Моя Антония - Уилла Кэсер

Когда я тихонько вошел в зал, за роялем сидел Энсон Киркпатрик, служивший у Маршалла Филда, и наигрывал песенки из оперетты, шедшей в те дни в Чикаго. Энсон был верткий маленький ирландец, страшно тщеславный, уродливый, как обезьянка, но с кучей друзей, а уж возлюбленных он заводил себе везде и всюду, словно матрос. Я знал не всех, кто находился в зале, но заметил торговца мебелью из Канзас-Сити, торговца лекарствами и Уилли О'Рейли - агента ювелирной фирмы, который заодно продавал и музыкальные инструменты. Шел разговор о плохих и хороших гостиницах, об актерах, актрисах и знаменитых музыкантах. Я узнал, что миссис Гарднер поехала в Омаху посмотреть Бута [Эдвин Бут (1833-1893) - знаменитый американский трагик; брат его, также актер, стрелял в Авраама Линкольна и убил его] и Баррета [Лоуренс Баррет (1838-1891) - известный американский актер и режиссер, выступал совместно с Бутом], которые должны выступить там на будущей неделе, и что Мери Андерсон [Мери Андерсон (1859-1940) американская актриса, прославившаяся в роли Джульетты] имела шумный успех в Лондоне, играя в "Зимней сказке".

Дверь хозяйского кабинета открылась, и появился Джонни Гарднер, он подсказывал Слепому д'Арно, куда идти, - тот не терпел, чтобы его водили за руку. Д'Арно был грузный, плотный, коротконогий мулат, на ходу он постукивал по полу тростью с золотым набалдашником. На поднятом к свету желтом лице блестели в улыбке белые зубы, а незрячие глаза были прикрыты неподвижными, сморщенными, тонкими, как бумага, веками.

- Добрый вечер, джентльмены! Дам здесь нет? Добрый вечер, джентльмены! Ну что, поиграем немного? Может, кто из вас сыграет мне?

Голос у д'Арно был мягкий, приветливый, я с раннего детства привык к таким негритянским голосам, в них всегда звучала нотка покорной услужливости. И голова у него была, как у всех негров, - будто совсем без затылка: сразу за ушами она переходила в шею, покрытую складками и заросшую коротко остриженной шерстью. Он выглядел бы отталкивающе, если бы не его лицо - счастливое и доброе. С тех пор, как я уехал из Виргинии, я не видел таких счастливых лиц.

Постукивая палкой, он прошел прямо к роялю. Как только он сел, я заметил то нервное подергивание, о котором мне говорила миссис Харлинг. Сидел ли он или стоял, он все время то наклонялся, то распрямлялся, как заводная игрушка. За роялем он покачивался в такт музыке, а когда переставал играть, тело его продолжало двигаться, словно жернова на холостом ходу. Он нащупал педали, надавил на них, несколько раз пробежал желтыми пальцами по клавишам, прогремев гаммы, и повернулся к слушателям:

- Рояль, кажется, в порядке, джентльмены. Ничуть не изменился с тех пор, как я был здесь прошлый раз. Миссис Гарднер - молодец, всегда настраивает его к моему приезду. Ну, джентльмены, надеюсь, голоса у вас у всех хорошие. Давайте-ка вспомним добрые старые песни, что пели на плантациях.

Гости окружили его, и он заиграл "Мой старый дом в Кентукки". Хор начинал одну негритянскую песню за другой, а мулат покачивался в такт мелодии, откинув голову, обратив желтое лицо к потолку, и его сморщенные веки ни разу не дрогнули.

Он родился далеко на юге, на плантации д'Арно, где рабства уже не было, но дух его сохранялся. Трех недель от роду мальчик заболел и ослеп на оба глаза. Когда он подрос и смог сам сидеть и ползать, оказалось, что он страдает еще и нервным тиком. Его мать Марта, крепкая молодая негритянка, служившая у д'Арно прачкой, думала, что ее сын "не в себе", и стыдилась его. Она нежно любила мальчика, но он был так уродлив - глаза запали, сам весь дергается, - что она старалась прятать его от людей. Слепому доставались все сласти, которые она приносила из господского дома, и она шлепала других своих детей и награждала их подзатыльниками, если Замечала, что они дразнят брата или хотят отнять у него куриную косточку. Он рано начал говорить, запоминал все, что слышал, и мать стала думать, что не такой уж он убогий. Она дала ему имя Самсон, раз он был слепой, но все на плантации звали его просто Желтый Недоумок. Он был покорный и смирный, но с шести лет завел привычку удирать из дому - и всегда в одну и ту же сторону. Он ощупью пробирался сквозь кусты сирени и вдоль самшитовой изгороди, подходил к южному крылу господского дома, где по утрам мисс Нелли д'Арно играла на рояле. Это сердило мать; стыдясь уродства сына, она больше всего боялась, что его увидят белые. Каждый раз, заметив, что он пытается улизнуть из хижины, она нещадно порола его и запугивала тем, как расправится с ним старый мистер д'Арно, если хоть раз застанет у господского дома. Но чуть только представлялся случай. Самсон убегал снова. Стоило мисс д'Арно на минутку прервать упражнения на рояле и подойти к окну, она тут же видела на лужайке между рядами шток-роз этого уродливого маленького негритенка, одетого в какую-то старую мешковину, который раскачивался, как заведенный, с выражением глупого блаженства на задранном к солнцу слепом лице. Ей часто хотелось сказать Марте, чтобы та не выпускала мальчишку из дому, но воспоминание о его дурашливой, счастливой физиономии почему-то ее удерживало. Она говорила себе, что слух - единственное, что у него осталось, хотя ей в голову не приходило, что слух этот совсем иной, чем у других детей.

И вот однажды Самсон, по своему обыкновению, стоял у господского дома, когда мисс Нелли занималась с учителем музыки. Окна были открыты. Он услышал, что они встали из-за рояля, поговорили немного и ушли. Услышал, как дверь за ними закрылась. Самсон подкрался к окну и сунул голову в комнату: там никого не было. Он всегда чувствовал, если кто-нибудь находился рядом. Он занес ногу на подоконник и сел на него верхом. Мать много раз пугала его, что, если он будет "шляться" возле дома, хозяин спустит на него огромного мастиффа. Как-то Самсон слишком близко подошел к собачьей конуре и ощутил на своем лице свирепое дыхание пса. Он вспомнил об этом, но перенес через подоконник вторую ногу.

В темноте он нашел ощупью "ту вещь", ее пасть. Он тихонько коснулся ее, и она тихонько, ласково отозвалась. Он вздрогнул и замер. Потом стал ощупывать ее всю, пробежал кончиками пальцев по гладким бокам, погладил изогнутые ноги, попробовал определить ее форму и величину, место, которое она занимает в сплошной непроглядной ночи. Вещь эта была холодная, твердая и ни на что другое в окружавшем его черном мире не похожая. Он снова сунул пальцы ей в пасть и прошелся ими из одного конца в другой - оттуда раздался густой рокот. Почему-то он понимал, что нажимать надо пальцами, а не кулаками или ногами. Повинуясь чутью, он постигал этот предмет, не имеющий ничего общего с живой природой, и сливался с ним, как будто зная; что благодаря этому инструменту он станет человеком, прославится. Перепробовав все звуки, он начал подбирать отрывки из пьес, которые разучивала мисс Нелли, они уже принадлежали ему, уже засели в его жалкой, вытянутой головенке, настойчивые, как инстинкты животных.

Открылась дверь; мисс Нелли и ее учитель застыли на пороге, но слепой Самсон, такой чуткий к присутствию посторонних, даже не заметил их. Он подбирал мелодию, которая сама ждала его на этих больших и маленьких клавишах. Когда он на секунду запнулся, потому что звук показался ему неверным и он хотел найти другой, мисс Нелли тихонько его окликнула. В ужасе он круто повернулся, метнулся вперед в темноту, ударился головой об оконную раму и с отчаянным воплем, обливаясь кровью, упал на пол. С ним случилось то, что его мать называла "падучей". Позвали врача, и тот дал ему опиум.

Когда Самсон очнулся, молодая хозяйка снова подвела его к роялю. С ним пробовали заниматься разные учителя. Они находили у него абсолютный слух и удивительную память. Совсем маленьким он мог на свой лад повторить любую услышанную им мелодию. Пусть он брал не те ноты, основной мотив никогда не ускользал от него, и он передавал его по-своему - необычно и не так, как полагалось. Он приводил своих учителей в отчаяние. Д'Арно не в состоянии был учиться, как другие, его игра не поддавалась шлифовке. Так он навсегда и остался негритянским самородком, играющим варварски, но несравненно. С точки зрения фортепианной техники, он и впрямь играл прескверно, но зато это была подлинная музыка, пронизанная безупречным чувством ритма; развитое у него сильнее остальных чувств, оно обуревало его погруженную во тьму душу и ни на секунду не давало покоя телу. Слушая и наблюдая д'Арно, вы видели негра, наслаждающегося так, как умеют наслаждаться только негры. Казалось, все радостные ощущения, доступные созданиям из плоти и крови, разбросаны по этим черно-белым клавишам, и он, смакуя, вбирает их своими желтыми пальцами.

В самый разгар бравурного вальса д'Арно вдруг перешел на тихую медленную мелодию и, обернувшись к одному из стоявших сзади, прошептал:

- Там кто-то танцует. - Он мотнул круглой головой в сторону столовой. Верно, девушки: слышно, что ножки маленькие.