Проект: Клон Гитлера - Антон Кротков

В конце концов, корабельное начальство изыскало средства от него избавится. На какое-то время Майэра назначили на должность младшего хирурга в кронштадтский военный госпиталь, но и оттуда его скоро выгнали. На этот раз в полную отставку. В более доходный и вольный торговый флот отставного лейтенанта с сомнительным послужным списком не взяли. Так что оставалось попробовать себя на земской службе. Но в качестве врача в небольшом провинциальном городке нижегородской губернии Майэр тоже себя проявить не сумел.

Правда, вначале всё как будто бы складывалось хорошо. Местной публике отставной офицер-медик приглянулся своей тихой скромностью и огромным желанием услужить и понравиться. Даже окрестные крестьяне вскоре стали именовать нового врача не иначе как с почтительной приставкой «наш». Приехав на место службы на наёмном ямщике с тремя десятирублёвыми ассигнациями в кармане и имуществом, умещающимся в небольшом саквояже, уже через год практики Майэр смог купить полдома на кирпичном фундаменте, нанять прислугу и даже завести собственный выезд. Он уже стал мечтать о выгодной женитьбе на одной из местных купеческих наследниц, как неожиданно грянул скандалище о незаконном аборте.

Перед этой красивой статной женщиной — женой управляющего кирпичными заводами скромный врач всегда благоговейно робел. Она восхищала его своей гордой красотой римлянки и свободой говорить и делать решительно всё, что ей вздумается. И когда однажды ночью его недостижимая богиня тайно пришла одна к нему в дом и потребовала, нет, не попросила, а именно потребовала избавить её от неосмотрительно нажитого плода любви, он просто не посмел ей отказать. За что и поплатился, потеряв не только дом, экипаж и практику, но и само медицинское звание. Так что через полгода горестных скитаний неудавшийся офицер и земский врач был уже рад начать жизнь заново в малопочтенном качестве служителя морга при одной из питерских больниц. И прозябать бы ему до конца своих дней в этой полуподвальной пристройке красного щербистого кирпича, расположенной в глубине больничного парка, если бы не встреча с фантастически талантливым и столь же фантастически честолюбивым самородком, тоже сосланным в этот подвал с институтской кафедры Петербургского университета.

Этого человека звали Пётр Антонович Самойлов. История умалчивает, за какие грехи он был лишён кандидатского звания и возможности официально заниматься наукой, но даже при коротком знакомстве с ним любому становилось понятно, что столь неуживчивого и вздорного человека (правда, как и столь же талантливого) ещё надо было поискать. Едва оказавшись в месте своего изгнания, Самойлов сразу же умудрился насмерть разругаться с местным начальством, санитарами и даже с безобидным и тихим алкоголиком-сторожем. Его возненавидели даже больничные собаки (!), всегда яростным лаем провожая через сад до самых дверей морга. Единственный, у кого с ним сложились дружеские отношения, был Майэр. Александр Эрнстович давно и остро страдал от собственного одиночества, ибо новые сослуживцы сторонились его, как человека непонятного им и не очень общительного. Самойлов сразу это понял и великодушно предложил местному изгою свою дружбу и научное соавторство. Дело в том, что, будучи таким же отверженным, Пётр Антонович сразу же стал мечтать о возвращении в научное сообщество, но не просто о возвращении в большую науку, а непременно триумфальном. Для этого требовалось потрясти основы каким-то фантастическим открытием.

В те годы наука и практика реанимации находились ещё в зачаточном состоянии. Эффективные приборы и фармакологические препараты ещё были в будущем, а накопленных за века знаний было явно недостаточно, чтобы сделать оживление человека обычной частью медицинской практики. Между тем отдельные факты успешного оживления умирающего были известны ещё с древних времён. Ещё греческие эскулапы умели возвращать к жизни находящихся без сознания воинов методом вливания в их жилы крови других людей или животных, массажем сердца и т. д.

Видимо, приняв успешный опыт древних за основу, Самойлов начал с создания простейшего электрического аппарата — примитивного прообраза современного дефибриллятора, предназначенного для запуска остановившегося сердца. Одновременно втайне от начальства, он вместе со своим «верным оруженосцем», (так Пётр Антонович немного снисходительно и одновременно пафосно именовал Майэра) организовал в отдалённом закутке морга палату «интенсивной терапии». Обычно их «подопытными мышами» становились невостребованные трупы. Чаще всего это были сельские мужики, которых каждый год великое множество стекалось в столицу из дальних деревень на заработки. Жили пришлые мастеровые в грязных, кишащих клопами и крысами ночлежках, питались всякой дранью, в редкие часы отдыха предпочитали пить горькую и драться. После этих, абсолютно диких по своей беспощадной жестокости и бессмысленности стычек к ним в морг чуть ли не каждую неделю привозили уже остывших людей с ножевыми ранениями и черепно-мозговыми травмами. Хлопотать о похоронах этих бедолаг было некому, и самодеятельные учёные могли сколь им угодно экспериментировать на «копеечных» телах.

Практически в начале каждой недели у Самойлова появлялась новая идея, воплощённая в новом методе реанимации, в новом приборе или фармакологическом средстве. И вот однажды зимой полицейский околоточный привёз к ним и сдал под запись в приёмном журнале труп замёрзшего дворника-татарина. Бедняга принял сверх меры водки и заснул в дровяном складу, располагавшемся прямо во дворе того дома, при котором он состоял на службе. Морозы в эти дни стояли лютые, так что, когда через несколько дней тело дворника случайно обнаружили возле штабелей дров, оно не многим от них отличалось, то есть было твёрдым, как бревно. Самойлов с ассистентом сразу же начали энергично действовать. Сперва обнажённое тело стали поливать из чайника чуть тёплой водой, постепенно повышая его температуру, потом порозовевший «труп» уложили в горячую ванну. Одновременно шприцем с большой иглой Самойлов сделал инъекцию адреналина прямо в сердце этого человека. После нескольких часов чрезвычайно интенсивной терапии с массажем, вливанием в вены и в рот различных составов и повторяющимися электрическими встрясками, дворник начал постепенно оживать. К концу дня он открыл глаза и начал мычать что-то невразумительное, бешено вращая глазами и, видимо, не очень понимая, где он и что с ним происходит.

— Что, раб божий, пора тебе ответ держать за твои земные проделки! Знаешь ли ты, что у нас на небесах полагается за беспробудную пьянку? — разыгрывая из себя архангела, потешался над алкашом Самойлов.