Ван Ван из Чайны 3 - Павел Смолин

— Стоит расслабиться лишь на миг и допустить оплошность, долгая и кропотливая работа обернется крахом. В семьдесят восьмом году, в шестой большой лунный месяц я провел вдали от дома всего три дня, но этого хватило, чтобы потерять всё.

Несмотря на накал драмы в голосе, иголки дед втыкал словно идеальный механизм, на многолетнем опыте и умении концентрироваться на том, что реально важно — как раз о последнем он мне сегодня монолог и толкает. По крайней мере именно так я воспринимаю его рассказ.

— Я не сдался, и начал все заново, — заявил Дан Джинхэй. — На помощь я призвал шпалеры — если растить кабачки на них, они занимают меньше места, и урожай с той же площади получается больше.

Забавная штука человеческое восприятие — весь драматизм в рассказе старика направлен всего лишь на кабачки, и поэтому мне стоит некоторого труда вычленять из слов Дан Джинхэя что-то полезное: он ведь о своих кабачках рассказывает все время. К счастью, я умею находить в окружающем мире универсальные паттерны и думать абстракциями — вместо кабачков здесь может быть что угодно, а лейтмотив — не сдаваться и не опускать руки — применим в любой жизненной ситуации.

— Мы кабачками особо не занимались, — признался я. — Земли в деревне хватало всем, поэтому вертикальное выращивание никто не практиковал. Урожай тем не менее был стабильно хорош.

— Времена нынче совсем не те, — вздохнул старик. — Уже никто не считает нужным оставаться рачительным — Китай живет настолько хорошо, что даже позволяет себе разбрасываться землями и выбрасывать целые кучи еды. Впрочем, — он воткнул в меня еще одну иглу. — Это лучше, чем быть жирным, как этот твой друг.

— Ли выглядит гораздо лучше, чем когда мы только познакомились, — заступился я за младшего Хуэя.

— В мои времена он бы так не отожрался, — буркнул старик.

Было тяжело, но я удержался от вопроса «где же тогда так отожрался Мао». Ну его нафиг — настучит Дан Джинхэй по старой памяти, и я получу длинную и скучную воспитательную беседу об уважении к истории.

Пока дедушка доставал из меня иглы, почти сказочным образом оставляя после них расслабившиеся, довольно урчащие мышцы, я посмотрел на смарт-часы марки «Ксяоме». Четвертое октября, 19.30. За плечами остался выигранный мной полуфинал, а завтра… Завтра, в финале, я встречусь с британцем Энди Мюрреем — страшила-Джокович, к огромному моему удивлению, в «своем» полуфинале проиграл. Грустно — я надеялся поиграть с ним, но жизнь и карьера у меня будут длинными, еще успею.

Да, британец — не Джокович, но уровень у него плюс-минус соразмерный, как, впрочем, и у всех участников топ-турниров. Включая и меня — трижды уже доказано, причем полуфинал я выиграл увереннее, чем две предыдущие игры. Расту над собой как привязанный на шпалеру кабачок!

— Ступай, — велел старикан, и я поднялся с кушетки.

— Спасибо, многоуважаемый доктор Дан.

Надев футболку, я почесал под ней в районе спины — дырочки от иголок почти сразу затягиваются, но немного зудит — и вышел из массажно-иглоукалываательного кабинета в коридор. «Чужой» коридор: сразу после победы в четвертьфинале меня из Цинхуа зачем-то переправили сюда, на тренировочную базу неподалеку от Пекинского теннисного центра. На полуфинал меня отсюда возили на машине, а вот обратно пришлось лететь вертолетом. Потешно — он едва успел взлететь, как пришло время садиться. На финал меня повезут на нем же, а вот обратно… Если выиграю — отвезут, а если проиграю — могут и отобрать такую ценную технику, ибо недостоин. Такие вот у меня, многократно подтвердившего свой уровень, нынче риски — смешные и безобидные.

Хорошо, когда собственной мотивации достаточно — я горю желанием закрепиться на первой строчке мирового теннисного рейтинга на много лет, навсегда вписав свое имя в мировую историю спорта. Желательно — в качестве рекордсмена по самому долгому пребыванию на вершине этого самого рейтинга.

Зарубежные спортивные журналисты моему «феномену» нашли парочку объяснений. Первое — реалистичное, взятое на вооружение серьезными изданиями с репутацией: Ван это самородок, и основное его оружие — молодость. Мои конкуренты на турнире все-таки старше, а с возрастом, как ни пытайся, не поспоришь — я банально быстрее, выносливее, и период восстановления между играми у меня короче. Второе объяснение используют издания «желтого» характера — согласно их статейкам, меня секретно вырастили в особой китайской лаборатории специально для игры в теннис. Как это возможно — хоть убей не представляю, но здесь сказывается некоторая «закрытость» Поднебесной от остального мира: кто их разберет, этих китайцев, может и в самом деле генетически совершенных спортсменов научились производить.

Журналисты китайские такой фигней не страдают — моя биография и так вызывает у них восторг и острые припадки графомании. Родная деревня постепенно превращается в важный туристический объект Сычуани, который ловкачи-туроператоры при поддержке чинуш от спорта ловко «увязали» в один маршрут с достопримечательностью заслуженной — домом Дэна Сяопина, благо там недалеко.

Те же чинуши от спорта решили опосредованно поощрить меня за успехи, отправив прадеда Ван Ксу в круиз до самой Антарктиды. «Очнувшийся» от грустного полусна, вернувший себе почет и статус прадед конечно же взял с собой дочь, спрашивать мнения которой как-то не привык. Кинглинг — что очень неожиданно! — попросила меня поговорить с прадедом, когда они вернутся из круиза, где сеть нифига не ловит: бабушка хочет хотя бы на старости лет пожить в свое удовольствие, например — побывать на турнирах своего внука, а не работать отцовской сиделкой. Понимаю и не осуждаю — уважение к родителям и забота о них для нормального человека проходит по категории «само собой разумеющееся», но лучше мы подыщем для Ван Ксу нормальную сиделку, а самого его переселим в город — на нефритовом стержне он эту деревню «вертел», потому что для него она — символ его падения с вершин общества.

Сидящий у двери кабинета молодой, обладающий атлетическим телосложением, бритоголовый китаец двадцати лет при виде меня поднялся на ноги:

— Всё?

— Всё, — подтвердил я, и мы пошли к выходу из медпункта.

Канг Лао — так зовут моего «младшего телохранителя». Продукт воспитания китайской околовоенной системы — сын погибшего где-то в Африке в борьбе за китайские интересы армейского офицера был сдан маменькой (которая получает неплохую пенсию за погибшего мужа) в интернат типа русского кадетского корпуса, где его подвергали усердной муштре. Далее — спецучилище для будущих работников Центрального