Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

ним и сейчас стоял выбор, он уже неделю сидит в Бугрове, в газету ни строчки не дает, и в редакции вообще не знают, чем он тут занимается, и как быть дальше: уезжать или все же докопаться до той таинственной силы, которая сначала привела в действие пружину, а потом вдруг съежилась и затаилась. Неужто, в самом деле, его присутствие играет тут роль? Но ведь он, если судить по газетным меркам, и не влезал еще в конфликт. Разговоры с родственниками и знакомыми — это так, для информации, для некоторой ориентировки, но не материал расследования, не факты, на которые можно опираться. «В таком случае что же, — спросил себя Иван Стремутка, — включаться в действие? Если мое присутствие явилось защелкой на пружину, то пусть оно теперь и развернет ее. Я должен найти эту таинственную силу, увидеть в лицо и дать ей название».

Он стал размышлять над тем, что уже слышал, а услышал он пусть и не новые, но все-таки важные мысли. Вот Павел Артемыч выразился по поводу районного звена: мы, мол, управляем не жизнью, как нам сдается, а всего лишь аппаратом… А наблюдение Ольги Князевой? Какая-то вязкая стена перед тобой, ткнешь — вроде поддается, а ни с места… Или условие, поставленное Глыбиным, оно ведь, в сущности, переводится так: хотите от нас дела — дайте право. Три разных человека выразили, по существу, что-то общее, похожее. Но что? Требование самостоятельности и инициативы, о которых так много теперь разговоров? Да, и об этом, конечно, речь, но не только, есть в их суждениях и нечто более глубокое… Мучительна погоня за ускользающей мыслью. Фактов недостает, фактов, вот что! И не вообще, а конкретно: вязниковских. На этом пятачке вспыхнул конфликт, тут ищи и причины, и повод, и противоборствующие силы. Та-ак… С чего начать? Ольга советовала поинтересоваться историей с каким-то коттеджем.

— Василий, что за сыр-бор разгорелся у вас из-за особняка? — спросил он у зятя.

Василий только что подоил корову и процеживал молоко, а Иван щепал лучину, готовясь затапливать печку. Сегодня был первый день их мужского хозяйничанья.

— Насчет агронома, что ли?

— Не знаю. Ольга говорила, что был какой-то конфликт.

— Сутяжничество было, а не конфликт. Все это от жадности. Дали, к примеру, мне квартиру, живу, доволен, а тут, видишь ли, особняки начали ставить, так у меня сразу амбиция: почему не мне, я больше прав имею… Жадность, Ванюха, ей-богу, жадность людей одолела.

— А если подробней?

— А подробней было так: директор пообещал этот особняк агроному. Где-то он его нашел, сагитировал в совхоз. Тот приехал, поглядел, заявление написал, и вдруг… Тут вот и обнаружилось, у кого о чем душа болит. В рабочком поступило сразу три заявления на этот самый отдельный дом. От специалистов. Каждый доказывал, что только он имеет право: по стажу, по семейному положению… Я уж не помню, какие там доводы приводились… Короче говоря, рабочком решил предоставить особняк инженеру. Тот агроном, понятное дело, заявление в карман — и будьте здоровы. В квартиру тоже не пожелал. Все, понимаешь, их величествами стали. Я тебе скажу вот что: не было на моей памяти таких забалованных работников, как нынешние управляющие. Посуди сам, зарплата под три сотни, вдвое больше тракториста, спросу никакого, жилье казенное, транспорт казенный, и все мало, мало… Я себе огород вспахать и то трактор выписываю, а они… Была как-то проверка, так они, оказывается, для отвода глаз оплатят один машино-час, а обработают пять огородов. Крохоборство. Ну какой после этого авторитет?

— А новый агроном, он что, очень нужен был хозяйству?

— Наверно, нужен, если директор пригласил. По мне бы, их любой половины хватило. Ну куда, к черту, такую прорву напихали — тридцать специалистов! А прибытку от них? Ноль целых, ноль десятых. Нет, ты не думай, что я против науки и прогресса. Только, видишь ли, наука без спроса и ответа — это не прогресс, а обыкновенное дармоедство. Сказал я Князеву насчет подряда, ну, что условие, мол, поставим… Да, погоди-ка, что же это у нас за разговор был? Никита Новожилов, кажется, говорил, что новый агроном вроде бы соглашался… Ну, значит, не на окладе работать, а с процента. То есть взять бригаду — и на подряд. Что-то в этом роде. Ты у Князева спроси, потому как это только слухи, что я говорю.

«Это уже кое-что, — отметил в уме Стремутка. — Вполне может быть, что агронома просто не пустили. Ситуация неновая, но вполне возможная. Да-а, как угодно, но Князева надо разговорить. Похоже, он не только веревкой к колу привязан, но и стреножен…»

Иван Стремутка был журналистом достаточно опытным, но в суждениях относительно заторможенной пружины допускал ошибку. Он предполагал воздействие лишь сверху: мол, в районе, да, пожалуй, и в области, обозначилось нежелание выносить сор из избы. Что касается низов, то есть поведения вязниковцев, то он даже не подумал, какое на них возымеет действие сам факт присутствия корреспондента. Скорее всего, помешали дошедшие до него сплетни вокруг болезни Садовского, и он усомнился, что деревня может толковать о чем-нибудь здраво. А может, и того проще: как ни говорите, а журналистов тоже завораживает энергичная деятельность контор, и они обычно поспешают туда, где больше шума. Небольшие они охотники копаться там, где тихо, и даже когда тишину нарушают конфликты, подобные вязниковскому, все равно стараются разведать в первую очередь: а что думают по этому поводу верхи? Проще сказать, действуют методом «сверху вниз», а не наоборот. Стремутка не был в этом отношении исключением.

Появление высокого, в кожанке и берете, строгого на вид, с седыми висками корреспондента на вязниковской улице было замечено сразу. Старожилы, конечно, знали, чей он и откуда, и радушно здоровались, охотно шли на разговоры о житье-бытье, о больших и малых событиях за пределами Вязников, обнаруживая при этом неистощимую любознательность и немалую осведомленность, но все эти в общем-то приятные разговоры ничего не добавляли и ничего не проясняли в главном: что же все-таки происходит в самих Вязниках? Причина была в нем: уверенный, что ничего дельного не услышит, он и не наводил на эту тему своих собеседников, а если и задавал вопрос посерьезнее, то опять же не учитывал, что в деревне не любят говорить о сокровенном на ходу, да еще кучей. Так провел он полдня на улице без толку. Правда, ему бросилась в глаза какая-то сонливая вялость в конторе и вокруг нее. Мужчины и женщины, по внешнему виду непроизводственники, двигались размеренно, лениво, подолгу о чем-то толковали меж собой, но опять же нехотя, с