Монтаньяры - Николай Николаевич Молчанов

к пониманию действительности для него «вечные законы справедливости и разума». Он не хочет видеть исторически необходимой сущности самой революции. Она для него «столь же чудесная, сколь неожиданная». Ведь он же религиозен, правда не в смысле принадлежности к церкви, к вере в сверхъестественную волю христианского богочеловека, но в провидение, в безличную первопричину мира, которая и предопределяет судьбу народов и отдельных людей. Поэтому революция — плод неожиданного чуда.

Робеспьер начинает прямо с изложения главного постулата политической философии Руссо. Подобно тому, как человек по своей естественной природе обладает правом распоряжаться собой, нация также выражает общую волю, которая не может быть ограничена никем и ничем. Вето — любое, абсолютное или приостанавливающее — является отрицанием общей воли, суверенитета нации, реваншем абсолютизма и торжеством принципа, что «нация есть ничто». Робеспьер приходит к выводу: вето «политическое и моральное чудовище», упразднение нового порядка, провозглашенного Декларацией прав, фактическая отмена революции. Он также разоблачает софизмы роялистов в защиту права вето, вроде того, что будто бы Собрание может заблуждаться, а король якобы нет. В действительности дело обстоит как раз наоборот. Он опровергнет без труда и ссылки на опыт Англии. Робеспьер формулирует «первейшие принципы государственного права», вытекающие из идеи народного суверенитета.

Он дает свое понимание монархии, основанной на этой идее, по которой монарх лишь носитель исполнительной власти, «уполномоченный народа», подотчетный ему, а следовательно, законодательному собранию. Но основное полемическое острие речи Робеспьера направлено не против правых, а против наиболее близких к нему левых, в особенности против Петиона. Этот несомненный патриот выдвинул внешне весьма демократическую мысль о том, что если король откажется одобрить какой-либо закон, принятый Собранием, то спор может быть решен путем обращения непосредственно к народу. Петион считал это «простым и легким делом», когда «нация без труда выскажет свое мнение». Робеспьер решительно отвергает эту иллюзию, показывая, что проведение такого референдума в условиях революции будет не только невероятно сложным делом, но и крайне опасным для революции, крайне выгодным для осуществления контрреволюционных замыслов аристократов.

Мнимая смелость Петиона была лишь оправданием согласия предоставить королю приостанавливающее вето. Спор Робеспьера и Петиона явился первым историческим проявлением конфликта внутри революционной буржуазии, который приведет к ее расколу на жирондистов и монтаньяров. Петион, один из будущих вождей жирондистов, хотел закончить революцию сделкой с монархией за счет народа. Робеспьер стремился к твердой и концентрированной народной власти. Если бы восторжествовала линия Робеспьера, то удалось бы избежать многих дальнейших трагических этапов революции. Но тогда это было просто невозможно, ибо революционную позицию Робеспьера не поддерживал почти никто в Собрании.

Столкнулись также и два противоположных тактических направления: оппортунизм, мнимая гибкость, а фактически беспринципность Петиона и принципиальность Робеспьера. Он считал, что «не следует идти на компромисс за счет свободы, справедливости, разума и что непоколебимое мужество, нерушимая верность великим принципам — единственные ресурсы, соответствующие нынешнему положению защитников народа». Так, в самом начале революции, Робеспьер формулирует то, что станет смыслом, духом политики монтаньяров, родившимся как протест против попытки ограничить, задержать революцию.

Практических непосредственных результатов непроизнесенная речь Робеспьера не имела, естественно. Она приобрела свое значение только в свете последующей истории монтаньяров.

Приостанавливающее вето Собрание одобрило, а это вдохновило короля и особенно его окружение на новый контрреволюционный заговор. В Версаль прибывают верные королю войска, затем на банкете 1 октября происходит вызывающая роялистская демонстрация. Все подтверждает слухи о том, что 30-тысячная армия маркиза Буйе, стоявшая в Меце, готовится к походу на Париж, чтобы восстановить «порядок», Мария-Антуанетта вдохновляет заговор, она побуждает вялого, ленивого Людовика XVI действовать.

5 октября в Учредительном собрании зачитывают ответ короля по поводу Декларации прав человека и гражданина. Король отказывается утверждать этот документ, который призван стать основой будущей конституции. Левые возмущены. Робеспьер решительно берет слово и разоблачает попытки замаскировать отказ двусмысленными оговорками, раскрывает его опасное значение. «Ответ короля, — говорит Робеспьер, — сводит на нет не только всю конституцию, но и право нации иметь таковую…, он ставит свою волю выше права нации». Робеспьер снова напоминает о принципах суверенитета народа и добавляет: «Вас уверяют, что не все статьи конституции достигли совершенства; не высказывают своего мнения о Декларации прав; разве это дело исполнительной власти — критиковать власть учредительную, которая является ее источником? Нет такой власти на земле, которая имела бы право разъяснять принципы нации, ставить себя над нацией и критиковать ее волеизъявления. Вот почему я рассматриваю ответ короля как противоречащий принципам и правам нации, как несовместимый с конституцией». И далее Робеспьер призывает «сокрушить препятствие», возникшее на пути осуществления суверенитета нации. Уж не призывает ли он таким образом сокрушить короля, ликвидировать монархию? Нет, Робеспьер еще очень далеко от такой революционной позиции. Он предлагает лишь определить форму, в которой король должен давать свою санкцию законодательных актов Собрания. Другие депутаты предлагают более решительные меры для того, чтобы принудить короля признать Декларацию, например, декретировать отказ нации от уплаты налогов. В Собрании поднимают вопрос о концентрации войск, об угрозах во время банкета лейб-гвардейцев 1 октября, о роли Марии-Антуанетты. Мирабо, который стремится прежде всего сохранить монархию, пытается умерить негодование левых. В конце концов решают направить делегацию к королю, «дабы умолять Его Величество соблаговолить безоговорочно принять Декларацию прав». В этом решении твердое требование еще сочетается с раболепной формой Старого порядка. И это не сулит надежды на успех, ибо Собранию явно недостает революционной смелости…

Но именно в этот момент в зал Собрания является сам народ Парижа. Происходит новый взлет революции. Снова в события вмешиваются, как и 14 июля, действительно революционные силы. Версаль, королевский дворец, зал заседаний Собрания — все окружено многотысячной толпой, пришедшей из Парижа и властно диктующей свою волю. Новое вторжение народа, фактически новое восстание вдохновлялось будущими монтаньярами, теми из них, которые были уже прямо связаны с народом. Жорес напишет в своей истории революции: «В то время как голос Робеспьера в Национальном собрании был наполовину придавлен, голос Дантона гремел во всю мощь в округе Кордельеров…»

Теперь надо познакомиться с другим крупнейшим вождем монтаньяров, с Жоржем Дантоном.

Глава III ДАНТОН