Тень и источник - Игорь Гергенрёдер

Кажется, завершилось. Теперь, по традиции, выпивончик. Из ресторана доставили заказанную по телефону пиццу, а питьём литераторы запаслись и сами. В смежной с залом комнате быстренько накрыли столы. Четверо расположились вместе, и Ульяна проливает свет на историю Виолетты: с год назад переехала в Берлин из Хайдельберга. В Москве у нас оказались общие знакомые, попросили меня: можно, в случае чего, она к тебе обратится? Встретились, и она мне о себе рассказала... Я спросила потом: ничего, если я попробую новеллу написать?..

Виолетта смущена; признание Тику:

– Она так хорошо написала!

Вольфганг прост и мило-любезен:

– Видимо, вы – превосходная рассказчица.

– Прямо уж! В новелле гораздо ярче.

Сама она не пишет? Стихи! – брошено небрежно. Пикантно-комичная мольба о пощаде на лице: дерзнула на драму в стихах... знаю цену таким упражнениям, моя специальность – редактор, я окончила московский универ печати. «Бывший полиграфический институт, – пристёгивает Вольфганг, – давным-давно как-то я был у здания на Садовом кольце, при царе дом принадлежал Морозову». Тогда там пел Шаляпин, охотно добавляет Виолетта, в том самом корпусе я и училась. «Вы москвичка?» – «До семнадцати, до поступления, жила в Вязьме...» На последнем курсе поехала, как всегда, на Первое Мая в Вязьму к родителям. Возвращаюсь – билеты, что обычно, были только купейные. В купе застала пассажира из-за границы, по виду очень общительный – она, вспоминая, улыбнулась – свойский такой! Объяснялся с помощью немецко-русского разговорника. У меня в школе и в вузе был немецкий язык: короче, друг друга поняли. Он – наладчик печатных машин, фирма послала его в Москву на предприятие. Спрашивал меня, как добраться до гостиницы «Ленинград». В Москве пошли с ним в метро, мне нужно было до Войковской, но я поехала с ним до Комсомольской, проводила к гостинице...

Вячеслав Никитич мысленно воскликнул: «Какая похвальная доброта к иностранцу!» Виолетта произнесла отчуждённо:

– Он очень просил номер моего мобильника.

– Вас с ним объединило то, что вы – редактор, а он – спец по печатным машинам, – важно изрёк Вольфганг, вызвав улыбки у обеих дам и Слотова.

– В новелле встреча занимательнее, – Виолетта хотела бы переключить внимание на Ульяну, но Тику интересна реальная история рассказчицы.

Встречалась с ним – звучит продолжение – подружились... Командировка у него кончилась, уехал, потом прислал вызов. Улетела к нему в Хайдельберг. Пожили... В конце концов стало невмоготу – ушла. Спасибо Ульяне: помогла работу найти. Хозяин – русский, снимает помещение внизу телебашни, куда туристы идут. Предлагаю им расписаться на листке, закладываю в компьютер – и он выдаёт анализ характера. Стоит это четыре евро. Самой мне платят пять евро в час, в месяц выходит восемьсот – плюс пять процентов от выручки за проданные, хи-хи-хи, характеры. «Обаяние! – отпускает комплимент Тик. – Иначе туристы бы не раскошеливались... Я к вам зайду», – заключает тоном светского трёпа. Её глаза задорно-пристальны: «Заходите!»

Вячеслав Никитич, при неослабном влечении к Ульяне, не прочь быть и на месте приятеля, которому Виолетта говорит: у неё есть его книги. Тик, умеющий, разумеется, вести себя в таких случаях, с галантным видом держит паузу. «Я слышала о вас ещё в Москве. А тут зашла в „Геликон“, – назвала она русский книжный магазин на Кантштрассе, – смотрю – „Расписной лёд“, переиздание...» Умолкает. Слотов мысленно подтрунивает: «Застенчивость, ах!» Вольфганг Тик ждёт.

– Там досадные опечатки, – говорит Виолетта неожиданно, – в издательстве плохие корректора.

– Бездельники! – игривый отзыв Тика.

Ульяна не остаётся безучастной и выдаёт подругу:

– Об опечатках ты мне не говорила, ты сказала – он так пишет, что по силе воздействия не с кем сравнить.

Писатель протестующе вскинул руки. «О, наслаждение!» – беззвучно комментирует Слотов, а вслух предлагает выпить. Ульяна: ей капельку, она нынче за рулём. Виолетта Тику: когда можно будет прочесть что-то новое?.. Слотов, чувствуя, что ясному ответу не быть, заговорщицки смотрит в глаза приятелю, а затем обращается к дамам: если девушка соблазнительных данных, но из крайне простой семьи, поступила в элитный вуз при конкурсе сорок человек на место... чем это объясните?

Виолетта как бы с напускной завистью вздыхает:

– Ей повезло с любовником.

Вольфганг в волнении:

– Очевидность проще простейшего карточного фокуса! Ну, а заменим даму валетом – и почему-то уже не очевидно... да Бог с ним! – оборвал он себя. – Нравится вам в Берлине?

Не то чтобы очень, но получше, чем в Хайдельберге... Разговорец четверых: у кого какие были первые впечатления от Берлина. Обсудили то, что немцы объявили телебашню его фаллическим символом. В комнате уже никого, кроме них, они покидают её в настроении «Хорошо посидели!» Ульяна завезёт Виолетту домой: та живёт в районе Веддинг близ озера Плётцензее. Мужчины сопровождают дам до фольксвагена Golf цвета электрик. Тик позади Виолетты, и Слотов краем глаза замечает его внимание к её подрагивающим под стук каблуков окорочкам.

Прощанье, укатили. Поблагодарить Вольфганга за выступление, не жалея слов (кашу маслом...)

По дороге домой думка о друге: от него-то благодарности не услышать. Не узнает никогда, кому обязан восхищением молодой дамы, каковое, несомненно, скоро приведёт к глубине отношений. Вячеслав Никитич так и зрит Вольфганга у подножия вознёсшегося символа, Виолетта перед компьютером... о, обрадована!..

Слотова развлекало, что приятель представляет, с нервностью иного рода, то же самое. «Когда её вербанули?» – задавал себе вопрос Вячеслав Никитич. Может быть, ещё в Москве, а может – уже в Берлине по наводке Ульяны. Брюнетку с её образованием, безусловно, предназначали для круга пишущих. Её увидели бы на Шёнхаузер Аллее, когда Ульяна немного освоилась бы там, но Слотов просигналил о Вольфганге Тике, и события были форсированы.

Представлялось: Бортников инструктирует Виолетту «по Тику» (служебный оборот), располагающая обстановка её квартиры... Воображение вольничало и на другой день, когда мы, как обычно, в машине вручали коробок познания молодому человеку: садоводу, в чьём цветнике – Мата Хари во многих лицах. Собрать их всех вместе жасминовой ночью... Меж тем к нам обратились нектарно-приветливо:

– Наш знакомый чем-то проявился на заседании?

Немыслимо не хмыкнуть, правда, беззвучно: «А то ты не знаешь!»

– Я его легонько качнул – и просыпалось.

Николаю Сергеевичу понравилось: неподделен мелковатый смеханец (неологизм в нашем духе). Завтра, говорит Бортников, он опять даст вам прибор, дабы не суетиться, когда Тик позовёт на встречу с немцем-режиссёром. «Если не забудет позвать», – страхуетесь вы. «Подумайте, как ему напомнить негрубо», – напутствует Николай Сергеевич.

Слотов пока больше думал о свидании с Ульяной – прощальном перед её отъездом в отпуск. Оно стало таким, что в голове вертится «превзошло самые дерзкие ожидания» (ох, недостижимо!) Её страстно-порывное: «Я застоялась!» Сразу занявшись, изощрённо длить-длить занятие... Она, собранная и вместе с тем расслабленная, провела тебя через испепеляющее таинство позы «шесть на девять».

В сознании горит дата её приезда, в то время как всё существо Вячеслава Никитича обуревает зависть к Вольфгангу, у которого, конечно, ладится с Виолеттой. Как и положено человеку в радости, тот оказался настолько мил, что без напоминаний взял Слотова пообедать с режиссёром, для чего было выбрано воскресенье. В Берлине с его отлично работающим общественным транспортом владельцы машин пользуются ими не всегда: дорожные пробки, цены на бензин. Случай, однако, был таков, что Тику требовался его opel corsa. Приятель подсел в него у станции Бельвю (городская железная дорога), и они поехали в район Фридрихсхайн, славный обилием панков и «готиков», а также уголками, привлекающими гурманов.

Opel остановился на Фриденштрассе, к которой с одной стороны прилегает парк. Посетителей ресторана Kid Creole ждал садик со столиками позади здания. Вячеслав Никитич, попав сюда впервые, читал в меню названия блюд, переносящих вас к устью Миссисипи, и привстал вслед за Тиком, чтобы пожать руку подошедшему Детлефу Хютеру. Вопреки ожиданиям Слотова, глаза у него оказались не подведены, но волосы явно были крашеные: тёмно-каштановые. Вячеслав Никитич прикинул, что немец моложе его не более, чем лет на пять.

Хютер, предуведомлённый Тиком относительно коллеги, в порядке знакомства сообщил ему, что говорит по-русски (не редкость среди восточных немцев).

– Мы мошем разговариват...

Приятели, дружно и прочувствованно благодаря по-немецки, выбрали этот язык. Обсудив, что они закажут (Хютер, в частности, рекомендовал Слотову уху по-луизиански), трое приступили к разговору о пьесе. Режиссёр сказал: вряд ли он ошибается, думая, что весь Gorki-Theater заинтригован, все понимают – кто герой, не названный настоящим именем... Вячеслав Никитич мысленно послал привет работающему аппарату. Детлеф Хютер продолжил: ему говорят о Советском Союзе, где впервые в мире была открыта дорога наверх выходцам из самых простых семей. Так какая же странность в том, что юного Путина приняли в университет? «Сам я понимаю, но, может быть, недостаточно. Как им получше объяснить?» – обращался режиссёр к Тику. Тот терпеливо начал: когда-то, после революции, детей бывших собственников не принимали в вузы, зато бедноту поощряли к образованию. Родители нашего юноши взрослели в то благоприятное время, и что оказалось им по силам? Отец в зрелом возрасте из заводских охранников вышел в слесари. Мать не выучилась ни на ткачиху, ни на повариху – ни на кого. «К тому времени, когда Путин поступал в университет, – сказал, чуть передохнув, Вольфганг, – давно устоялась своя советская иерархия. Формально все были равны, никаких льгот для выходцев из простых семей не существовало».