Милость Господня - Андрей Михайлович Столяров

мерцают всякие глюки, он еще не отошел от тантрического обряда? Джанелла, по ощущениям, все-таки в нем что-то сожгла: был мусор, напластованиями, осталась зола, освободилось пространство в душе, которое заполняет тревога… Нет, нет и нет! Если честно, тут не только Джанелла. Малька еще при посадке в биплан шепнула ему, что как раз в самую кульминацию праздника произошел в Москве дикий обвал: группа упырей просочилась за кремлевские стены. Никакие заговоры, колдовские печати не помогли. Одного обнаружили даже в Доме правительства: прошли, вероятно, по системе канализации, прогрызли все стальные решетки, блокировали охранные датчики. Все силы ДДБ стянуты в Кремль, в Прибалтику послать некого, бросили взвод курсантов, район-то стратегически важный: если демоны продвинутся к Новгороду и Петрозаводску, будет отрезан весь Северо-Западный регион.

– Откуда ты это знаешь?

– Знаю, и все.

Ну, Малька – да. Она, случается, вылавливает информацию прямо из правительственных сетей. Ей бы с такой башкой в аналитики, в стратегические поисковики, так ведь, елки зеленые, женщин туда не берут.

Значит, обвал.

Вот из-за чего нервничает Сержант.

Ладно, на месте посмотрим.

На Ивана наваливается апатия. Слишком тяжелый был день – не день, а коловращение изматывающих событий. Словно в кофемолку попал. Он чувствует себя полностью опустошенным. И пустота эта отнюдь не заполняется Богом, напротив, тут удушающее бессилие, темнота, равнодушное и слепое ничто, поглощающее собой мысли и чувства. Можно, конечно, попробовать заполнить ее молитвой, но где взять силы, чтобы ее сотворить? Молитва должна быть сугубо конкретной, как в тот момент, когда он прозрел мучительную агонию Хоря. Или когда уже вместе с Марикой почувствовал вдруг на пересохших губах животворящие, крупные капли дождя. А о чем он будет молиться сейчас? Веки его смыкаются. Он знает, что отделенные океаном воздуха проплывают под ними внизу безлюдные и бескрайние земли: встают в них заколдованные леса, куда войдешь и не выйдешь, заплутаешь навек, расползаются, тихо почавкивая, бездонные черные топи, зарастают паутиной деревни, бродят лешие, издавая протяжные стоны земли, подкарауливают одиноких путников берегини, русалки нежными голосами поют песни, завлекающие неосторожно прислушавшегося к ним человека в глубь вод. И все это было когда-то нормальной страной, из конца в конец можно было безопасно проехать на поезде или на машине, да что там – пройти пешком, никаких тебе демонов, чар. Во что это все превратилось?.. И в остальном мире не лучше. Одна Калифорнийская аномалия чего стоит: вместо Силиконовой долины, кластера инноваций, простерлась громадная пустошь, вымершие городки, по которым шуршат сухие шары перекати-поля… О чем тут молиться? О том, чтобы спасти этот мир? О благорастворении и неге воздусей? О всеобщем счастье и успокоении? Но я не могу представить себе всеобщее счастье. И успокоение, хоть переломись, не могу. Да и опасно это, если вспомнить историю Алтайской общины – добился-таки блаженства Сын Ясного Неба, вымолил благословение Божье на свой народ, паства его, сто один человек, магическое число, вне всяких сомнений, была счастлива: ели, спаривались кто как, падали на колени, пели духовные гимны, и все это бессознательно, словно коровы, жующие траву на лугу; пришел откуда-то хрен чумной, явно обколотый, и стал кухонным ножом, не торопясь, резать одного за другим, тоже при этом распевал какие-то гимны, а те смотрели и радовались, что мученики безвинные возносятся в рай. Хорошо, что кто-то все же вызвал полицию. Сын Неба облил себя бензином и сжег, выжившие разбрелись, сгинули в окрестных лесах. Бог милостив, как Он это все допустил? Вопрос вопросов: что мы знаем о настоящей Милости Божьей?..

Из дремы его вырывает ужасный скрежет. Словно кто-то гигантским гвоздем процарапывает обшивку. Биплан проседает, потом идет вверх, чугунной неподъемной тяжестью наливается тело. Отчаянно кричит пилот, но слов сквозь скрежет не разобрать, вроде бы: «Держитесь!.. Держитесь!..» – Иван хватается за вертикальную металлическую распорку. Мальке до нее не достать, она крепко обнимает Ивана: живое трепещущее тепло, колотун сердца, смятенье дыхания… А иллюминатор на противоположном борту заполняет собой свирепый мутно-зеленый глаз с черным зрачком.

– Держитесь!..

Биплан резко ныряет, а затем так же резко, кренясь левым крылом, совершает непостижимый кульбит. Чудовищный глаз исчезает. В том же иллюминаторе мелькают извивающиеся, как у осьминога, длинные полупрозрачные щупальца.

По бесконечной глиссаде они снижаются. Как сумасшедшая, несется под ними – все ближе и ближе – зеленая масса деревьев.

Нет в ней ни одного разрыва.

– Нагнитесь!.. Прикройте лицо!.. – кричит из кабины пилот. – Садимся!..

Иван не понимает куда.

Биплан слегка клюет носом, жутковато, будто о камень, ударяется выпущенными шасси о твердь покрытия, подпрыгивает, опять ударяется так, что у Ивана явственно ляскают зубы, еще раз подпрыгивает и наконец, сцепившись с землей, катится, подрагивая на неровностях, опасно скрежеща сочленениями.

Сейчас развалится.

Но нет – скрежетнув еще раз, они останавливаются у самой кромки летного поля, дальше – остатки ограды, кусты и сумрачный лес. Пилот немедленно спрыгивает из кабины, задрав лицо, таращится в солнечное светлое небо, как сумасшедший крутит башкой.

Небо, однако, пустынно.

Тает в нем перышко облака, более ничего.

Тогда пилот поворачивается к биплану:

– Ну ни хрена себе! – Вдоль фюзеляжа тянутся рваные неровные полосы: краска содрана, а кое-где прорезан и сам металл, выгибаются наружу острые заусенцы. – Вот тебе и Летающий Макаронный Монстр! А говорили – ласковый, просто порхает…

– Обратно нас довезти сможешь? – спрашивает Сержант.

Он уже тоже выбрался из салона. Подтягиваются и остальные.

Стоят несколько ошарашенные.

Пилот все не может прийти в себя:

– Нет, ну вы видели, как я его лихо стряхнул, а?

– Спрашиваю: обратно нас довезешь?

Пилот шмыгает носом. Ему лет двадцать пять. Совсем молодой.

– Чего же не довезти? Довезу. Подправлю чуток, лохмы эти приглажу, и все. Довезу, в сохранности… – И вдруг добавляет: – Если, конечно, вернетесь.

Воцаряется нехорошая тишина.

Кто же такое мастрячит перед выходом в поле?

Сержант аж крякает. А Малька, как замечает Иван, сложив пальцы щепотью, водит ими по воздуху – обессиливает плохую примету.

– Господь поможет, – раздается негромкий голос.

Они оборачиваются: неслышно и неизвестно откуда подошел человек – седой, с костистым лошадиным лицом, в черных джинсах, черной рубашке, с белым пластмассовым треугольничком в сходе воротника.

– Пастор Рауцис, – представляется он. – Я буду вашим проводником. Вас предупредили?

– Перекреститесь, – говорит Сержант.

Правая ладонь его сжимает рукоятку электрошокера.

Пастор, не удивляясь, осеняет себя крестом.

Слева направо.

– Ин номине Домини Патрис, эт Филии эт Спиритус Санкти. Амэн. – Тут же переводит на руский: – Во имя Отца, и Сына, и Духа Святаго. Аминь… Достаточно?

– Да, – говорит Сержант.

– Вы готовы?

– Секундочку. Лымарь, что со связью?

– Нет связи, – отвечает Лымарь. У него на спине закреплена плоская коробочка радиопередатчика.

– А районная, областная?

– Ничего нет. Белый шум.