Золотая шпора, или путь Мариуса - Евгений Ясенов

— Да ну? — удивленно поднял брови Расмус.

— Эти вот рисунки, — Уго указал на внешнее кольцо, — без сомнения, знаки Зодиака.

— Чего? — не понял Расмус.

— Ну, Зодиак — это… — Уго безуспешно попытался найти понятные слова. — Ладно, позже объясню. А вот, я думаю, три талисмана, которые другу Мариусу необходимо собрать, — он указал на шпагу, крест и сердце.

— Все? — холодно спросил Расмус.

— Пока все, — раздраженно ответил Уго.

— Да ты, друг Уго, мастак по разгадкам, — издевательски заметил Расмус. — Сказано: ученый дураку поправит башку. Вот уж спасибо, растолковал!

Уго молча свернул оба документа и вышел. Он спустился по лестнице, покинул гостиницу "У двух лун" и углубился в недра старого Реккеля. Уго рассеянно шагал по Змеиной улице. В его голове теснилось великое множество соображений. Идеи судорожно метались, не находя отправных точек. Откуда им было взяться, этим точкам? Но Уго знал: мысли нужно отпустить в свободный полет. Порезвившись, они вернутся в мозг, как в обжитый скворечник, и почти наверняка принесут в клюве готовый ответ. Пока что работа ума кажется хаотичной — но настанет момент, и каждая судорожная мыслишка, коих сейчас миллион, ляжет в фундамент удачной гипотезы. Только так они, гипотезы, и рождаются. Принуждение обостряет разум. Истинно, Вольфрамус!

Уго не дошел до пересечения Змеиной улицы с улицей Мудрецов. Он успел лишь миновать заведение Алекса Цулле, лучшего реккельского постижера, затем — вывеску с роскошной надписью "Аппретура глазета" (Уго всю жизнь мечтал узнать, что же такое аппретура). И вот — ничем не примечательный серый дом. Он древен, как руины империи. От возраста здание слегка покосилось набок, приобретя необъяснимый антикварный шарм. Дом напрашивался на уважительное отношение — как старик, которого согнула в дугу почтенная жизнь, который видывал то, что нам и не снилось, и при этом умудрился не слишком нагрешить. Над дверью древнего здания красовалась контрастно яркая (зеленая на желтом) и свежая (жесть, "двадцатка") вывеска: "Алоиз Тефтель, торговля древностями".

Толкнув дверь, Уго уверенно вошел. В лавке действительно торговали древностями. Дневной свет падал на витрину и стеллажи весьма сложным образом, по-своему освещая каждый выставленный предмет, что усугубляло индивидуальность экспонатов, и без того очевидную. Уникальность каждого отдельного предмета мешала воспринимать лавку господина Тефтеля как обыкновенную барахолку. В подборе товара чувствовался своеобразный вкус. Предметы на стеллажах объединялись в свой уютный микрокосм: позолоченный киот эпохи королевы Изабеллы, разукрашенная лубянка, к которой вполне мог приложить руку кто-то из мастеров альбентинского возрождения, набор малахитовых шкатулочек (привет из Санаха), дешевые резные костяные шахматы, в которые, может быть, играл еще дедушка бога Рагулы, ореховый поставец, щедро облитый редчайшим лаком «ларик», потрепанный веками сардоникс, алхимический тигель, диковинно раскрашенное чучело удода в пропорции 2:1, явно нерабочий овоскоп — и прочая, и прочая. Родство вещей было хоть и не прямым, как у паронимов, зато крепким. Товарам Алоиза Тефтеля нравилось находиться вместе. Их породнил пыльный сумрачный уют этой лавки, где успокаивающе пахло старым деревом. Набор предметов был синкретичен, но симпатичен. На прилавках лавки древностей разместилась целая вселенная. Для полноты восприятия не хватало, пожалуй, только четырех знаменитых магических предметов, которые доисторическим ренам принесло от каримов племя раш: камень Рег, звеневший под ногами истинного короля, непобедимое копье Скармесдел, меч-кладенец Гарманбуз и неистощимый котел Кюхе.

Переливистый звон дверного колокольчика вызвал из глубин лавки хозяина. При виде посетителя хозяин замер в удивлении.

— Мальчик Уго? — полувоскликнул он. — Ты ли это?

— Я, Рыжий Алоиз, — с достоинством ответил Уго. — Чего уж тут такого удивительного?

— А чего тут такого обычного? — парировал хозяин. — Увидеть тебя в городе в последнее время не легче, чем найти клад на Рыночной площади. Боже, что за хламида на тебе?

— Я тут проездом, — объяснил Уго уклончиво. — К тебе пришел не как к иглотерапевту, а как к старшему брату. Мне крайне нужны твои таланты. Полчаса для меня выкроишь?

Рыжий Алоиз осклабился, польщенный. Невысокий, крепко сбитенький, лет тридцати пяти, он очень симпатично улыбался. Вообще, он вытворял со своим лицом все, что было нужно. То превращал его в нарочито непроницаемую маску. То вдруг позволял ему расплыться в простоватой ухмылке. То по-свойски глядел вполприщур. Люди с такими многофункциональными лицами обычно хорошо устраиваются в жизни: великолепно вписываются в любой бюрократический аппарат, поддерживают прекрасные отношения с коллегами, живут в мире с соседями и даже с женой. Физиономию Алоиза украшали густые каштановые усы. Они придавали ему хитроватый вид ленивого кота, страстного любителя погреться на солнышке. На голове Алоиз имел очень аккуратную прическу с пробором. Он терпеть не мог эту дурацкую городскую моду — носить патлы до плеч, зачесанные назад. Одетый в рубаху из бумазеи и просторные штаны, он выглядел очень по-домашнему. Глядя на него, кто бы мог подумать, что отец Алоиза занимал видный пост при дворе Андреаса Плешивого? Как об этом писал сам Алоиз в юношеских стишках: "Мой папа, самых честных правил, был камергером при дворе". На могиле старшего Тефтеля по приказу короля сделали надпись: "Он умер от рака пищевода и нескольких миллионов стаканов вина". Интересна судьба и дяди Алоиза (камергерского брата). Тоже оригинал, хотя в ином роде, он дослужился до полковника в лейб-гвардейском полку. После его смерти оказалось, что еще 20-летним он составил завещание, по которому прах будущего полковника должны были засыпать вместо песка в часы и подарить любимой жене или (буде та преставится ранее завещателя) дорогому сыну. Андреас Плешивый, переживший обоих братьев — и камергера, и полковника, сказал как-то фразу, ставшую крылатой: "У Тефтелей теперь много общего. Оба они умерли"…

За Алоизом из подсобки показался черный кот с белыми ушами и красными глазами.

— Меня не беспокоить, — приказал Алоиз своему коллеге — сутулому молодому человеку в ермолке, с задатками отпетого меланхолика. По мокрой отвислой губе, по массивному унылому носу в юноше легко угадывался потомственный диджан.

— Ему недавно удалили полип, — прошептал Алоиз, склоняясь к правому уху гостя. Уго понимающе кивнул. Без полипа жить невесело, это ясно. Алоиз деликатно кашлянул, открыл дверь в коридор повел Уго в глубь своих владений. Кот сунулся за ними.

— И ты, Брут? — удивился Алоиз, но возражать не стал.

Коридор быстро кончился, упершись в дверь. Открыв ее затейливым ключом, Алоиз стал спускаться по лестнице. Почему-то шли наощупь. Освещения никакого хозяин почему-то не прихватил, и это почему-то соответствовало стилистике ситуации. Сырой и темный проход давил на психику. Преимущество было целиком на стороне помещения: Уго не знал его протяженности и строения. В подземелья Алоиза Уго проникал впервые.

Но вот состояние сырого воздуха изменилось: он стал менее плотным. Уго понял, что помещение расширилось. И удостоверился в этом, когда Алоиз, бесшумно перемещаясь в темноте, зажег лампу, возникшую неизвестно откуда. Желтые языки света рельефно, как на картинах Бухера, выхватили из темени здоровенные стеллажи — в два человеческих роста высотой. Да в три, в три! Стеллажи были населены древними манускриптами, могучими фолиантами среднего возраста и юной порослью — совсем уж современного вида томами. Усыпальница человеческих знаний. Поговаривали, что предшественники Алоиза собрали наиболее полную в Рениге библиотеку. Вряд ли, подумал Уго, оценивая размеры помещения. Великая Лигийская библиотека раз в десять больше. А вот насчет содержания — тут вопрос другой…

— Слушаю тебя, Мальчик, — сказал Алоиз, усаживаясь за стол и знаком предлагая сделать то же Уго.

На столе появился известный нам пергаментный свиток. Алоиз склонился над ним: вначале — с плохо скрываемым равнодушием, потом — с неподдельным интересом. Он поворачивал документ то так, то эдак. Его толстенькие пальцы скользили по секторам головоломки, силясь тактильно проникнуть в смысл изображенного. Вдруг он останавливал манипуляции, возводил очи горе — и что-то прикидывал в уме, беззвучно шевеля губами. Это продолжалось минут десять. Наконец, Алоиз прикрыл глаза и вяло спросил:

— Кто рисовал?

— Я думаю, это произведение Ордена Пик.

Алоиз вздрогнул и приоткрыл левый глаз.

— Туманно. Туманно, как юность министра. Каковы твои соображения?

— Вообще-то, хотелось услышать твои, — развел руками Уго. — Но если говорить о первом впечатлении… Мне сразу бросилось в глаза, что в знаках Зодиака имеется сбой. Я думаю, не случайный.