Никитинский альманах. Фантастика. XXI век. Выпуск №1 - Юрий Никитин

А мне, что мне, свист публики — и только?! Я опоздал… Но почему же опоздал? Ведь и отец мой, Леопольд, он сделал все, чтоб я сумел нагнать. Учил меня, страдал, ночей не спал. И выучил, сумел.

Ведь в возрасте я шестилетнем давал концерты и в империи Австрийской, в Германских княжествах, во Франции, на Альбионе даже… Играл я, музыку писал, и дни да ночи я сидел за клавесином. И что ж? Каков мой титул? «Ученой обезьянкой», не больше и не меньше, назван был — и только…

О почему, ну почему, никто не видит, что я гений?! Ну, разве просто так не видно сразу, что лучше музыки моей никто не сочинял еще? Что лучший я, что Богу равен? Еще и в плагиате обвиняют. Смешно! Ведь я могу сыграть мелодию любую наизнанку, иль вывернуть симфонию любую хоть задом наперед. Да я вниз головой сыграю! Но — становлюсь я в их глазах презренным акробатом, не более. Как шулер, мол, сжигаю свой талант…

О, здесь-то мой талант все признают — мол, тратит он талант на развлеченья, пьет. И что забыл искусство ради дам. Все это ерунда! А, может, впрямь всему виной Сальери? Ведь если бы не он, то мне б сейчас рукоплескали, мои лишь оперы звучали бы везде и всюду Да что там говорить! Моей капелла б стала и моим — театр, и был бы я придворным музыкантом. И деньги, были б деньги у меня! И слава!!

Женщины, в конце концов!!! Но что же делать? Ведь Сальери, хоть старше он меня, здоров, как дуб и крепок. Не слишком много пьет вина и с девками распутными гулять не любит. И проживет, видать, еще не мало. Вот кабы смерть его забрала чуток пораньше… Но — как? Случайность? Нет, случайности бывают лишь типа одного — когда теряешь сам ты кошелек, или любимая тебя бросает. А этот будет жить! И жить богато… Мои деньжата получая, заняв то место, что моим должно быть.

И тратя деньги те, что обидно! Особенно!

Нет! Я сам, я сам, своею собственной рукою должен… Но что? Дуэль? Нет, стану я посмешищем, не боле! Тогда нанять убийцу? Так, где же деньги взять, ведь душегубу надо заплатить? Так что же?! Сам… Я сам. Но это — сказать лишь просто.

Как? Удар из-за угла?

Ну да… Ведь посильней меня, проклятый он, придворный капельмейстер. Опять же — драка и возня. Кровь… А потом убийцу сыщут! Нет, надо так, чтоб — наверняка, и риску не было б, и шума. Вот — заболел нежданно, да помер, и врачи бессильны были… Так значит — яд.

Ну, что ж, не первый я и не последний, уж точно, кто к средству верному прибегнуть решился. И яд ведь есть, надежный яд, достался мне давненько, но — до сих пор силен. Он действует не сразу, мой яд, на ужин принятый, лишь к ночи к смерти он приводит. Без вкуса и без запаха, испил — и не заметил! Что ж, решено?

Что решено?! Убийцей стать?

Позор? Но почему ж… Когда других путей Судьба мне не оставила. Нет, нет, не так — я лишь исполняю Судьбы предначертанье. Но — страшно мне. Страшно мне? Вотвот!

Доколе буду я лишь жалкой тварью, Судьбою понукаемой и битой? Да кто я, в самом деле?

Игрушка ли Судьбы, или ее я Повелитель? Да, стану я Судьбой повелевать! И будет все у ног моих. А сделать-то всего — подсыпать яду другу… Другу? Да он не друг мне, нет, он враг, а враг достоин смерти! И только так…»

— Ведь мы с тобой друзья, Сальери? 

— Конечно же, друзья! 

— Ты — лучший друг мне, и только ты лишь музыку мою воспринимаешь! 

— Но, почему же, и другие, многие другие… 

— Ты — мой учитель! 

— Брось, Моцарт… 

— Нет, послушай, — садится за клавесин, играет, — не будь тебя, не слыша оперы твоей, такого б я не написал! 

— Ну, моего здесь — ничего, или почти что ничего! 

— И все ж тебе я благодарен. 

— А я тобою восхищен, ты гений, Моцарт, и я горд, что ты мой друг! 

— Да брось, смущаешь ты меня! 

— Нет, правда, горд… И дом мой всегда открыт тебе, дружище! 

— Послушай, раз уж мы друзья, пора нам выпить так, как пьют друзья… 

— На брудершафт? Пожалуйста, я буду рад, сейчас нальем бокалы мальвазии сладчайшей… Вот этот — вот, тебе, а этот — мне! 

— Постой, сыграй-ка сейчас мою любимую, ну, знаешь сам… «Так, Сальери за клавесин уселся, бездарь, он думает, что нравится его набор нот жалких мне? Ну что ж, момент удачный, и вот он яд, а вот бокал. Густое красное вино, насыпал — и не видно! Теперь не ошибиться бы, хотя все просто…» — Всегда я рад сыграть тебе, дружище Моцарт! Давай же выпьем! — пьют, перекрестив руки, — Вот так, как настоящие друзья… Ведь знаю Моцарт, вот — меня забудут, а оперы твои, симфонии да пьесы, их сотни лет еще везде играть все будут! 

— Да брось ты… 

— Нет, я знаю! И «Реквием» — вершиной станет… — Мой «Реквием»? Об этом рано говорить еще… «Да, станет, станет, и как раз он вовремя готов к твоей кончине, счастливец мой!».

«А все же хитро я придумал. Скрестили руки, и бокалы — тоже. И яд подсыпал я себе, как будто, но потом, поскольку пили мы на брудершафт — попал бокал тот с ядом в рот Сальери. Как хитро! Я взял бокал, что рядом, с ядом, перекрестили руки… Но! Постой, постой, ведь я же сам и пил, а не его поил. Пил из бокала, что сам держал рукой. И сам же взял. Где? Да с собою рядом. И он был с ядом… Нет, не может быть! Так. Нет, все точно! Я выпил яд. Сам выпил свой яд… Но что же делать? Доктора! Врача немедля! Как не идет?

Но почему? В долгах я, нечем мне платить? Скажите — умирает. Пусть врач придет. Какойнибудь! И пусть меня спасает. Холера, вы скажите, у него, быть может…»

Моцарт скончался в холерном бараке. Жена отказалась забирать и хоронить его.

Такое ее посмертное отношение к гениальному композитору можно было отчасти понять. Ведь после смерти в доме Моцарта было найдено всего… 5 монет. Конечно, продать бы сейчас те монеты коллекционерам — и вдове бы хватило на безбедную жизнь. Но тогда — это была мелочь из мелочей… Моцарт, Вольфганг Амадей (17561791) был похоронен в общей могиле. Рассказывали, что за его гробом шли пять человек, включая могильщиков… Слава пришла к нему позже. Громкая, всемирная слава, позволившая Амадею затмить всех остальных композиторов своего века, исключая, разве что, неожиданно открытого Мендельсоном в пыли архивов Иоганна Себастьяна А Сальери, Антонио прожил еще очень, очень долгую жизнь (1750–1825).

Его путь был прям и прост. Именно он стал первым директором основанной в Вене Консерватории. Писал музыку, оставив после себя свыше 40 опер, работал над теорией композиции, учил детишек этому искусству. И — выучил! Ведь в числе его учеников, а их насчитывалось более шестидесяти, по классу композиции мы видим Бетховена и Шуберта!!! И, даже совсем дряхлый, успел он Листа поучить. Вот так!

(1999)

Василий Купцов