Мир русской души, или История русской народной культуры - Анатолий Петрович Рогов

по чаре вина, «да не велику — четвертиною», и только после этого Васенька схватывается с Кострюком. Но тот сшибает его, да не единожды, а дважды, и Вася даже охромел, но все же на «ножку-то справился», за одежу супротивника «ограбился», всю порвал и поднял его. «На руках-то ей потрехивает, до земли-то не допускает». И тут-то через рванье все увидели, что это вовсе не Кострюк-Демрюк, а сама Марья Демрюковна.

Да она проклиналасе,

Да она заклиналасе:

«Да не дай бог бывати здесь,

У царя в каменной Москвы!..»

Эти слова Марьюшка уже и не поет, а проговаривает еле сдерживая новый приступ смеха, а ее ослепительно сияющие глаза устремлены вверх — туда, где Васенька потрехивает эту обнажившуюся вдруг во всех своих женских прелестях Марью Демрюковну. Она видит ее. Она даже обхватила себя за узенькие плечики и, раскачиваясь, долго и звонко хохочет, никак не может остановиться.

И все мужики в избе тоже хохочут. Они тоже видят эту Марью Демрюковну и скокливого Кострюка и как пировал-жировал грозный царь. «Пировал-жировал!.. Жиро-вал!» — ну как тут его не увидеть. Некоторые даже приподнялись и сидят теперь на своих одежах, вытирая обильную испарину, и неотступно, завороженно смотрят на Марьюшку, кто-то даже торопливо запалил еще две лучины, чтобы было хоть немного посветлей.

Дед удовлетворенно кряхтел:

— Может, «Усишша».

— Могу! — Она знала пятнадцать дедовских старин. Несколько пока не выучила, он их почти не пел…

После кончины Никифора Никитича Кабалина Марьюшка неудачно выйдет замуж, станет Марьей Дмитриевной Кривополеновой, рано овдовеет, будет побираться, чтобы прокормить себя и дочь, и, в конце концов, прославится на всю Россию как «вещая старушка», как одна из последних великих русских сказительниц.

Но вот кто теперь нам скажет, когда именно рождены былины, которые пели ее дед, она и сотни, а за века тысячи тысяч сказителей? Когда родился совершенно гениальный богатырский цикл с Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем и Алешей Поповичем, новгородские «Садко» и «Василий Буслаев», захватывающе напряженные по сюжету и драматизму «Данила Ловченин» и поэтичнейший, околдовывающий своей словесной вязью «Соловей Будемирович», что начинается ныне всем знакомыми словами:

Высота, высота ль поднебесная,

Глубота, глубота ль океян-моря…

И был ведь еще дохристианский, докиевский цикл былин с космически могучими Святогором, Микулой Селяниновичем, Волхом Всеславьевичем, Михайлой Потыком, коих позже назвали богатырями старшими.

В «Святогоре и Микуле Селяниновиче» рассказывается, что Святогор увидел на пути впереди себя прохожего, но никак не мог его догнать на добром своем коне. Наконец окликнул того. «Приостановился прохожий, снимал с плеч сумочку и кладывал сумочку на сыру землю. Говорит Святогор-богатырь: «Что у тебя в сумочке?» — «А вот подыми с земли, так увидишь». Сошел Святогор с добра коня, захватил сумочку рукою, не мог пошевелить; стал здымать обема рукамы, только дух под сумочку сумел подпустить, а сам по колена в землю угряз. Говорит богатырь таковы слова: «Что у тебя в сумочку накладано? Силы мне не занимать стать, а я и здымать сумочку не могу». — «В сумочке у меня тяга земная». — «Да кто же ты есть и как тебя именем зовут, звеличают, как по изотчины?» — «Я есть Микулушка Селянинович».

Крестьянин Микула Селянинович.

Он землю орал, обрабатывал. Потом князь Вольга застал его за этой работой, и вся княжеская дружина не могла даже приподнять его сошку кленовую с лемешками серебряными.

Вот, значит, в ком все силы жизненные и вся тяга земная и без кого нам ее не одолеть, не поднять — без крестьянина!

Основных былин у нас почти шестьдесят, и некоторые из них имеют до трехсот вариантов, и, кроме уже названных, обязательно нужно упомянуть еще «Калику-богатыря», «Авдотью Рязаночку», «Дюка Степановича», «Чурилу Пленковича», «Сорок калик со каликою», «Ивана Гостиного сына»…

Нарочно перечисляем так много, чтобы виднее было, какое это великое богатство — наш былинный эпос, который, к величайшему прискорбию, подавляющее большинство русских ныне совсем не знает.

А между тем там есть образы такого исполинского масштаба и такой художественной яркости, каких больше не было во всей последующей литературе, и есть такая виртуозно-колдовская словесная вязь и поэзия, что от восторга теряешь дар речи и даже не знаешь, с чем сравнить. Например, это:

По саду, саду по зеленому

Ходила-гуляла молода княжна

Марфа Власьевна,

Она с камня скопила на лютова на змея;

Обвивается лютой змей

Около чобота зелен сафьян,

Около чюлочика шелкова,

Хоботом бьет по белу стегну,

И в та поры княгиня понос понесла,

А понос понесла и дитя родила.

А на небе просветя светел месяц,

А в Киеве родился могуч богатырь,

Как бы молоды Вольх Всеславьевич…

…В семь лет грамоте выучился,

Письмо ему в наук пошло…

А и будет Вольх десяти годов,

В та поры поучился Вольх по премудростям:

А и первой мудрости учился —

Обертываться ясным соколом,

Ко другой-та мудрости учился Вольх —

Обертываться серым волком,

Ко третей-та мудрости учился Вольх —

Обертываться гнедым туром — золотые рога…

…Молоды Вольх догадлив был:

Сам обернулся мурашиком

и всех добрых молодцов мурашками —

Прошли они стену белокаменну…

А вот из «Ивана Годиновича», который добывал себе невесту и вроде бы добыл, но к их шатру нагрянул поганый парищо Кощерищо, чтобы отбить ее, они стали драться, Иван одолевал и крикнул избраннице, чтобы она подала ему нож добить врага окончательно.

Говорит тут парищо Кощерищо:

— А й же ты, Настасья Митриёвична!

Не подай ножища-кинжалища!

Как за им ведь будешь жить,

Будешь слыть бабой простомывная,

Будешь старому, молодому кланяться.

А й за мной ведь будешь жить,

Будешь слыть царицей вековечной,

Будет старый ведь, малый те кланяться.

А й у бабы волос долог, ум короток.

Выскакивае Настасья из бела шатра,

А й хватает Иванушку Годиновича за желты кудри,

А й сбивает Иванушку Годиновича о сыру землю,

А й привязали Иванушко Годиновича

Ко тому ли его ко сыру дубу,

А й той ли его все ковыль травой,

А й сами свались во бел шатер.

Мало времечко миновалоси:

Прилетело три сизых, три малых, три голубя,

А