Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах

хоть что-то еще оставаться! Предназначение его еще не было исполнено. Из потаенных глубин выросло в нем чувство вины – вины непостижимой, неопределимой, такой, что ничем было не загладить.

– Атака с воздуха! – произнес капитан Эндрихкайт. – Видать, за холмом кто-то засел.

Впереди над дорогой повисли парашютные светящие авиабомбы. От земли исходило красное зарево, время от времени прерываемое желтыми вспышками. Гулкие удары бомб заглушали тарахтение мотора. Дорога пошла под откос, они спускались в долину. Там полыхала деревня. На подъезде к ней дорога расходилась. Бройер и Эндрихкайт вышли из машины. В нескольких метрах в стороне от них стояла почти сгоревшая машина. Еще дотлевали части мотора; по почерневшим ребрам кузова блуждали язычки пламени. Рядом лежал обуглившийся труп шофера. На скукожившемся лице выступали белые зубы и остекленевшие глазные яблоки. Он тянул свои иссушенные, почерневшие руки к небу. Вокруг пепелища грудились русские пленные, держа котелки над слабым огнем. Один из них поставил мертвецу ногу на грудь. Они смеялись и болтали, радуясь, что им досталось хоть немного тепла.

Бройер взглянул на карту.

– Унольд отметил правую дорогу, – сообщил он. – Нет сомнений, этот путь лучше, но уводит далеко на юг. Кто знает, свободен ли он вообще. Полагаю, лучше будет сперва проверить левую дорогу! Она существенно короче. Возможно, колонна сможет по ней пройти.

Эндрихкайт не возражал.

– Да все один черт, – едва различимо пробормотал он.

Вскоре выяснилось, что проехать по дороге почти невозможно. Она была узкой, с глубокими колеями, по которым легковушка беспомощно переваливалась из стороны в сторону. А теперь дорога еще и спускалась крутым серпантином в поросшую кустарником расщелину. Нет, это был не вариант! Бройер собрался поворачивать вспять.

– А ну погодите, – остановил его Эндрихкайт. Его охотничий глаз что-то углядел. – Там стоит кто-то впереди! Может, он нам что скажет!

Капитан выбрался из автомобиля. Бройер безучастно смотрел, как тот, спрятав руки в карманы тулупа, приблизился к человеку в белом камуфляже, стоявшему прямо посреди дороги метрах в тридцати от них. Внезапно он вздрогнул. Человек как-то странно дернулся, и Эндрихкайт рухнул навзничь. В тот же миг в кустах сбоку от дороги засверкали вспышки, верх авто пробила пуля. В мгновение ока Лакош схватил гранату, выскочил из автомобиля, выдернул чеку и швырнул гранату в кусты. Грохот, блеск разрыва. Из кустов повалил густой дым. Во мраке расщелины исчезли две фигуры в белом. Бройер, только сейчас оправившийся от шока, послал им вдогонку несколько пуль из пистолета-пулемета. Чуть поодаль на дороге, постанывая и хрипя, в клубок сцепился с неприятелем Эндрихкайт. Ему удалось схватить противника за ноги и повалить, и теперь он отчаянно удерживал его правую руку с зажатым в ней револьвером. Враг, выпустивший уже две пули, казалось, был готов идти до конца. Лакош кинулся к ним широкими скачками, ища на ходу оружие. Тут он нащупал под плащом штык. “Ага, – смекнул он, – значит, не зря задал мне трепку фельдфебель!” Он выхватил клинок и всадил его в спину человеку, только что выстрелившему в третий раз. Стальное лезвие, скользя вдоль кости, вошло глубоко в плоть. К горлу Лакоша подступил какой-то склизкий, как медуза, ком. Хватка русского ослабла, его грузное тело судорожно затряслось, потом он упал навзничь и больше не шелохнулся. Тяжело дыша, Эндрихкайт поднялся. Отделали его на славу: чудная белая овчинка свисала лохмотьями, лицо было расцарапано, усы торчали веником. На левом рукаве виднелись свежие пятна крови.

– Батюшки, батюшки! – промолвил он, отдуваясь. – Еще бы немного – и конец мне! Вот же ж сволочь проклятущая!

Вытащив пестрый носовой платок, он утер с лица грязь.

– Лакош! Бог ты мой, Карл! – вдруг спохватился он и хлопнул коротышку по плечу своей огромной лапищей, да так, что тот чуть с ног не свалился. – Если б не вы, хоронили бы меня сегодня… Я такого не забуду, мальчик мой!.. Если что понадобится, сейчас иль после войны, ты ни к кому не ходи, а иди сразу к старине Эндрихкайту, смекнул?

– Так точно, господин капитан! – выдавил Лакош, по-прежнему превозмогая тошноту, и осторожно протянул руку для рукопожатия.

В это время возвратился осматривавший окрестности Бройер.

– Там лыжня, – сообщил он. – По всей видимости, русская разведка на лыжах. Максимум четыре-пять человек. Если б было больше, они бы не прятались. Небось, решили, что могут прикончить нас тут втихаря вместе с нашим драндулетом, пока никого нет.

Они осмотрели лежавшее в луже крови тело. Под маскхалатом обнаружилась горчичного цвета советская гимнастерка. Бумаг при нем не было.

– Что ж, Лакош, – произнес обер-лейтенант на обратном пути, после того как они проинспектировали и другую дорогу. Засад на ней не оказалось, движение шло вовсю. – Без вас мы бы все сейчас жарились в пекле. Вам известно, что для штабных Железный крест необходимо продавливать в Верховном командовании, и известно, как не любит этого наш начштаба… Но на этот раз я добьюсь для вас награды, это я вам обещаю!

В ночи по направлению к Дону тянулись бесконечные колонны. Части 16-й и 24-й танковых дивизий охраняли переправы от атаковавших советских моторизованных частей. 11-й корпус отступал к Сталинграду по приказу командования армии, по приказу Гитлера. Отступление на восток – какая несуразица!

Изможденные солдаты, увешанные одеялами и плащ-палатками, брели вперед, утаптывая больными ногами изъезженную дорогу. Измотанные до предела за два сезона “блицкрига”, вечно на марше, проведшие морозную зиму без остановок и без передышек, без подошедшей смены, с редкими увольнительными, оказавшиеся в мясорубке, вызволить из которой могли лишь смерть или тяжелое ранение, они наконец окопались у Дона в надежде на неторопливую позиционную войну, которая уже казалась им чуть ли не столь же заманчивой, как отпуск с поездкой на родину.

Еще вчера они возводили укрепления на зимних позициях, ощущая, как враг дышит в спину и подбирается к ним с флангов. Их успокаивали, говорили, что не стоит обращать внимания на звуки сражения, что все уладится. И внезапно – сняться с позиций, отходим! И они покидают тот кусочек берега, с которым уже сроднились, который защищали, когда ему грозили со всех сторон. Выступают в таящую опасность ночь, в неизвестность. Там не ждет их ни крестьянская изба, ни блиндаж, ни даже соломенный тюфяк. Это подрывает боевой дух; по полусонным рядам бродят разные слухи.

– Говорят, на хуторе Осиновском штаб корпуса захватили.

– Такое же безобразие, что прошлой зимой под Москвой. Все так и начиналось!

– И куда мы теперь?

– Говорят, на тот берег.

– Когда от Москвы отступали, то хотя бы в сторону дома…

Начальство приказало – и солдату ничего не остается, как молча шагать. Этот нескончаемый марш-бросок, от которых