Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов

у него стало белым-белым, а веснушки вроде бы посерели и сделались малоприметными. Это поразило Тимоха и в то же время наполнило невыразимой нежностью и преданностью. Сбросив остаток дремы, он преодолел оцепенение, поднялся, осторожно помог другу раздеться и уложил его в постель. Отстав на один класс в вечерней школе, Виктор по-прежнему работает на стройках, но, чувство, пробужденное им, осталось. Оно жило в Тимохе, согревало его интернатский быт.

Теперь в комнате поселились вчетвером: Тимох, Жаркевич, Стрижев и Васин. Вставали рано, коллективно расталкивали Жаркевича, любившего поспать. Под недреманным оком Васина застилали постели и, включив радио, правда уже втроем, без Стрижева, делали зарядку. Потом бежали умываться и (на этот раз лишь вдвоем — Тимох и Васин), подпоясавшись полотенцами, обливались по пояс холодной водой. Завтракали наспех, часто всухомятку, подгоняя медлительного Жаркевича.

— Трудно без работы,— изрекал тот, сгребая на ладонь хлебные крошки и отправляя их в рот.— Но мы не боимся трудностей. Так и быть — айда!..

Институт был рядом: бежали не одеваясь, без шапок. Иной раз, когда окна в общежитии девушек не светились, забегали будить их: те тоже не прочь были поспать.

Возвращались часа в три — голодные и не такие бравые. У голодного, усталого человека характер проявляется более определенно. Жаркевич мрачнел и сворачивал в столовую, не заходя в общежитие. Компанейский, неприхотливый в быту Тимох, быстро управившись, терпеливо ждал Васина, который долго умывался, причесывался и придирчиво осматривал себя в зеркало. Стрижев же, ленясь идти в столовую, доставал из тумбочки кусок колбасы, зачерствелый хлеб и, сев на койку, начинал жевать без аппетита. Он, вообще, выглядел одиноким, неприспособленным. Казалось, что кто-то взвалил на него непосильную тяжесть, и Стрижева всегда немного было жаль.

— Держи ты хоть голову выше,— донимал его Тимох.— А то словно трагик…

К практическим занятиям готовились вместе. Иногда примыкал и Юрий. Но это мало что изменяло. Лучшие конспекты, как правило, были у Васина, который регулярно переписывал их набело. Поэтому обычно он садился за стол и читал вслух. Облокотившись на спинку его стула, сзади пристраивался Жаркевич. Заглядывая через плечо товарища в конспект, он то и дело останавливал его и переспрашивал что-нибудь. Но бывало и так, что они кто где — на кроватях, у стола, на подоконнике — читали конспекты поодиночке, и тогда комната напоминала живую картину: все сидели в разных позах, как натурщики.

Часто приходила Женя Жук с подругами. Комната оживала. Васин брал баян и, припав к нему щекой, растягивал мехи. Рядом замирала Женя с мечтательно поднятой головой. Но пока Васин играл, лицо его оставалось каким-то стертым, отрешенным.

Постепенно музыка будила у каждого свое и прежде всего — желание как-то проявить себя, откликнуться. Первой не выдерживала Женя Жук. Взмахнув, как дирижер, рукой, она запевала не сильным, но приятным голосом. Потом прорывало Тимоха. Голоса у него не было, и поэтому он принимался насвистывать. Стрижев доставал из тумбочки ложки и, стиснув их между пальцами, выстукивал, как кастаньетами. Песню подхватывали остальные, и она набирала силу, рвалась из окон, пока, безбожно перевирая мотив, не начинал подтягивать Тимох. Васин болезненно морщился и бросал играть. На Тимоха налетали Жаркевич с девчатами и, опрокинув на койку, с веселой яростью давали тумкков. И каждый раз, точно в одиннадцать, в дверях появлялась тетя Маша, вахтерша, и напоминала, что пора расходиться.

Перед праздниками ходили в кино. По привычке собирались торопливо, шумно, галдели.

— Тима, дай утюг! У меня еще штаны не отглажены.

— У кого, орлы, запасной галстук есть?

— Не богат ли кто желтой ваксой?

И прибегали в кино перед самым началом сеанса…

Как-то вечером Тимох остался один: все разошлись кто куда — на занятия кружков, в чертежный зал. Он надумал было забраться в шкаф и перезарядить кассету для ФЭДа, оставленного Юрием, но вдруг потянуло к давнишним товарищам, и Тимох переменил решение. «Сердятся небось. Зазнался, думают. И правильно…»

Он уже собрался выходить, намереваясь ехать в общежитие третьего стройтреста, где жил Смагарович, как в комнату влетел запыхавшийся Юрий.

— Вот чудесно, что застал! — угодливо крикнул с порога.— Переодевайся и пошли.

— Куда?

— Потом узнаешь. Давай мигом!

Чем-то довольный, возбужденный, Юрий радостно сиял. Не обращая внимания на товарища, открыл шкаф, достал его выходной костюм, рубашку, галстук и положил на кровать.

— Нет, серьезно: куда? — заколебался тот.

— Лишний билет есть. Профком литейного поход организовал. Понятно?

Он помог Тимоху одеться, сам завязал ему галстук и потянул за дверь.

— Ты что, не один? — догадался наконец Тимох и неохотно заторопился.— Так бы и сказал!

На противоположной стороне улицы стояла девушка в легком голубом платье, с накинутой на плечи шалью. Когда Юрий с Тимохом показались в подъезде, она подняла руку и помахала, чтобы привлечь их внимание. И по тому, как она это сделала, Тимох вдруг узнал ее.

Это было почти невероятно, и он смутился. Замешался, потому что часто вспоминал нечаянную встречу под соснами. Она приобрела в его глазах какой-то таинственный, необычайный смысл. Будила фантазию, интриговала. Образ убитой горем девушки, лежавшей на земле под дождем, не раз всплывал в памяти. Вот она, испуганно и враждебно наблюдая за ним, с трудом встала на колени, вот привычным движением выжала мокрую и потому каштановую косу, что тут же посветлела. А лицо? Истомленное, по-своему красивое от горя. Мокрое платье прилипало к телу, и от этого девушка выглядела чрезвычайно несчастной и в то же время привлекательной…

Тимох не раз проходил мимо дома, в подъезде которого девушка тогда исчезла, однако так и не встретил ее. И вот на тебе — она, на той стороне улицы, машет рукой и приветливо улыбается.

— Я, Юрий, лучше не пойду,— остановился он.— Мешать только буду…

Но девушка уже приближалась к ним, посматривая на проходившие машины и продолжая улыбаться. Вдруг по лицу у нее пробежала тень не то удивления, не то испуга: она тоже узнала Тимоха. Подошла она уже как-то боком и сразу повернулась лицом к Юрию.

— Знакомьтесь,— предложил тот, не замечая, как изменились Лёдя и Тимох.

Помедлив, Лёдя подала руку и назвала своё имя. Потом, словно что-то сбросив с себя, беззаботно засмеялась, подхватила ребят под руки и потянула к троллейбусной остановке.

— Быстрее, хлопчики, опоздаем! — подогнала она, кивком показывая на приближающийся троллейбус.

А Тимох, никак не попадая в ногу, шел и думал, что сегодняшний вечер будет для него новым испытанием и лучше бы,