Человек за бортом - София Цой

– Доктор Пьер – наш давний друг.

– Мой черед говорить, что друзья у вас странные, отец.

– Что ты себе позволяешь, сын? Ты даже представить себе не можешь, какие проблемы навлек на свою голову Освальд. Уверен, что эта развратница сама соблазнила доктора. Твоя вина тут тоже есть: незачем брать девчонок в служанки. Советую тебе гнать ее в шею. Разрешаю даже выписать побольше жалованья за молчание. Но не слишком щедро, а то другие тоже повадятся. Поразмысли: будь это Элизабет, я бы понял твою обеспокоенность, но эта… Значит, такая у нее судьба.

Пространство окутало холодное молчание. Мои кулаки мгновенно сжались.

– То есть вы допускаете, что подобное могло произойти и с Элизабет? Это возмутительно.

– Еще одно непрошеное замечание с твоей стороны, и я закончу разговор до его компромиссного разрешения.

– Хорошо. Никаких замечаний. Я просто настаиваю на одном: увольте этого мужчину. С властью, как у нас, нельзя поощрять такое безобразие.

– Боюсь, ты не совсем понимаешь. У твоей матери больное сердце, а ты из-за какой-то девки намерен оставить ее без должного врачебного присмотра.

У Элиота вырвался истеричный смешок:

– Я даже близко этого не имел в виду. Зачем вы додумываете за меня, отец? Мама тут ни при чем. Вы полагаете, мы не сможем найти ей другого специалиста? Вдруг этот подонок и к ней будет приставать? Или уже приставал?

– Твои выражения очень недипломатичны.

– В таком случае… – Элиот набрал в легкие побольше воздуха, – я не вижу даже смысла продолжать этот разговор. Вы снова говорите о какой-то дипломатичности, тогда как…

– Опять.

– Если вы не собираетесь его увольнять…

– Конечно, не собираюсь. Я сразу дал тебе это понять. – Повисло молчание. – Элиот, закончи мысль, пожалуйста. Тебе известно, что словесная оторопь отвратительна и заразна.

– Если вы не собираетесь его увольнять, то вход в мой дом этому извращенцу отныне воспрещен, – процедил Элиот.

– О как – твой дом! – Трость стукнула о мрамор. – Что ж. Тогда найди себе нового врача самостоятельно. Тебе, видимо, уже лучше, раз ты заступаешься за каких-то безмозглых девиц. Здесь не будет ноги не только Пьера, но и никого из его помощников. И твоя страховка будет аннулирована. Так и договоримся. Знай, в следующий раз мои люди не ринутся спасать тебя.

– По-настоящему меня спас человек, который не входит в круг ваших «друзей».

– Да что ты? Почему тогда я до сих пор не знаю, кто этот герой?

– Потому что мне известно, как вы отреагируете. Если я скажу, например, что это не герой, а героиня.

– Иисус, Мария и Иосиф! Как хорошо, что мы с тобой редко видимся, Элиот. На это время я хотя бы забываю, какой ты несносный. Одни обиды, условные наклонения да загадки. Еще и постоянно указываешь людям, что они якобы делают не так. Ну и кому ты такой сдался, дорогой мой сынок? А ведь вроде бы обучен манерам.

«В отличие от вас, мсье», – едва не слетело с моих губ. По спине побежали мурашки, и я медленно обернулась.

Холодным, даже мертвенным взглядом на меня смотрела высокая темноволосая дама, на почтенный возраст которой намекала лишь платина у висков. Роскошное темно-синее платье украшало такого же цвета кружево по линии декольте; высокие перчатки обтягивали стройные руки.

– Пройдемте вниз, – чарующе спокойным голосом предложила она.

Чем ближе мы были к столовой, тем сильнее меня била дрожь – разговаривать наедине с матерью Элиота хотелось бы, конечно, в каких-то более приятных условиях. Да и быть пойманной за подслушиванием… Стыд залил краской все лицо. В голове проносились догадки, за что меня сейчас отчитают или, быть может, вообще выгонят… Ведь, по сути, я не имела никакого основания находиться здесь.

Пока слуги наливали нам чай, я украдкой поглядывала на мадам Ричмонд. Она будто не дышала; беззвучно отпила чай и опустила чашку на блюдце. На мгновение я испугалась: может, я потеряла слух?

Безымянный палец ее левой руки огибало крупное кольцо. Широкие браслет и ожерелье принадлежали к тому же ансамблю – бриллиантовому, тяжелому, дорогому. Подумалось: «Если ты можешь позволить себе бриллианты таких размеров, тебе, наверное, и правда их много не нужно». «Благородная сдержанность выглядит намного дороже, чем изобилие», – как-то сказала Винсента. Иметь чувство меры – вот настоящая роскошь.

– Нечасто встретишь даму в костюме, – вдруг произнесла мадам Ричмонд. – Обычно это более печальное зрелище, чем то, что я наблюдаю сейчас. Признаться честно, вам даже идет.

– Спасибо… – смутилась я, не понимая, получила ли сейчас комплимент или косвенное оскорбление. – Вам, должно быть, постоянно это говорят, но вы правда очень красивы.

Ее реакция подтвердила мои слова – она лишь устало улыбнулась и тут же перевела тему:

– Кажется, мы с вами уже виделись. Меня зовут Виктория Элизабет Ричмонд, я супруга Артура Уильяма Ричмонда и мать вашего друга, Элиота Рэя. Не уверена, что он упоминал о вас, так что, будьте добры, представьтесь.

Что-то очень острое кольнуло меня в сердце. Собравшись с духом, я проговорила:

– Очень приятно, мадам Ричмонд. Меня зовут Софи… Софи Мари Мельес, но можете обращаться ко мне по первому имени – просто Софи. Я окончила женскую школу Сакре-Кер. Слушала лекции по философии, теософии и французской поэзии в Сорбонне. Интересуюсь литературой, философией, политикой, модой и искусством и хочу писать об этом статьи… У меня полная семья, есть младший брат…

– Можете ли рассказать о ваших личных достижениях?

Виктория подперла подбородок рукой, с любопытством глядя на меня в упор. Я отвела взгляд, боясь, что она прочитает в нем ответ, который ее разочарует.

– Знаете, прежде чем попасть в список студенток, допущенных к слушанию лекций в Сорбонне, мне нужно было пройти собеседование с преподавателями. Я чувствовала себя неудачницей в окружении не только умных, но и очень красивых девушек, которые хвастались друг перед другом своими фамилиями, грамотами, публикациями. Я же держала в руках папку с благодарственными письмами из школы – такими, которые обычно выбрасывают. За участие в мероприятиях. За хорошее поведение. За уборку класса, – усмехнулась я, вспоминая. – Я прекрасно знала, что это намного ниже требуемого уровня, но иным я не располагала. Поэтому я придумала, как объяснить весь этот горький конфуз, и преподавателям на предсказуемый вопрос ответила: «Только тот, кто ценит маленькие победы, может оценить большую». Вот.

Воспоминания и минутная гордость за себя неосознанно вызвали на моем лице улыбку, но, стоило мне взглянуть в абсолютно непроницаемые глаза Виктории Ричмонд, воодушевления и след простыл.

– И этой пламенной речью, я так понимаю, вы очаровали комиссию? – Холодный вопрос звучал как издевка. – Хотя выкручиваться тоже надо уметь… Может, вы расскажете о себе что-то еще? Победы в конкурсах, награды? Пока вы как будто говорите только о каких-то скромных радостях.

Надменность и снисходительность этой женщины сплетались в такие красивые фразы, что я просто не находила слов. Удивленное «Она насмехается?» было единственным, что крутилось в моей маленькой глупой голове.

– Вы верно поняли, у меня есть только «скромные радости», – наконец проговорила я тихо и, наверное, подавленно. Однако, собравшись с духом, я все-таки улыбнулась: – Но даже если так, уверена, что меня ждут и большие победы. У меня все получится. Все, что ищу я, ищет меня, так что моя мечта исполнится, так или иначе.

– Вы серьезно? – послышалось за спиной.

В арке стоял Элиот, очень рассерженный, даже злой.

– Можете проявить хоть немного уважения ко мне и моим гостям? – процедил он. – Сначала папа оскорбляет Освальда и повышает голос на Найджела, теперь вы допрашиваете Софи. Что это такое?

Впервые за все время с нашего знакомства на лице Виктории Ричмонд проявилась эмоция – то ли смятение, то ли испуг. Она приподняла брови, но не с претензией, а, наоборот, так, будто ее в чем-то уличили, и чуть ли не шепотом произнесла:

– Элиот, я не допрашивала Софи. Мы просто беседовали.

– Знаю я эти ваши «беседы». После них почему-то все от меня бегут.

Обиженные морщины