В глухом углу - Сергей Снегов

Лене казалось, что знания эти нужны, но память у нее слабая, все быстро выветривается. Чударыч ответил, что знания, без которых жить нельзя, не выветрятся — что всего скорее забывается, то и всего меньше нужно. Память человеческая не терпит бесцельного груза, хотя в нее, как в пустой ящик, все напихивают.

Чударыч, все так же сидя на топчане, рассказывал, оживляясь от воспоминаний, как преподавал математику в средней школе, год преподавал, десять — никаких сомнений, что делает нужное дело. А затем задумался. И, задумавшись, растерялся. Он вдруг споткнулся на ровном месте, на обычном пункте школьной программы. Они прорабатывали бином Ньютона, не давался он что-то ученикам. И тут Чударычу явилось сомнение — а нужен ли вообще этот знаменитый бином? Позже он спрашивал инженеров, агрономов, физиков, химиков, врачей, экономистов, военных, приходилось ли им пользоваться биномом Ньютона и, без исключения, выслушивал: нет, не приходилось! Но тогда, в первые дни сомнений, он еще не знал, что бином — мертвый груз, он допрашивал себя, оправдывает ли польза от его будущего применения усилия, потраченные на изучение. И на это он прямо ответил: нет, не оправдывает. Он рассуждал так: если яблоко только сорвать с ветки, предварительно поухаживав за яблоней — это одно, плод стоит труда. А если за ним плестись в тридесятое государство, через горы и пустыни — тут уж другое, не оправдывает то яблоко мук на его добычу. И когда он с этим новым критерием целесообразности знаний рассмотрел свою школьную программу, она обвалилась, как при землетрясении. Три четверти того, что он вдалбливал в мозги учеников, не заслуживало изучения. Он начал со стереометрии, два года приходится над ней пыхтеть, а зачем? Может, лишь одна тысячная из тех, кто изучает стереометрию, воспользуется ею потом. Так стоит ли мучить тысячу ради пользы одного? Не лучше ли этому одному изучить ее потом, как свою специальную дисциплину, а общую массу учеников избавить от малополезного труда? В этом месте Лена заспорила с Чударычем. В возбуждении она на время забросила свои наклейки. Нет, она изучала стереометрию не напрасно, хоть и позабыла ее. Она совершенствовала пространственное воображение и логические способности. Математика развивает логику, человек, не знающий математики, мыслит примитивно. Ее поражает, что Иннокентий Парфеныч забывает о таких очевидных фактах.

И опять Чударыч долго смеялся.

— Ох, уж эти логические способности, как их не склоняют! А я вам открою, Леночка, удивительную вещь: люди, ненавидящие математику, а таких много, вовсе не примитивны, как вы полагаете! Нет, подыщите лучший аргумент, этот не пойдет. Я общался с художниками, дай бог нам с вами такое пространственное воображение, как у них! А школьной стереометрии они не знали. И без стереометрии рисуют, поверьте!

— Вы, значит, отрицаете, что геометрия развивает умственные способности? — изумилась Лена.

Чударыч этого и не думал отрицать. Да, конечно, геометрия делает ум тонким, логику — острой, глаз — зорким. Но не та геометрия, которую учат в школе. Что помнит Леночка из курса? Две-три теоремы, среди них «Пифагоровы штаны», это уж обязательно. А ведь ей приходилось выучивать сотни две теорем со всеми их доказательствами, две сотни мелких и мельчайших истин. Чтоб развивать логику, надо идти вглубь, а не вширь. А в школе думают об одном — надо вбить фактов побольше, напрессовать их в мозги! Программа такая, что задач не успеваешь решать, а ведь самостоятельное решение, анализ, синтез — это и есть школа логики, все остальное — зубрежка. Надо глядеть правде в лицо — раз в памяти сохраняется одна десятая, так и не давайте больше одной десятой, хватит, но дайте ее по-иному. Развивайте мозги, как руки, а не наполняйте их, как пустой ящик!

— Это и было содержанием вашей диссертации — оставить для изучения только часть геометрии? — спросила Лена.

— В том-то и горе мое, Леночка, что не это одно. Да вы послушайте до конца. Или вас не интересует, что я намудрил?

Лену интересовало все. Чударыч продолжал описывать ход своих рассуждений и их печальный практический конец. Итак, он задумался, почему же люди приобретают бесполезные знания? И он пришел к выводу — виновата история. Он подразумевает — история развития науки, благородная история человеческого творчества и духовного совершенствования. Ему открылся поразительный факт — школьные науки нашпигованы, как фарш, необязательными историческими случайностями. Знает ли Леночка, что школьная геометрия преподается в той форме и объеме, как ее установил две тысячи лет назад Евклид? Появись тогда не Евклид, а другой, и разработай он геометрию по-иному, и две тысячи лет зазубривали бы иной курс. И пусть ему не говорят, что система Евклида единственно научная, чепуха это! Школьная геометрия трудна, но не научна, научная геометрия строится сегодня иначе. Еще о Ньютоне говорили, что открытия свои он находил новым, своим способом, а излагал по Евклиду, чтобы не нарушать традиций. Конечно, человеческий ум нередко открывает раньше простое, а потом — сложное, и, стало быть, что раньше нашли, то и по существу начальней. Но не всегда это, не всегда! А школьная наука, если уж что в себя включила, сотни лет бей — не выбьешь! Он скажет так — нет ничего консервативней школьных программ. В науке совершены потрясающие перевороты, а детишки ваши зубрят, что знали прадеды. Не то и не так — вот как он охарактеризует наше школьное дело.

— Неужели вы так прямо и написали, Иннокентий Парфеныч?

— Конечно, Леночка, чего мне стесняться? Бить так бить! Это было важным, хоть и не главным пунктом диссертации — что программы схоластичны, консервативны, отсталы, непригодны, неэффективны, ненужны…

Изумление Лены все возрастало. Как, неужели было что-нибудь радикальней, чем критика школьных наук? Чударыч подтвердил — ну, конечно, критика штука отрицательная, а он выдвинул положительный план. Однако он продолжит еще немного критику. В институтах повторяют то же, что проходили в школе, но объемом побольше, штука эта так и называется — концентрическое обучение. Ах, эти концентры, со многим он примирится — с этим никогда. В школе попадается замечательный физик, он вкладывает в уроки душу, перешагивает за учебник. А в институте физик ординарный, дальше программы — ни на шаг. И получается, что один и тот же курс прослушаешь дважды. Первый, второй, третий концентр — это те же щи, только каждый раз чуток погуще. Разница количественная, принципиально нового нет. А ученик принципиально меняется, ну, скажем, не принципиально, а качественно. Качественной перемены программы не признают. Все они стоят на том ките, что дошкольник и студент одинаково воспринимает науку, первый в сутки запоминает один факт, другой десять, вот и вся разница. Он же считает так — логика у ребенка и взрослого, конечно, одна, но выражается по-разному. Науки тоже разные: математические, экспериментальные, описательные, форма у них не одна. Ребенок познает мир больше воображением, хотя и рассуждать умеет, а взрослый — рассуждением, хотя и неплохо воображает. На первый взгляд немного, а если вдуматься — существенно!

Лена снова спросила, в чем же был положительный проект, старик слишком растекался мыслью. Тот ответил, что именно в этом, в понимании разных ступеней человеческого развития.

Изучая биографии великих ученых, он с удивлением узнавал, что все они в детстве бывали фантасты, выдумщики и проказники. А потом их буйная фантазия закономерно трансформировалась в строгое, проницательное мышление. Поняв это, он предложил — никаких расширяющихся концентров, зубрежки и скукоты, для каждого возраста свое особое и неповторимое. В начальной школе — познание мира образом и воображением, художественное видение мира. Ребята сами вглядываются в природу, пытливо берут ее в руки. Не нужно им заучивать факты, найденные тысячи лет назад, а пусть ходят в леса, собирают коллекции, спят под открытым небом и прочее… А потом приходит наука, но в смысле упражнения мозга, как перед тем упражняли глаз, руку и ноги, фактов немного, скажем, в геометрии всего двадцать теорем, но подробнейший анализ их, задачи и эксперименты, лаборатории и модели. Если из его школы выйдет человек, не знающий признаков делимости чисел или там законов отражения света, он потерпит это. Но если попадется выпускник, не умеющий плавать, теряющийся в лесу или в поле, отказывающийся водить машину, починить электрическую проводку, логически разобрать рассуждение, сделать подробный анализ, построить на анализе синтез — тогда, точно, нетерпимо. А уже дальше, подготовленные не обширной мертвой суммой знаний, а свежими острыми способностями, пусть уж берутся юноши и девушки за науку, настоящую науку, современное и современнейшее, не за сведенные в учебники сведения наших предков. Это и было конечным выводом его диссертации: общая школа дает только те знания, которые человек безусловно использует в дальнейшей своей жизни, главная ее задача — развивать духовные способности и практические умения, остальное, добрых три четверти учебного материала, переносится, если оно вообще этого стоит, в специальное изучение. Тысячи страниц скучнейших фактов требуется вызубрить ныне подростку, он, Чударыч, оставит от силы двести, да еще изложит их по-иному!