Две жены господина Н. - Елена Ярошенко

Меня же обстоятельства этого дела вынудили погрузиться в такую черную меланхолию, что я стал производить впечатление сумасшедшего. Всем казалось, что я обезумел от горя из-за потери жены, и меня отправили в психиатрическую лечебницу.

Если бы эти люди знали, что я пережил, когда смотрел, как Надя в экстазе наносит раны моей одурманенной снотворным жене, они поняли бы, почему я не хочу ни с кем говорить, никого видеть, а сижу часами один, погруженный в свои мысли.

Постепенно эта внутренняя душевная боль отпустила меня. Но Надя держала меня крепко. Я был вынужден жениться на ней — нас связывала страшная, кровавая тайна, деваться мне было некуда.

Церковное венчание, алтарь, флердоранж, кольца, свечи, цветы, гости — Надины мечты осуществились. Мы вместе уехали за границу. Я думал, что все самое страшное уже позади, можно забыть обо всем и начать жизнь заново. Но смертные грехи висят на наших душах, как кандалы, и никакой новой жизни не будет. Будет все та же, старая, страшная и даже еще страшнее, чем прежде…

Обычные радости семейной жизни, которых она так жаждала, вскоре наскучили Наде. Ни путешествие по Европе, по красивейшим городам мира, ни лучшие театры и картинные галереи, ни роскошные модные магазины, ни знакомства с интересными людьми не могли развлечь ее.

Ей хотелось вновь пережить экстаз, испытанный некогда в Демьянове в момент убийства Матильды. И это желание просто-таки лишило ее рассудка…

Она долго сдерживала себя, но однажды в Швейцарских Альпах убила ночью какую-то крестьянскую девушку, неизвестную ей и ни в чем не виноватую… Мной овладел ужас. Надя сошла с ума. Обратиться к специалистам по психиатрии за помощью было нельзя, не сознавшись в убийстве жены, а Надина болезнь прогрессировала.

Мы переехали в Италию. В Венеции и Генуе осталось еще два трупа молодых женщин, погибших от ее руки. На Надю подозрение никогда не падало — местным властям было проще осудить мужа или возлюбленного несчастной жертвы.

В Париже Надя надолго успокоилась: развлечения, моды, дорогие рестораны — ей было чем занять свой досуг. И все же, когда через два года мы покинули этот город, бедная французская девушка, исколотая ножом, лежала на дне Сены в мешке с кирпичами.

То же повторилось и в Германии, там осталось два трупа. Я потратил состояние на заграничные путешествия и чего добился?

Моя последняя надежда была на то, что, вернувшись домой, Надя опомнится. Прошлое перестанет ее преследовать. Она окажется на могиле Матильды, будет жить в ее комнате, носить ее украшения, называться госпожой Новинской в тех местах, где когда-то она страстно об этом мечтала. Удовлетворенное самолюбие даст ей покой.

Увы, вскоре я заметил в ее глазах знакомое вожделение — ей снова хотелось убивать. Словно какой-то ненасытный дракон пожирал ее изнутри. Несколько ночей она тщетно бродила в поисках случайных жертв, но не нашла их в этом сонном городишке. И тогда прокралась за молочницей, носившей по вечерам нам на дом парное молоко, до глухого оврага.

— Вы подтверждаете, что убийство Авдотьи Кочергиной совершила ваша супруга, Надежда Новинская?

— Да. И я понял, что Надя превратилась в чудовище, от которого нужно избавиться. После того как погибла эта девочка-кружевница, я решил, что убью свою жену. Она перестала быть человеком.

— Я заношу в протокол ваши слова о том, что Новинская убила Антонину Феофанову, в связи с чем у вас возникло желание избавиться от жены, способной на такую жестокость.

— Заносите все, что вам будет угодно. Я подпишу. Мне теперь безразлично, что подписывать. Для меня убийство не было таким уж простым делом — легко сказать «избавиться от жены», а попробуйте-ка лишить человека жизни, даже если это выродок в женском обличье! Пока я вынашивал свои планы, Надежда успела познакомиться с какой-то богомольной сектанткой с окраины и, притворившись ее единомышленницей, пригласила несчастную женщину на ночные религиозные бдения, которые якобы должны были состояться в нашем доме в обстановке абсолютной тайны. Нужно ли говорить, что труп богомолки наутро нашли в канаве с ножевыми ранами?

Я стал следить за женой, надеясь воспрепятствовать очередному убийству, но в тот вечер, когда она прокралась за рыжеволосой циркачкой, Надя меня провела. Душевно рад, что ваша пассия осталась жива. Признаюсь, из всех жертв только она одна смогла дать Наде отпор.

Когда вы собрались прислать к нам свою служанку, я понял, что Надя непременно убьет ее, и подготовил ружье… Только теперь стало понятно, что никакой служанки и не было, вы заманивали Надю в ловушку, и она весьма глупо попалась. Что ж, вероятно, другого выхода у вас не было.

Пишите — узнав, что моя жена готовит новое убийство, я больше не мог выносить мук совести. Мне пришлось ее застрелить. Надеюсь, больше в Демьянове никаких смертей среди молодых женщин не будет. Я сделал то, что следовало бы сделать давно, — убил монстра, ставшего моей женой…

Давайте я подпишу протокол. А теперь соблаговолите отпустить меня в камеру и пришлите мне бумаги и чернил — я напишу подробнейшее собственноручное признание и детальный разбор всех преступлений, представив все возможные доказательства.

— Особо прошу вас коснуться истории со стекольщиком Тихоном. Человек провел на каторге десять лет ни за что…

— Что ж, коснусь, отчего не коснуться. А по поводу Тихона… Моя покойная супруга Матильда говаривала: «Наказания без вины не бывает!» Не валялся бы он мертвецки пьяный под заборами — не так-то просто было бы подвести его под подозрение и отправить на каторгу.

— Не вам судить людей, Новинский. Заграничные убийства также прошу описать в деталях — протоколы необходимо переслать коллегам в Европу, там, полагаю, тоже обвинили случайных людей.

— Извольте, опишу все в деталях. Бумаги велите принести побольше. Только в европейских странах законы много строже. Каторгой там не так уж увлекаются, Сибири-то у них нет, так что, не мудрствуя, казнят за убийство. Казненных ваши протоколы уже не спасут…

После допроса Новинского Дмитрий долго сидел за своим столом без движения. Голова была пустой и тяжелой, казалось, что все его силы ушли на составление этого протокола. Никогда еще у Колычева не было столь отвратительно жестокого, грязного и непристойного дела.

«Завтра поеду в Спасо-Демьяновский монастырь, — подумал Дмитрий. — Исповедуюсь, причащусь, бог даст, душа очистится. Господи, пошли мне силы жить с этим и не разувериться в человечестве!»

Через два дня Новинский, написав подробнейшее признание, включавшее описание злодеяний его жены, повесился в камере. Петлю он сплел из разорванной на полосы рубахи.

— Дмитрий Степанович, поверьте, это и к лучшему, что он сам себя приговорил, — убеждал Колычева пристав Задорожный. — Вы представьте себе, какой громкий процесс был бы. Дело-то уж больно мерзкое… Признание признанием, но Новинский может признаться только в собственном преступлении, то есть в убийстве жены. А по ее преступлениям он всего лишь свидетель. Сама убийца мертва и показаний нам никогда уже не даст, и фактически безусловно доказать можно только попытку нападения Новинской на вашу служанку, которая вовсе и не служанка, а слуга переодетый.

А между тем именно эта попытка явилась поводом к ее убийству. Хороший адвокат все перевернул бы и нас же обвинил бы в злонамеренной провокации. На всю Россию позора бы нахлебались! Поверьте, голубчик, про наш город легенды бы стали рассказывать, как про Содом и Гоморру. И на место исправника, глядишь, со стороны кого-нибудь прислали бы. А так начальству рапорты по-тихому отпишем, и дело в архив. Тут излишний шум нежелателен. А так концы в воду, ну а досужие языки поговорят, поговорят, да, глядишь, и забудут.

Глава 22

Дмитрий, собиравшийся наконец выспаться и отдохнуть после всех треволнений, проснулся ни свет ни заря от какого-то шуршания и непонятных звуков. Оказалось, Василий льет воду из стеклянной бутылочки сквозь дверную ручку и при этом что-то приговаривает шепотом. С трудом разлепив глаза со сна, Колычев пробормотал:

— Вася, побойся бога, что ты в такую рань тут делаешь?

— Прощения просим, что разбудил, Дмитрий Степанович, а только дело это очень нужное.

— Что за глупости ты придумал?

— Обижаете, Дмитрий Степанович, это не глупости, а защита от ведьмы!

— Что?!

— От ведьмы, говорю, защита. Я нарочно к бабке, к ведунье, в Кукуевскую слободу ходил, она меня и научила, как святой водой да с заклятием через ручку дверную три раза пролить. Ни одна ведьма теперь в эту комнату не войдет. Но сделать все нужно непременно на рассвете, так что извиняйте, что разбудил, для вас же стараюсь… Еще по углам святой водой покроплю да иконой дом обнесу…