Рассказы о Розе. Side A - Никки Каллен

– Во сколько вставать?

Ван Хельсинг улыбнулся.

– Тебя разбудят.

Тео стало легче.

– Я бы помылся и досмотрел «Титаник».

– Звучит здорово; да, ребята в этом месяце под влиянием Дэмьена отсматривают всех лауреатов «Оскара». Да, кстати, ко мне ты можешь тоже обращаться в любое время суток. Сейчас я назначу тебе наставника. Такая у нас традиция – наставник – еще один человек, к которому ты можешь прийти со всеми проблемами. Итак… – ван Хельсинг смотрел на Тео, будто оценивал произведение искусства – подделка или подлинник. – Тебе же кто-то уже очень понравился?

– Дэмьен… и Грин.

– Да, Дэмьен… когда-нибудь Дэмьен будет прекрасным наставником, но он одного с тобой возраста, у него у самого есть наставник – Ричи…

Тео вроде и знал, что Ричи уже занят, но всё равно будто отпустило – Ричи пугал его, как детский кошмар, живущий в шкафу или под кроватью; ван Хельсинг заметил его гримасу, и засмеялся.

– Ты недооцениваешь Ричи – он может быть противным, как вареный лук, но он человек чести. Он научил бы тебя кодексу рыцаря короля Артура, да так хорошо, что ты никогда от него не отступишь. Скажи мне, Тео, что ты любишь больше всего на свете?

Тео задумался; он понял, что настоящий вопрос; ему мучительно захотелось курить. Он нашарил сигареты в кармане, но стеснялся их вытащить. Ван Хельсинг отследил движение рукой.

– Ох, Бог мой, почти все ребята курят, и я тоже. Пойдем в мой кабинет, там можно развалиться, и смотреть на огонь в камине, и курить; это поможет и тебе, и мне не ошибиться.

Они вышли из столовой – ван Хельсинг заглянул на прощание в кухню; Изерли стоял перед раковиной, полной посуды, как полководец перед картой; в темно-коричневом фартуке с кучей карманов; лицо его не выглядело несчастным и усталым – как раз таки, понял Тео, он был в своей стихии – проблема – решаемая; Изерли включил воду и стал что-то даже насвистывать – предсмертную арию Эдмунда из «Лючии де Ламмермур», которая для непосвященного в либретто звучит как песенка Бритни Спирз; слух у него был прекрасный; «спасибо, Изерли, ужин был просто супер» Изерли обернулся и улыбнулся ван Хельсингу – Тео впервые за вечер увидел, каким еще может быть Изерли – мерцающим изнутри, как гадальный шар; «спасибо, сэр»; ван Хельсинг шагнул к Изерли и поцеловал его в макушку; Изерли вздохнул, и вернулся к посуде; пошли, сказал ван Хельсинг Тео, и зашагал через коридор, так стремительно, будто начался дождь, а он был без зонта; Тео боялся смотреть в лицо Габриэля – достаточно было того, что в воздухе запахло тлеющими проводами; ван Хельсинг толкнул дверь – тяжелую, резную, дверь в сокровищницу; Тео настигло дежавю – это был кабинет Седрика Талбота Макфадьена – те же стены в книгах, пушистый темно-красный ковер, черный пылающий камин, два кресла – черное и белое, огромный стол у окна с резным троном; и портрет – напротив стола – чтобы человек всегда мог его видеть – в резной черной раме с золотом – Каролюс Дюран – Тео споткнулся на пороге, таким реальным был Каролюс – прекрасный, как летний сад; и чуть не расплакался от мысли, что никогда не увидит его; ван Хельсинг не заметил гаммы чувств, обрушившейся на Тео; взял из ящика стола сигареты, пепельницу, протянул Тео – темно-коричневые сигареты с запахом винограда, крепкие, длинные, как девичьи ноги.

– Садись, – Тео сел в белое кресло, ван Хельсинг в черное. Они закурили. – Ну, так что? Что тебе нравится делать больше всего на свете?

– Я просто не знаю, как ответить на вопрос – сложно? Перечислением?

Ван Хельсинг выпустил дым вверх.

– Мы все любим родителей, или не любим; мы предпочитаем что-то из еды; из одежды, из музыки. Еще многие любят дождь, снег, море и солнце. Но есть вещи и действия, которые мы любим по-настоящему – это что-то сокровенное, или незаметное. Я люблю кофе… черный, со специями… и смотреть на портрет Каролюса, долго-долго, пока он не начинает двигаться, моргать, улыбаться… хоть это и причиняет мне настоящую боль. Прошло уже несколько лет, а я все еще с ума схожу оттого, что Бог забрал его. Я люблю пить кофе, курить и смотреть на Каролюса. А Каролюс любил лежать на траве, жевать травинку и смотреть в небо; «и ниибет» – цитата, – засмеялся ван Хельсинг, – он был простой парень, выражался иногда, как портовый грузчик. А ты, Тео? Я знаю, что ты любишь рисовать, читать, смотреть кино, говорить о нем, галстуки и кеды, но что ты любишь на самом деле?

– Спать без одежды; и быть одному в незнакомых местах – не знаю, как объяснить; в родном городе я часто просыпался рано утром и ехал по рассветным улицам на велосипеде, и все вокруг было новое, незнакомое; и также в путешествии – я всегда ездил один; мне нравится быть одному, когда вокруг все другое… дорога сюда было одним из лучших переживаний в моей жизни – только я и мои мысли; и я делаю, что хочу – ничего особенного; но так здорово. Не в смысле, что мне не нравятся другие люди… Я люблю быть самостоятельным, заботиться о себе – выбрать сам одежду, еду… Мне нравиться путешествовать, и путешествовать самостоятельно… Ну, и рисовать, конечно. До самого утра. Пережить сразу несколько жизней за эту ночь. Может, через пару лет это будет не важно, но пока это самое существенное. Я плохо ответил?

– Нет, хорошо. Спать голым?

– Да, – Тео покраснел. – Я ужасно боялся, что меня застукает мама; или мой друг-гомосексуалист; не в смысле, что он набросится на меня… ну, просто это мое… я всегда рядом держу пижаму и надеваю сразу, если в туалет надо, или воды попить. Просто днем у меня много времени уходит на одежду, на то, чтобы классно выглядеть, а ночью я как есть, только я и мои мысли… Мне просто так удобнее… думать, спать… я могу здесь спать в пижаме, если всё прочее аморально.

– Да кому какая разница, у тебя здесь своя спальня. От каменных стен здесь жутко холодно, но Изерли выдаст тебе электроодеяло, и кучу пледов, так что спи, как хочешь.

– Так кто будет моим наставником? Для этого был вопрос?

– И для этого тоже. Изерли. Изерли Флери.

Тео удивился. Изерли был кем-то из романтических сказаний – узником замка Иф; человеком, которому нужна была помощь – письмо, любовь, пила в куске хлеба, завещание в пользу; а не братом Розы, который научит его вере, силе, даст крылья.

– Изерли… – он не скрыл своего разочарования. – Мне нужно будет помогать ему, мыть посуду и чистить картошку?

– И это тоже, – ван Хельсинг не рассердился, не стал сверлить его взглядом, улыбнулся насмешливо, будто увидел все романтические бредни Тео насквозь, и сщелкнул пепел в камин. – Еще ты отвечаешь за сад – розовый; самый простой; никто не требует от тебя шедевра в духе Андре Ленотра; Каролюс… Каролюс ведь Розовый святой; в твоем подчинении Йорик и Грин, как рабочая сила; и еще будешь преподавать рисование и теорию искусства вместе с Дэмьеном. У нас все в чем-то профи к своим годам, обучают друг друга… Не переживай, Изерли не простая лягушка, Изерли настоящий принц. Ну, все, иди мыться и смотреть «Титаник». И передай Изерли, что он твой наставник.

…В коридоре Тео встретил Грина, Йорика, Роба и Женю, они как раз шли мыться. Роб нес сумку Тео.

– Мы тебя ищем; ты с нами, брат Тео? – и засмеялись дружно, но не обидно; Грин обнял Тео за плечи, чтобы тот не испугался. Душевая чувствовалась за километр – по влажному запаху, аромату гелей для душа; и теплу стен – от труб с горячей водой. «Ну ладно, подумал Тео, потом найду Изерли, скажу ему».

– За полотенца и халаты не переживай; здесь все казенное; Изерли каждое утро и вечер вешает свежие, – полотенца и халаты, белоснежные, мягкие, как детские, висели на крючках – одиннадцать штук; еще на крючках висели пустые плечики – для одежды, стояли лавочки, деревянные, темные, с резными ножками, – тоже для одежды, и посидеть, привыкнуть к обычной температуре замка; стояли корзины для грязной одежды – если кто-то считал ее грязной, бросал сразу туда; утром или когда-то там она отправлялась в стирку – догадался Тео; подумал, что ему нужно будет заниматься хозяйством, подумал – вот тоска-то; и понял, что никакой тоски не испытывает – раз так сказали, значит, надо. Он, в общем-то, любил чистоту и уют. Тем более интересно, как такой большой механизм работает. Душевая была простая – ряды кабинок с полупрозрачными занавесками, кафель цвета слоновой кости и золотистый, красно-кирпичного цвета плитки на полу, и все теплое, с подогревом – это было прекрасно; в замке и вправду было зябко. Парни поснимали свитера и футболки, все были как на подбор – мускулистые, рифленые; Тео здорово позавидовал; а у Йорика на всю спину была огромная шикарная татуировка – черный ворон, раскинувший крылья, на взлете; король-ворон, подумал Тео, «Джонатан Стрендж и мистер Норрел»; а Роб и Женя были в шрамах и синяках, и ушибах; будто каждый день попадали под град величиной с яйцо, спасали людей из горящих домов; «это они на мечах дерутся; или боксируют» объяснил Йорик; все разбрелись по душевым кабинкам, но занавески никто не задергивал, потому что все разговаривали; спросили Тео о саде, когда он будет приступать; Тео пожал плечами; сада он еще не видел; «там Изерли и Ричи посадили себе по огородику; у Изерли – рядом с кухней, в деревянных ящиках, под полосатым навесом, – сказал Грин, – выглядит здорово; там травы – кинза, орегано, розмарин, базилик, укроп, петрушка, чеснок, лук; все благоухает; а у Ричи – где-то в глубине сада, над обрывом, средневековый тайный, лечебный; всё с бумажками, подписями на латыни – серьезно так; мы-то думали, что он там канабис растит или трупы закапывает, – но однажды нашли сад, нечаянно; там оказалось так красиво – вид с обрыва на море вдохновляющий, на мысли, что ты король мира…»; все менялись шампунями и гелями для душа, как девчонки; Тео заметил, что у каждого – своя коллекция, свой запах; ему понравились Гриновские; мандарин, мята, манго, яблоко; нагретые солнцем фрукты; а потом Роб и Женя начали играть в мочалкобол – кидаться друг в друга мочалками, причем обязательно мыльными; Тео заехали по затылку, он стоял с закрытыми глазами, намыливая голову; и чуть не упал от неожиданности; реально испугался, как проломившейся ступеньки; схватил мочалку и пошел лупасить, того, кто первый попался – Грина; Грина было приятно бить; эй, это не я; а вокруг, сквозь щиплющую мыльную пену от «Фруктиса», кто-то бегал и хохотал; и тут Грин, удиравший от Тео, поскользнулся и упал, и охнул; сквозь мыльную пену потекла тоненькая струйка крови; «о, Грин, прости-прости-прости, пожалуйста»; все столпились возле Грина; «да все в порядке, – просипел тот, – отплевываясь от мыла, – губу кваснул»; губа и вправду начала распухать; «голова не болит? – спросил Роб, – а то вдруг сотрясение?» «болит; все болит; на ноге вон уже…» «мда, не совсем боевое ранение, – засмеялся Женя, – не переживай; смотри, Тео, у меня шрам на виске; вот я однажды здесь так шваркнулся; кровь брызгами полетела, только что не мозги; причем мы даже не дрались; я просто уронил мыло, не заметил, а оно растаяло, с кремом было; и я на него наступил, и поехал, ударился об краны» он отлепил волосы, и Тео увидел маленький, будто его мелом кто мазнул, шрамик; «мы больше не будем, Грин, прости нас» потому что виноваты были все-таки Роб и Женя; Грина подняли, сунули под холодную воду; Тео смыл «Фруктис»; Грин с опухшей губой был еще забавнее – такой трогательный, мокрый; он уже замотался в халат, нахохлился, как птица; они тоже; переместились в гостиную, на диван; красный; все влезли; «кто будет чаю с коньяком?» спросил Йорик; «все!» и они с Робом принесли чай с кухни, и коньяк, и лимон, и сахар – все на подносе – плетеном; Тео глотнул чаю, сладкого, крепкого, горячего, оглушительного; и заснул на плече у Йорика на эпизоде в столовой, когда Роуз и Джек убегают от Лавджоя, телохранителя Кэла, а пол наполняется водой, и тарелки падают со столов; «я отнесу его, – сказал Йорик, – какая его комната? рядом с Ричи?» взял его на руки, легко, бережно, будто Тео был горшком с дорогим цветком, и отнес. В комнате уже горел камин, постель была расстелена. Йорик положил мальчика, накрыл одеялом, подоткнул со всех сторон и ушел.