Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов

подальше! — огрызнулся Севка, но все же замолчал. А Тимох почувствовал, как чья-то тяжелая ладонь легла на его колено и стиснула по-дружески, одобрительно.

На сцене Пустаревич — Глебов как раз старался сладить с ложками, а они не слушались его пьяных рук и подпрыгивали как живые. Тимох видел: на лице у Арины застыла улыбка. Женщина часто подносит платок ко рту, вытирает губы, а улыбка как была, так и оставается. Михал же, не таясь, хохочет от души, то наклоняется, то откидывает голову назад. И радуясь, что между ним и родителями Лёди устанавливается взаимная симпатия, Тимох захохотал сам и невольно взглянул на Лёдю с Юрием,

Они сидели, держась на руки. Им было легко и хорошо. Все, что недавно мучило их, — подозрения и ревность у Юрия, печальное воспоминание и неловкость, вызванная встречам с Тимохом у Лёди, — развеялась. Даже происходившее на сцене не шибко занимало их. Им важно было иное: они — вместе, в театре, сидят обок, их потешают артисты, и, когда сердце осеняется осеняет трепетное чувство, могут пожать друг другу руку. Присутствие же лёдиных родителей придает их отношениям более определенный характер, узаконивает их.

Склонив голову, забыв обо всем, Лёдя заливается смехом, льнет к Юрию. Он тоже смеется, — правда, больше от того, что уловил Лёдин порыв, — затем нагибается и целует ее руку горячо, с благодарностью.

— Так молодые люди в общественном месте себя не ведут, — корит их кто-то сзади.

Но им все равно. Пустяки! Разве они виноваты, что им сейчас хорошо? Да и как ты удержишься, если рядом с тобой саму твое счастье? Потому тот, кто не хочет этого знать, кому это не нравится, просто старый хрыч, сухарь или завистник.

— Ха-ха-ха! — смеется Юрий и гладит руку подруги.

Лёдя тянется к нему и шепчет на ухо:

— Как кончится, пойдем к нашим и предупредим: домой едем вдвоем, одни. Пусть не ждут...

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Узкие места в литейном цехе были расшиты. Но его все еще лихорадило. То задыхался формовочный участок, то останавливался эпрон-конвейер, то не справлялось термообрубное, и в его проходах росли груды отливок. К тому же прокинулся брак — полые детали стали выходить с пригаром.

Кашин явился в плавильное отделение разгневанный. Не найдя мастера в конторе, подошел к электропечи и, не говоря ни слова, сунул деталь Михалу. Тот недоуменно глянул на него, но деталь взял — внутренние стенки у нее были закопченными, шероховатыми.

— Угу… Наверное, все-таки виноваты мы,— признался он.— Надо, видно, температуру подбавить.

— Ты мне не объясняй,— возмутился Кашин, точно его оскорбили.— Взяли мне моду! Что я твои причины — в программу вставлю или брак оправдаю? Выходит, других агитировать легче. Давай вот поворачивайся! А до причин я как-нибудь сам докопаюсь.

— Нужно все-таки с металлургом посоветоваться,— остался невозмутимым Михал. Разговаривать здесь, возле печи, с начальником цеха было значительно проще. Да и после истории с барабаном, с Лёдей Кашин многое потерял в Михаловых глазах.

— Как-нибудь без производственных потаскух обойдемся!..— совсем вышел из себя Кашин.

К крепким словцам на заводе привыкли. Даже считали их чем-то вроде острой приправы. Ими подчеркивали свои народное нутро и кровную заинтересованность в деле. Но эта кашинская грубость оскорбила Михала. Он отвернулся и стал наблюдать за печью: пора было сдавать чугун на анализ.

Михал взял ложку — круглый половник на длинной железной ручке, обмакнул в шлак, чтобы не сгорела. Потом зачерпнул сияющий чугун и положил застывать. Через полминуты поверхность металла затянула тоненькая пленка. Михал провел по ней куском железа и присмотрелся: на пленке появился узор, похожий на сетку. По величине и конфигурации ячеек понял — отклонений от нормы вроде не было. Покончив с этим, он сердито оглянулся, но Кашин уже куда-то пропал, и Михал поспешил на пульт управления — пусть поднимают температуру.

К ночи загудело, заклокотало сильнее. Из завалочного окна еще дальше начали стрелять крупные, длинные искры. Чугун в печи переливался в огненном мареве, золотисто-оранжевые стенки лучились, словно были из драгоценных камней.

Сколько раз видел Михал сияющий жидкий металл, но никогда не уставал глядеть на него. Даже нестерпимая жара стала своей и не больно беспокоила. Вчера сделали очередную футеровку: выложили новые стенки. И они теперь — как и должно было быть — трескались. Может только немного приметнее, чем обычно — температура в ночи перевалила за полторы тысячи градусов.

Так же неожиданно, как и начальник цеха, подошла Дора Димина.

— Брак, Сергеевич? — спросила она, подавая руку.

— Идет, черт его побери. Пригар. Вот температуры додали…

— А стоило ли?

— Кашин давеча посоветовал, да и я так кумекаю…

— А по-моему, Сергеевич, тут песок виноват. Погнались за экономией и, кажется, просчитались. Ведь в нашем, жлобинском,— всего девяносто три кремния. Мало, вот стержни и пригорают. Экономить, пожалуй, тоже нужно умеючи. Расплодилась у нас, к сожалению, порода такая… слишком нахрапистых борцов за новое… И это когда спутники запускаем…

Подавая хриплые сигналы, подъехал тельфер с ваграночным ковшом. В завалочное окно полился чугун. Его сверху лизнул жадный огненный язык. Лизнул, исчез и снова появился. Печь крякнула и сыпанула снопом искр. Под потолок взвились красноватые клубы дыма. Печь напряглась и недовольно загудела.

«Умница! Головастая! — одобрительно подумал Михал, провожая взглядом стройную, опрятно одетую Димину.— Не стареет пока. Хотя, видно, пережитое до сих пор гнетет еще…»

Опять пригадались война, подполье, встреча с Диминой на сходке в домике по Торговой, где после страшного мартовского провала выбирали новый подпольный горком, а потом старательно готовили вывод людей из гетто в лес. Правда, у мирной жизни свои законы: старшей теперь стала Димина. Когда-то в наполовину кустарном цехе уже она обучала Михала сноровке вагранщика, показывала, как и что делать от загрузки шихты до плавки. Помогает советом и сейчас, и сейчас незаметно вводит в тайны теории. И все-таки война как-то отрешила ее от Михала, от жизни. Во всяком случае насторожила в отношении людей, пробудила иронию, желание искать успокоения в семье…

Отдав распоряжение убавить температуру, Михал стал наблюдать за плавкой. Обратил внимание на золотисто-оранжевые стенки электропечи. Снова в мыслях вернулся к Доре.

«Здесь каждый лишний градус как взрывчатка,— пришло в голову, может быть потому, что думал о ней.— Если бы отдалить вольтову дугу, стенки, ведомо, не так бы разрушались. А?..»

Потянуло высказать это Доре, по-давешнему послушать ее. Он оглянулся по сторонам, однако Диминой