Далекое море - Кон Джиён

улицы усеяны трупами людей с пустыми глазницами и ободранной кожей после ночных пыток. Подобная смерть грозила и ему, но он не отступил.

И я подумал: быть священником – значит быть готовым к тому, что тебя вот так оклевещут и убьют, а еще – быть готовым умереть за других. Кроме этого, я подумал вот о чем: корейская церковь больше не бедна, корейские священники далеки от нищеты, но смогу ли я бедствовать в одиночестве? Смогу ли я вступить на этот путь, прекрасно зная о предстоящей смерти в случае, если в одиночку выйду на защиту бедных? Смогу ли я стать таким священником? В прошлом году студенты в Пусане и Масане падали на землю, пронзенные штыковыми винтовками. Их хватали, пытали и запирали в тюрьмах. Смог бы и я, даже под угрозой истязаний и смерти вместе с ними от штыков, жить как Ромеро и умереть как Ромеро?

Она помнила то письмо еще и потому, что это был первый и последний раз, когда он подобным образом излил свои душевные терзания ей, можно сказать, совсем еще юной девушке. В ту ночь она помолилась. И, насколько позволяет память, это была отчаянная молитва от всего сердца.

«Боже, я уступлю. Прошу, позволь этому человеку стать священником, как он задумывал. Но есть условие! Не допусти, чтобы он был убит, как архиепископ Ромеро. Пожалуйста, помоги ему стать хорошим священником, который сможет остаться в живых, даже заступаясь за нуждающихся. Я благодарю Тебя и верю, что все исполнится, если на то будет Твоя воля. Как и у Рильке, лишь Ты и я будем знать об этой молитве, и для Тебя, Господи, не укроется этот крик моей души».

А потом наступил май. Отца забрали и выпустили приказ о временном закрытии высших учебных заведений. Ему пришлось покинуть общежитие семинарии и вернуться в наш католический храм. Позже пронеслись слухи, что он, семинарист, пропускает мессу и увлекается спиртным.

Моя мать день за днем тщетно оббивала пороги следственного отдела безопасности в Намён-доне, но каждый раз возвращалась ни с чем, сетуя, что адвокат всячески пытается помочь, но все без толку.

Дома мать не отходила от телефона и, вцепившись в трубку, то и дело срывалась на крик:

– Разве ж так можно? Неужто позабыли, что для вас сделал мой муж, профессор Ли? Когда в Германии у вас были проблемы с визой, вы ведь сразу к нам прибежали… И между прочим, целый месяц тогда у нас дома жили, и мы вас как родного привечали. Неужели совсем забыли, как старался профессор Ли посодействовать вашему делу?

После того как отца забрали, прежде без устали дребезжавший телефон смолк.

– Вот видишь, Михо, заруби себе на носу: люди – такие. Когда у других беда, трусливо поджимают хвосты и уносят ноги, будто и не знались никогда. Твой отец ради них в лепешку разбивался, а они…

И для матери, и для нее самой предательство друзей, учеников и знакомых отца, которые раньше постоянно захаживали к ним, было настолько же невыносимым, как и тюремное заключение, и пытки отца.

– Как этот человек может так поступать? Он ведь часто обращался к отцу за помощью, а стоило попросить мне – только его и видели: теперь и на звонки не отвечает, и вообще пропал из виду.

Она училась в выпускном классе. И тогда ей впервые довелось испытать то, что впоследствии повторялось бесчисленное количество раз: когда во время негаданной беды люди, на которых ты рассчитывал, точно по мановению волшебной палочки внезапно куда-то испарялись, руку помощи в трудную минуту протягивал совершенно посторонний человек…

Даже с наступлением лета ртутный столбик не поднимался, а ее успеваемость стала стремительно падать, скатываясь ниже некуда. В церковь тоже не тянуло: разочаровалась в людях. Это было стылое и горькое лето рухнувших надежд, когда слухи о зверских расправах над тысячами людей в Кванджу расползались вокруг черным туманом.

18

– Тогда погибло 2977 человек, из них около 2600 человек – здесь.

Она кивнула.

– Я помню, те трагические события весь день показывали по телевизору. У меня и сейчас эти кадры перед глазами стоят, я ведь в тот год только начала преподавать в моем нынешнем университете.

– Ну вот. А наш средний учился в школе неподалеку. Я примчался сюда в тот день. Слава богу, сын не пострадал, а я стал помогать здесь вместе с другими волонтерами.

На огромном экране повторялся момент теракта: пассажирские самолеты врезаются в башни-близнецы. 11 сентября 2001 года. Найдется ли среди землян человек, живший в XX веке и встретивший XXI, способный забыть эту трагедию? Когда она вошла в помещение с фотографиями погибших пожарных, у нее начали подкашиваться ноги. Там было слишком много смертей – зрелище, которое живому вынести не под силу.

– До сих пор не могу забыть ту ужасную пыль. Она стояла в воздухе, не оседая, больше недели. Но что потрясло больше всего, так это самоотверженность людей. В жилетах с американскими флагами мы действительно выкладывались на все сто, чтобы помочь восстановлению.

Она вскинула на него глаза. Внезапно пронзила мысль: а ведь он в конечном счете теперь американец корейского происхождения. В 1979 году единственными людьми из ее окружения, заявившими, что убийство Пак Чонхи – это приговор истории, были ее отец и он, тот самый студент духовной семинарии, рассказывавший про свой недельный молитвенный пост из-за работниц, которых арестовали при попытке создать профсоюз. И лишь он и отец не считали этих женщин коммунистками. Когда Чон Духван, главный виновник резни в Кванджу, 12 декабря 1979 года двинул свои войска в Сеул, опять же лишь он и отец говорили об ответственности американских военных за произошедшее, так как те попросту закрыли глаза на возникшую ситуацию. И вот теперь, через сорок лет после их расставания, он беседует с ней в самом сердце Америки – на Манхэттене, на нулевом уровне Граунд-Зиро, гордясь жилетом с американским флагом. Можно было провести аналогию с иудеями, которые после длительного египетского рабства, проскитавшись сорок лет в пустыне, превратились в израильтян. Так и он, по всей видимости, за сорок лет, проведенных в США, сильно изменился.

Они шли по подземному миру, минуя разбитые пожарные машины, искореженную арматуру и выстоявшую дамбу Гудзона. Следы смерти не кончались. Она присела передохнуть, он же купил где-то две бутылки воды и протянул ей одну. Затем ни с того ни с сего выпалил:

– А помнишь море, куда мы тогда ездили?

Вопрос поразил