Беглый - Азк

этот момент принесла поднос с чаем и вареньем, уселась на подоконник:

— Такое ощущение, что ты можешь отремонтировать даже… меня.

— Попробую. Только не ломайся часто — у меня масло для «шариков», а не для сердца.

Ремонт занял час, пошив еще пару часов. Инна аккуратно отмеряла ткань. Я прошивал. Она подавала, я ловил, подкручивал. Мы не спорили — мы были в ритме, на одной волне.

Где-то на середине работы она тихо сказала:

— Мне нравится, как мы живём.

— Мне — нравится, что ты рядом, когда я живу.

* * *

Встав сегодня до рассвета, я из тонкой проволоки и нескольких болтов соорудил струнный карниз для подвеса. И все это прикрыл аккуратной деревянной рейкой. Когда пришло время вешать, я взял первую портьеру и шагнул к окну, но Инна остановила меня, схватив за локоть:

— Нет, Костя. Если ты прибьёшь эту красоту гвоздями — я уйду молча и с трагизмом в глазах.

— Даже не сомневайся — все будет красиво, тебе понравиться, и я уверен — ты оценишь… и надеюсь меня ждет награда…

Вешали вместе. Она держала. Я крепил. Ткань — мягко ложилась в складки, как будто ждала своего окна. Когда мы отошли, посмотрели — комната стала другой. Тихой. Тёплой. Смысловой.

Мы сидели рядом на узкой кровати, пили чай. Инна положила голову мне на плечо. За окном — двор госпиталя, редкий свет фонарей, ветер играет с листьями, как кот с клубком.

— Пахнет твоим. — сказала она. — Домом.

— Значит, так и есть.

Она вздохнула.

— Ты же не понимаешь, Костя… я сюда бегала з работы як в квартиру. А теперь…

— А теперь — это и есть наша квартира.

— И мы — в ней.

И дальше мы просто сидели. Без телевизора. Без разговоров о делах. Только плечо к плечу, чай, повешенные портьеры и дыхание одного дома на двоих.

* * *

Проснулся рано. В комнате было прохладно, от окна тянуло осенним воздухом. Инны рядом не было — как и договаривались еще вчера, она уехала ночевать домой к маме. У нее был рассеянный склероз, в ремиттирующей форме. Инна заботилась о ней с тем же упорством, с каким следила за температурой пациентов. Я это уважал. И пока не вмешивался.

Заварил чай, быстро перекусил хлебом с яблочным повидлом, натянул 'Аляску!, бросил в рюкзачок, уже ставший любимой вещью, нож, портняжный метр и пакет с выкройками. Сегодня — день себе. Но с делом.

Зашёл к Инне — на минутку. Она была уже на посту — с халатом, заколотыми волосами и привычной папкой в руках. И что было особо приятно в моих туфлях.

— Ну как? — кивком показав на ее ноги.

— Как влитые, легкие и нигде жмет. А ты рано.

— Так и ты уже на ногах.

— Я тебя просила — спи до обеда.

— Не могу. В голове вертится одна модель туфель. Хочу найти кожу для них.

Она прыснула:

— Ты как сапожник на охоте.

— Не как. А уже…

Она хмыкнула, глянула:

— Только пообещай мне: без дырок в пальцах. И не тащи с улицы ничего с плесенью.

— Слово Борисенка.

Мы переглянулись. Потом я вышел в город.

* * *

Сначала — Комаровский рынок. Огромный, шумный, но — всё не то. Газеты на земле с кусковой кожей для обивки, полосы дерматина, нити — да. Но тонкой, живой кожи под туфельную работу — нет.

Один дед показал какой-то клочок, будто вырезанный из старого портфеля:

— Это вам на подошвы.

— А мне надо — чтоб она дышала. И жила.

Он фыркнул.

Следом — Староборисовский тракт. Стихийная толкучка. Рынок нищего достатка и перекупленного барахла. Тут — бабки с нитками, втулками, тряпками, даже какой-то детский кожзамовый рюкзак продавался как «почти венгерский».

— Кожа?

— Вот ремень.

— Нет, мне надо нежнее.

— А-а, значит, барышня.

— Скорее — муза.

Все засмеялись.

И только в обувном магазине на углу улицы Свердлова я нашёл то, что искал. На верхней полке, как забытая шутка социмпорта, стояли женские туфли, болгарские, бежевого цвета, размер — конский.

Продавщица, женщина с лицом «всё про всех знаю», глянула:

— Размер сорок третий, немного лодочкой, на удобном каблуке. С вас пятнадцать пятьдесят.

— Мне — пойдут.

— Так вы себе?

— Да, я тот кто будет их резать и перекраивать.

Она удивилась.

— Сапожник?

— Почти. Любитель.

* * *

Вернулся в комнату ближе к полудню. Снял куртку. Распаковал покупку. Туфли были отличные.

Мягкая, эластичная кожа. Устойчивый каблук. Всё — как надо.

«Друг» отлично запомнивший ногу Инны, отозвался мгновенно:

— Материал оценён. Кожа натуральная, гибкость — 7,8. Подходит.

— Модель поддаётся модификации. Шансы на успех — высокие.

— Одобряю покупку.

Я улыбнулся. Положил туфли на стол, рядом с выкройками. Они ждали. Но теперь — появилась мысль:

«Надо будет сгонять к деду. Поговорить. Если я и дальше этим займусь, то нужен нормальный источник кожи.»

И кое-что в голове подсказывало: Инопланетянину понравилось иметь такое хобби.

Потому что в этом — что-то очень земное. Очень… настоящее.

* * *

На столе — свет от лампы, тишина в коридоре и бежевые туфли, аккуратно вынутые из коробки.

Рядом — картонные выкройки, ножницы, инструменты, нитки, маленькие баночки с клеем и пчелиным воском.

Я закатал рукава, и подключил «Друга» к процессу:

— Следи за толщиной, ладно? Если пойдёт по шву — напомни.

— Мониторю. Рекомендую начать с внутренней боковой. Там кожа с перегибом — наиболее склонна к износу.

Я взял нож и начал. Разбирал туфли медленно, как очень опытный и уверенный в себе хирург.

Каждый шов был для меня, как строка интереснейшей книги. Каждый слой — как заложенная в строке мысль: как они устроены, зачем так, можно ли лучше?

Тонкая стелька — аккуратно вытащена. Каблук филигранно разобран. Носок — вскрыт по краю, чтобы сохранить максимум целой поверхности. Сформировалось наблюдение: эти туфли кто-то делал с душой. Просто, что то у мастера пошло не так.

На подоконнике — лежит стопка старых выкроек. Я достал с полки свою тетрадку, где карандашом был нанесён базовый чертёж, и начал прикидывать:

— Так… на 37-й размер. Подъём высокий. Каблук устойчивый, но легче.

— Подкладка — тоньше, стежка — по сгибу.

«Друг» помогал: считывал углы, предлагал точки давления, моделировал объём на черновом эскизе, а