Последние рыцари. Фантастическая сага «Миллениум». Книга 1. Том 1 - Игорь Соловьев

– Так они…

Грандмейстер вновь тихо улыбнулся.

– Как и масса вещей, о которых ходят лишь легенды. Что ж, Антуан, тебе пора идти – я и так сказал очень многое, что, возможно, несколько рано слышать, но иногда мне что-то подсказывает, что лучше немного поторопиться, чем опоздать…

– Опоздать куда, сэр?

– Прости, мой мальчик, но этого я сказать пока не могу. Слишком многое нельзя понять, не испытав, слишком многое всегда трактуется неправильно, если воспринимается только из рассказа. Теперь ступай – обдумай все, что услышал.

…Я был почти у двери, когда Великий Маг вновь заговорил – задумчиво, как бы сам с собой:

– Знаешь, пожалуй, посох действительно подошел бы тебе больше, чем волшебная палочка. Впрочем, дело вкуса, – с этими словами он взял коробку цветного табака и сел на табуретку, а я – отворил дверь директорского кабинета и шагнул в кабину – чтобы вновь оказаться в центральном коридоре, среди студенческой толчеи и гомона.

Глава 4. Новогодний бал

Альбина

Новогодний снег кружился перед окном, и Альбина невольно замерла, зачарованная великолепным зрелищем. Темно-синее небо, густое, словно смола, снежно-белая долина, и домики, святящиеся желтыми, красными, зелеными, синими и пурпурными мерцающими огоньками, огромная ель, украшенная игрушками, огнями, лентами и звездами, хороводы, парочки, прогуливающиеся за руки, укутанные в шубы, пальто, шапки, шарфы – сливающиеся в пока еще неспешный людской поток, поток счастья, веселья, беззаботности. Альбине вдруг резко, мучительно, до боли в животе захотелось одеться, выскочить на улицу, туда, где все ее друзья стоят возле новогоднего дерева, где Грандмейстер по неизменной с незапамятных времен традиции исполняет роль Новогоднего Деда – и, как ходят слухи, он спускается через трубу во многие дома Парижа, а иногда и других городов, и кладет подарки под дерево – тем детям, что верят в Деда и пишут ему. Впрочем, это, должно быть, вранье – он, конечно, Великий маг, но ему нужно или останавливать время, или создавать свои копии, чтобы оказываться в стольких местах сразу… хотя кто сказал, что по крайней мере последнее для него невозможно?

Но впереди было немало дел – надо проследить за работой голема-повара, наложить заклинания для уборки дома, украсить дом… Вот ведь странно – никто и не помнит, откуда пошла эта традиция, что собственно такое этот Новогодний Дед и почему ему сопутствует некая девушка в синем, которую в Университете традиционно воплощает Глория Ли, преподавательница ведьмовских искусств (как говорил папа, учит девушек быть стервами и эгоистками, да еще с использованием магии). Кляуница, несмотря на все его проклятия, заставляют играть роль Похитителя Нового Года – что ж, злодейский вид у него точно есть. Кей традиционно избирается на роль веселого гнома, подручного Новогоднего Деда – увы, с изображением веселья у него проблемы. Впрочем, несмотря на показное недовольство участников, все и всегда на памяти Альбины искренне веселились, и даже Кляуниц нет-нет да тайком, криво, но улыбался.

Альбине почему-то неосознанно нравился этот праздник, нравился каким-то непередаваемым духом – смесью многоцветья, запахов снега, ели, мандаринов и неповторимого чая, смеха и фейерверков, и ожидания чуда. Даже Влад, как ни удивительно, в этот день всегда забывал о высокомерии, язвительности и смеялся, как ребенок, шутил – не только с друзьями, но и с ней, называл ее не тупицей и не клушей, а (хоть и нечасто) сестренкой. Омрачало все это одно – папа почему-то слегка недолюбливал этот праздник. Нет, он никогда ничего плохого не говорил, но ведь люди редко выражают свое отношение к чему-то прямо – прямых людей вообще мало, и всегда нужно угадывать, что на самом деле на душе у человека. Папа вроде бы поддерживал общее веселье, предлагал тосты и пожелания для близких и коллег в новом году, но его смеху все же недоставало искренности, чувствовалось некое принуждение, глаза его не искрились, как у других. Альбина не могла предположить, что же именно папа осуждал в этом невинном празднике, который все так любят – но видела, что не одобряет он и коллег, веселящихся наравне со студентами – и в этом своем дистанцировании он был один, остальные, даже обычно официальная профессор Тордониос, и та позволяла себе потанцевать и пошутить – правда, лишь среди приближенных и сторонников, «своего лагеря». Даже заходивший на празднество через раз профессор Беркли, при всей своей флегматичности, загорался восторгом, хлопал немудрящим номерам коллег, распевал вместе с директором какие-то весьма странные куплеты – смысл их уловить было трудно, но они с Грандмейстером смеялись – правда, не без какой-то грусти, но все же смеялись, и оба выглядели детьми, словно на несколько часов в году им и правда возвращалось детство. Папа, хоть и был намного, в разы младше, никогда не испытывал на ее памяти таких перемен в поведении.

В Грандмейстере, к слову, было очень много загадочного. Она отчасти восхищалась им, как восхищаются стихией, великаном, а отчасти, и куда сильнее – опасалась и даже побаивалась. Все же, несмотря на всю его внешнюю чудаковатость и доброту, навряд ли он, будучи Великим магом, не участвует в политике, а это предполагает определенный цинизм и неразборчивость в средствах. Альбина, однако, ругала себя за такое осуждение – ни о каких фактах речь не шла, официальная пресса в тераноме периодически выпускала в его адрес язвительные статьи, акулы пера именовали его чудаком и маразматиком, словом – не исключено, что ее подозрения в чем-то нехорошем – просто голословные обвинения, а это очень, очень плохо. Ей было самой от себя противно в такие моменты, но Альбина объясняла себе – все это оттого, что директор, кажется, слегка недолюбливает папу, а это вызывало у нее чувство тревоги и неопределенности. Все-таки страшно, когда близкий тебе человек слегка, чуточку неприятен могучему великану, как нам слегка неприятна муха. Каково быть на месте этой мухи?

С другой стороны, никогда и ничего плохого конкретно она со стороны Грандмейстера не видела – а однажды даже стала свидетельницей поистине странного случая. Тогда он ее лишь напугал, но годами позже она серьезно задумалась об увиденном тогда. Ей было лет шесть или семь, Альбина бродила в Девичьей Роще, фантазируя о феях и единорогах – говорили, единороги в Роще и правда водились, и десять лет спустя она убедилась в этом сама (но это совсем другая история). В тот день она не встречала никого, наблюдая, затаив дыхание, за чередованием пронзительно-зеленых и пурпурных деревьев, журчанием ручьев, прозрачных и хрустальных, слушая волшебную тишину, в которой едва-едва, если замереть и прислушаться, играет еле слышная, но прекрасная музыка, от которой сладко и прохладно сжимает сердце – пока не наткнулась на странного человека возле часовни. Папа всегда говорил, что на территории Университета не бывает чужих людей, но перед ней несомненно стоял чужак – не оборачиваясь, он неподвижно глядел на часовню, его длинный и объемный балахон был черным с синей полосой, рассекающей его сверху вниз. Альбина, борясь со страхом, сделала пару робких шагов вперед, и незнакомец обернулся. Тогда она напугалась до ужаса – это был высокий, широкоплечий мужчина средних лет с густой, длинной черной бородой – как разбойник из сказки, орлиный нос смотрел хищно, хотя зеленые глаза были вполне мирными и даже (как она поняла потом, вспоминая) печальными. Уже потом, рассказав отцу и успокоившись, она воспроизвела образ и перенесла его на листок пергамента. Папа забрал его и положил себе в стол, сказав ей, что все в порядке. Когда она, годами позже, вспомнила эту историю и попросила у папы снимок, тот улыбнулся, словно ждал этого, и достал его. Да – это был директор, несомненно он, только молодой, без морщин и не поседевший. Это так и осталось для нее загадкой, но напоминало, что и Великий маг – тоже человек, пускай лишь где-то очень, очень глубоко внутри.

Что касается Лорэйн, она тоже любила Новый Год, хотя в последние годы относилась к празднику с какой-то ноткой безучастности. Она была всего на два года старше Альбины, но почему-то воспринималась значительно старше. Она была однокурсницей Влада, и, что печально, тот за ней ухаживал, впрочем, недолго и безуспешно. А вот ее папа – вдруг потерял голову, влюбился в собственную студентку, ухаживал за ней, дарил подарки, рассказывал истории, возил на курорты… И вот, состоялась свадьба. Коллеги и студенты шутили, смеялись – папа годился новой супруге в дедушки, и, конечно, многие пророчили неблагоприятный конец этому браку, а некоторые – откровенно потешались. Тем не менее, Альбина понимала папу – трудно жить одному, мамы давно нет… Он любил Лорэйн, и Альбина – вслед за ним, тем более что та была вполне мила и приветлива с ней, хотя по душам они никогда не разговаривали. О матери Альбина вспоминала очень часто – ее не хватало ужасно, было больно думать о том, что даже сейчас, в век медицины и безопасности, близкого человека может забрать нелепая случайность, несчастный случай. Она жила дальше, конечно, но порой чувствовала что-то вроде вины – она живет, иногда – смеется, веселится, а мама уже никогда не узнает этой радости, и тогда Альбина одергивала сама себя. Напоминала, что жить дальше надо, но все равно не могла до конца избавиться от ощущения нечестности, неправильности. И очень скучала – хотя бы по человеку, с которым можно посекретничать. Отец всегда примет и встанет на твою сторону – но не расскажешь же ему про сокровенное, про сердечное? Вот, и еще один новый год наступил, и снова без близкого человека. Может, тогда-то все и пошло не так и с Владом? Кто знает…