Легенда о Королях - Дмитрий Леонтьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как-то раз, обходя вечером посты часовых, я заметил, как эта зеленоглазая чертовка проскользнула в шатер короля. Наутро сэр Максимус был задумчив, при разговорах с подданными постоянно краснел, а один раз, когда думал, что его никто не слышит, в сердцах воскликнул: «Лолита чертова!». Что это значит, я не понял, а спрашивать у короля поостерегся. Однако благодаря настойчивости Морганы вскоре их сближение перестало смущать короля. Он все чаще бывал в ее обществе, а она уже не стеснялась заходить в его шатер открыто в любое время дня и ночи. Наверное, король все же был одинок и в этой вертихвостке нашел хотя бы иллюзию отвлечения от мирских забот. Но дружба с женщиной, у которой травмированная душа подчинена лишь навязчивой идеи отмщения, не могла принести ничего хорошего. Однажды, набравшись смелости, я сказал об этом королю. Он помрачнел, со вздохом потрепал меня по плечу и сказал: «Я знаю, сэр Хотспер, я знаю… Жалко ее. Она хорошая… Кто виноват, что она родилась не в свое время и… что все сложилось так, как сложилось?.. Она это тоже понимает. Не беспокойтесь, дружище — с Матильдой мы, скорее, друзья…» Ага, «друзья»! От такой «дружбы» мерлины на свет и появляются… Зато государь вовсе не обращает внимания на свою законную супругу, а зря! Леди Гайя — удивительная женщина! Умная, тонкая, с душой светлой и прямой, как солнечный луч. Слову этой хрупкой женщины верили даже такие прожженные пройдохи, как наши купцы, а гордые бароны исполняли ее просьбы, словно это были приказы… Когда, три года спустя, мы вернулись в замок Волчьих Ворот, то даже сир удивился тем переменам, которые произошли в его отсутствие по воле королевы. Она сумела воплотить в жизнь все мечты короля об устройстве быта — наверное, жадно ловила слухи о вводимых Максимусом порядках. Все, что сир насаждал на окраинах Аввалона огнем и мечом, она осуществила в его доме, и слуги воспринимали эти перемены с радостью. Такая уж это женщина… Признаюсь, что, пожалуй, она — единственная из всех дочерей Евы, которую я искренне уважаю и при необходимости отдал бы за нее жизнь с не меньшим удовольствием, чем за самого короля. Увы, мой сюзерен и в этом случае не блистал знанием человеческой психологии, предпочитая подлинной драгоценности — блеск мишуры рыжеволосой Морганы. Не скрою, с годами Моргана превратилась в редкостную красавицу, но разве дело во внешности? Смею надеяться, что когда-нибудь господину откроется вся уникальная сущность такой удивительной женщины как леди Гайя, и тогда их брак будет поистине счастливым…
Теперь же я возвращаюсь к событиям, изменившим судьбу не только Аввалона и Британии, но и всего остального мира — тоже. И все предыдущие события оказались лишь вступлением в удивительную историю противостояния двух великих королей…
Это было поздней весной, спустя полтора года после печальных событий в Нотингеме. Наш отряд, овеянный славой и уже обросший легендами, завоевывал город за городам и замок за замком, падавшие к ногам короля, как перезрелые яблоки. Только что сир принял вассальную клятву барона Тирреля и направлялся во владения некоего Арсита — владельца крохотного замка на западном побережье острова. Погода стояла из тех, про которые говорят, что в такие дни хороший хозяин и собаку из дома не выпустит. Затянутое тучами небо обещало грозу в ближайшие часы. Холодный порывистый ветер пробирал до костей, невзирая на шерстяные плащи. Мы двигались вдоль берега, когда всадник из высланного вперед дозора сообщил о терпящем возле берегов бедствие крохотном суденышке. Мы поспешили к указанному месту. Дело и впрямь было плохо. Метрах в пятистах от берега, чудом проскочив многочисленные рифы, даже не плыл — кренился с борта на борт утлый корабль с порванными в клочья парусами. Палуба его была пуста, но ветер доносил до нас многоголосый плач — в трюмах были люди. «Лодку! — крикнул король, торопливо сбрасывая доспехи. — Любую! Быстро!» Прибежавшие из ближайшей деревни рыбаки указали ему на одну из двувесельных шлюпок, широкодонных и ненадежных. Оттолкнув меня (я изо всех сил пытался воспротивиться этой губительной затее), Максимус гневно крикнул: «Уйди, дурак! Там же дети, неужели не слышите?! Кто умеет управлять кораблем?» Томас стремительно выступил вперед: «Мой отец был мореходом и брал меня с собой!» Они с королем оттолкнули лодку от берега, и сир мощными гребками погнал лодку навстречу терпящему бедствие кораблю. Закусив до крови губы, я следил, как, преодолевая сопротивление волн, они медленно приближаются к неуправляемому судну. Вот черный бок корабля уже совсем рядом, сир хватается за свисающую с борта снасть, подтягивается, карабкается на палубу, перегнувшись, хватает за руки Томаса, втягивая за собой, они скрываются из виду… Томительные минуты ожидания едва не свели меня с ума. Корабль еще качнулся раз, другой, и вдруг выпрямился, повернул к берегу. Люди вокруг меня орали от восторга, а я стоял и лишь истово молил Пресвятую Богоматерь не бросать героев в беде, помочь им добраться до берега целыми и невредимыми. Были ли услышаны мои молитвы, или счастливая звезда короля вновь вывела его из губительной пучины, но меньше часа спустя днище корабля заскрипело о прибрежный песок. Мокрый с головы до ног король бережно передавал с борта на руки воинов перепуганных, плачущих детей. В деревне были срочно разведены костры, затоплены бани, гонцы посланы в ближайшие города за лекарями и знахарями. Сто человеческих душ спас в этот день мой сюзерен. И только несколько часов спустя, когда обогретые и накормленные дети уже спали, я позволил себе удивиться: «Сир, вы заметили, что все они примерно одного возраста — годика по два-три, не более… И только мальчики. Что это может значить?» «Преступление, — сухо ответил король. — Это значит, что кто-то вез куда-то этих детей — вряд ли для благих целей! — а когда замаячила угроза шторма, покинул корабль. Так что это — преступление, в любом случае. Дождемся утра и попытаемся расспросить карапузов. Может, из их лепета, по лоскуткам удастся собрать правду».
Но правда оказалась столь ужасна, что поначалу мы просто отказывались верить в нее. Впрочем, поверить пришлось, ибо дети в этом возрасте еще не способны на столь страшную и изощренную ложь. Все они были отпрысками знатных семейств Британии, и большинство из них родились первого мая, чуть более двух лет назад. По приказу короля Артура, их родителям было велено привезти детей во дворец. Ночью слуги, во главе с сенешалем — молочным братом короля, сэром Кэем, — заперли их в трюме старого корабля, отбуксировали в море, где и бросили на произвол судьбы.
«Скотина! — бушевал Максимус, — Ирод средневековый! Вы поняли, сэр Хотспер, для чего он это сделал?!»
«Честно говоря, сир, — не понял, — признался я. — Это вообще выше моего понимания. Наверное, у короля помутился разум? История помнит такие случаи…»
«Помутился?! Как бы не так! Он как раз был в своем уме! В своем подлом, коварном уме кровожадного ублюдка! Он же опять пытался изменить пророчество Мерлина о ребенке, который разрушит его королевство и принесет ему гибель! В первый раз он пытался достать Моргаузу здесь, убив ребенка еще во чреве матери, а когда это не удалось, попытался добиться цели вторично, совсем уже изуверским способом. Он нарушил данную нам клятву не трогать сестер. Может быть, Моргауза спрятала ребенка, отдав на воспитание родственникам, а может, он просто не хотел рисковать, оставляя в живых хоть кого-то из рожденных в этот, злополучный для него, день… Эх, если б я мог хоть на день, хоть раз выйти за пределы этого острова! Если б я имел возможность пройти Вратами и добраться до короля Артура!.. Вот что, сэр Хотспер. Позовите ко мне Томаса и Конрада, у меня будет для них задание». — «Что вы задумали, сир?» — «Вам, мой благородный друг, этого лучше не знать. Просто позовите их ко мне! Асами… Проверьте еще раз детей. Может, им что-то надо…» Я догадался, что сир отсылает меня намеренно, не желая моего присутствия при этом разговоре, но я был так ошарашен изуверским поступком Артура, что не нашел в себе сил на обиду или любопытство. Король провел с Томасом и Конрадом не менее часа. По окончании разговора рыцари тотчас оседлали коней и куда-то умчались. Секрет их миссии открылся мне три недели спустя. И должен признаться, что эта тайна порадовала меня не больше, чем поступок британского короля.
По возвращении в Волчий замок король приказал заложить на его территории школу. Точнее, это был настоящий город в миниатюре, но подчиненный одной цели — обеспечить всем необходимым спасенных им детей. Спальни и учебные павильоны, выполненные из мрамора и гранита, были светлы и просторны. Торговцам король приказал закупать по всему свету лучшие скульптуры и картины для своего нового проекта. «Понимаете, сэр Хотспер, — говорил он мне, — все преобразования, введенные мной на этом острове, не более чем жалкая кустарщина, призванная лишь улучшить быт людей, но вряд ли они сумеют изменить хотя бы одну душу. Люди не становятся лучше оттого, что начинают потреблять более качественную пищу или спать на более удобных кроватях. Скорее наоборот. Человека надо воспитывать. В моем мире больше стремились дать человеку образование, чем воспитание, сделать из него „человека разумного“, а не „человека духовного“, и, может быть, потому он так… печален. Рождение человека и воспитание человека — вот что равносильно созданию целого мира. Все остальное — суета сует. Много веков спустя в Британии родится человек по имени Томас Гиббс. К сожалению, он будет больше известен по фразе „человек человеку волк“, чем как основатель политической философии. Суть его учения такова, что в отличие от животного, довольствующегося настоящим, человек пытается контролировать будущее, по этой причине он и копит власть, богатство, связи, как вложение в завтрашний день. Сильные пытаются поработить слабых, заставляя их работать на благо своего будущего, и единственный способ заставить человека отказаться от попыток подобной эксплуатации — заставить его сотрудничать с окружающими. Союз равных с равными. Сильные среди сильных и гордые среди гордых. Сотрудничество даст больше, чем зыбкая и опасная попытка манипулирования или порабощения. Согласно Гиббсу, именно поэтому необходима власть Верховного правительства, пресекающая любые попытки анархии или подавления одного человека — другим. Только сильная, централизованная власть дает человеку шанс быть свободным — забавный парадокс, не находите? Но этого мало. Был… Вернее, будет еще один человек. Его звали Макс Вебер, и он провел занимательнейшее исследование о влиянии духовности на деятельность человека. Когда работодатели, чтобы заинтересовать своих работников, повышали им плату, то в тех странах и городах, где были высокая религиозность, духовность и образованность, люди работали больше, улучшая условия своего быта и даже откладывая на „черный день“, а в местах, где духовность была низкой, люди сокращали свой рабочий день, довольствуясь зарплатой, к которой привыкли, но увеличивая время праздности и безделья. Отсюда можно сделать вывод, что духовность, образованность и воспитанность — второй залог счастливого общества. Я хочу использовать свою власть, чтобы воспитать целое поколение новых людей. Трактующих себя не как „человека разумного“, а как „человека духовного“». — «Вы забываете о третьей, важнейшей составляющей этого общества, — тихо заметил я. — Точке отсчета. Если, проектируя здание, вы возьмете за основу неверную точку отсчета, оно рухнет, из какого бы прекрасного материала оно не состояло и каким бы прекрасным дизайнером не было облагорожено. Возможности и образования мало. Надо иметь верные нравственные ориентиры. А их может дать только Библия». — «Вы правы, рыцарь, — легко согласился он, — вы буквально повторяете одного из умнейших людей моего мира — Достоевского, умолявшего: „Воруйте, убивайте, предавайте, но только называйте вещи своими именами“. Но ведь он говорил это тем лицемерам, которые с детства читали Священное писание, вот в чем беда. Человек искажает любые понятия, чтобы оправдать свои подлости. Я хочу воспитать таких людей, которые бы отличали добро от зла и не смешивали черное с белым, оправдывая подлости и не замечая благородства. Я хочу воспитать рыцарей будущего». Мне так пришлась по сердцу его мечта, что, вернувшись домой, я тотчас засел за трактат о городе будущего. Увы, милые потомки, но ваш покорный слуга действительно имеет этот всеми презираемый грех — склонность к сочинительству. Церковь не одобряет сие ремесло, приравнивая его едва ли не к греху лицедейства. Я же люблю вызывать в людях смех и слезы, рассказывая им истории то забавные, то поучительные. Ведь опыт одного человека — всего лишь опыт одного человека, а книги дают нам возможность перенять знания и ошибки тысяч и тысяч людей. Но из-за бытующих в народе предрассудков я вынужден выдавать свои детища за труд недалекого и жадного перчаточника, который согласился на эту роль ради гонораров…