Флэшмен в Большой игре - Джордж Макдоналд Фрейзер

Последовал дальнейший обмен любезностями через камергера и затем я попросил о личной аудиенции с рани. Толстяк ответил, что она никогда не дает их. Я объяснил, что то, что намерен ей поведать, касается взаимных, но приватных интересов Джханси и британского правительства; он сунулся за экран за указаниями и затем многообещающе произнес:

— Означает ли это, что ваши предложения касаются возвращения трона ее высочеству, признанию ее приемного сына, а равно и всей принадлежащей ей собственности — всего, что было украдено у нее Сиркаром?

Конечно же, ни о чем подобном не было и речи.

— Все что я должен сказать, предназначено только для ушей ее высочества, — торжественно произнес я.

Камергер снова заглянул за экран и долго совещался, прежде чем продолжил разговор со мной:

— Что это за предложения? — спросил он и я снова ответил, что не могу говорить об этом на открытом приеме, и тут по другую сторону экрана послышался быстрый женский голос.

Камергер поинтересовался, что я могу сообщить такого, чего раньше не мог поведать капитан Скин, но я вежливо заметил, что расскажу об этом только рани и никому больше. Они снова начали совещаться, а я все пытался разглядеть рани сквозь экран — ее лицо и фигуру, казавшуюся бесформенной из-за окутывающей ее шали, и все недоумевал, что это за постоянный странный шум слышится мне сквозь негромкие звуки оркестра — какой-то легкий ритмический шелест, доносящийся из-за экрана, словно кто-то размахивал гигантским опахалом. При этом в зале было прохладно и свежо, так что ничего подобного не требовалось.

Камергер вновь вынырнул и с упрямым видом заявил, что ее высочество не видит оснований продолжать этот разговор; если у меня нет ничего нового сообщить ей от имени Сиркара, то мне позволено удалиться. Так что я вскочил на ноги, прищелкнул каблуками, отдал честь экрану, подхватил второй принесенный с собой сверток и, поблагодарив камергера и его повелительницу за их любезность, сделал ловкий поворот кругом. Но я не прошел и ярда, как он снова остановил меня.

— Пакет, который вы несете, — поинтересовался этот толстяк, — что в нем?

На это я и рассчитывал, объяснив, что это — мои вещи.

— Но он завернут точно так же, как и подарок ее высочеству, — заметил камергер, — очевидно, это также подарок.

— Да, — медленно подтвердил я, — это был подарок.

Камергер уставился на меня, а потом вновь нырнул за экран, а выглянул оттуда с весьма озабоченным видом:

— Тогда вы могли бы его также здесь оставить.

Я помялся, взвешивая пакет в руке.

— Нет, сэр, — наконец произнес я. — Это мой личный подарок. Но в моей стране мы передаем подобные вещи из рук в руки, ибо это честь и для того, кто дарит, и для того, кто получает дар. Прощайте! — я вновь поклонился в сторону экрана и пошел к выходу.

— Подождите, подождите! — закричал он.

Я остановился. Ритмический шум, доносящийся из-за перегородки, вдруг прекратился и женский голос снова заговорил — теперь очень ясно. Камергер появился оттуда раскрасневшись и, к моем удивлению, начал выгонять из зала всех этих разодетых леди и джентльменов, словно стадо гусей. Затем он поклонился мне, указал на экран и удалился через одну из боковых дверей, оставляя меня одного, с подарком в руке. Я насторожился — вдруг снова послышался шелестящий звук.

Я приостановился, подкрутил усы, подошел к перегородке и слегка постучал по ней костяшками пальцев. Поскольку ответа не последовало, я позвал: «Ваше высочество?», но снова ничего не было слышно, кроме этого проклятого шелеста. «Ну ладно же, — подумал я, — вот для чего ты приехал в Индию, а значит должен быть вежливым и вести себя прилично — во имя старого Пама». Я заглянул за экран из слоновой кости и — замер, будто налетел на стену.

Причиной моего остолбенения был не чудесный резной золотой трон или великолепие обстановки, превышающее все, что я ожидал увидеть, и даже не переливающийся всеми красками радуги шелковый китайский ковер, по которому я ступал, и не удивительный эффект отражающихся друг в друге стен и потолка, облицованных сияющими цветными панелями. Удивительнее всего, что с потолка свисали на шелковых веревках большие качели, в которых, уютно устроившись, раскачивалась девушка, кроме которой во всем зале не было ни души. И какая девушка! Прежде всего в глаза мне бросились огромные темные влажные глаза на лице цвета кофе с молоком, длинный прямой нос, хорошо очерченные красные губы и твердый подбородок, черные как ночь волосы, перевитые драгоценностями. Она была одета в белый шелковый корсаж и сари, которые оставляли открытыми темный бархат кожи ее рук и тела от груди до живота, а на голове у нее была маленькая белая шапочка, усыпанная драгоценными камнями, с которой на лоб свисала одинокая жемчужина — чуть выше метки, обозначающей ее касту.

Пока я стоял в изумлении, она успела трижды качнуться туда-сюда, а затем опустила туфлю на ковер и приостановила качели. Она внимательно смотрела на меня, держась стройной смуглой рукой за веревку, и вдруг я узнал ее — это была одна из служанок, которая стояла за паланкином у дворцовых ворот. «Служанка рани? — тогда леди в паланкине должна быть…»

— Твоя госпожа, — начал я, — где она?

— Госпожа? У меня нет госпожи, — твердо ответила она, выпятив подбородок, — я — Лакшмибай, махарани Джханси.

IV

На мгновение я ей не поверил: за последние три месяца я так часто представлял ее себе в виде настоящей старой жабы с высохшими руками и ногами, что мог только стоять и глазеть. [VIII*] Но чем больше я смотрел на нее, тем больше убеждался, что она говорит правду: богатство ее наряда просто кричало о ее королевском происхождении, а посадка головы, вместе с царственным взглядом темных глаз, также говорили о том, что передо мной женщина, которой никогда в жизни не приходилось просить разрешения у кого-либо. Каждая ее черточка буквально излучала силу, несмотря на женственность. Клянусь святым Георгом, я не припомню, чтобы когда-либо видел так дерзко вздернутые грудки, которые, подобно маленьким тыковкам вырисовывались под тонким муслином ее корсажа, перехваченного посредине всего лишь единственной драгоценной пряжкой, — если бы по обоим его бокам не были вышиты чуть заметные цветочки, то скрыть что-нибудь вообще было бы невозможно. Перед столь царственной красотой я мог только безмолвно стоять, лихорадочно размышляя о том, как бы распахнуть муслин, сунуть туда усы и — аах!

— Вы собирались вручить подарок, — эти слова, которые она произнесла быстрым мягким голосом, заставили меня прийти в себя.