o 496d70464d44c373 - передний

– А ничего и не надо говорить, я уже все возможное себе сказал.

– Он изнасиловал тебя?

– Нет, наверное, наоборот.

– Ты точно спятил.

– Это не смешно, Ваня. Ведь этот случай в моей жизни был

определяющим.

– Ты зол на отца?

– Я его ненавижу… Понимаешь, такое можно и простить, но я не в

состоянии.

– Может, все-таки расскажешь, как это произошло?

– Мы жили с отцом вдвоем, мама ушла, когда я еще был маленьким. Она

никогда не искала встреч со мной, а я никогда ее не винил, потому что

вдоволь насладился невыносимым нравом отца и прекрасно понимал,

почему мама сбежала.

– Он тебя бил?

– До этого редко доходило, но он был крайне вспыльчивым. Выходил из

99

себя по каким-то глупейшим поводам. Еще он был очень строг и мало что

мне позволял, хотя и любил очень. Побивал он, кстати, свою мать.

Наблюдая за их отношениями, я и понял, что папа не очень

уравновешенный человек… В общем, однажды, это случилось, когда мне

было тринадцать лет, мы с отцом ночевали на даче, и к нам в дом

забрался вор. Папа припугнул его холостым выстрелом и, так как я еще

очень долго не мог успокоиться, положил меня спать с собой. Я терпеть не

мог наш загородный дом. У отца была странная мания максимально его

благоустроить и окончательно переехать туда жить. Он не жаловал людей,

был очень закрытым, поэтому и мечтал засесть в своей крепости, но своим

единомышленником, к несчастью, считал именно меня. Отец планировал

воспитать меня крепким, грубым мужиком, что совершенно не вязалось с

моей мягкой, с детства женственной натурой. Представляешь, как он

негодовал, когда понимал, что куклы для меня куда интереснее, чем

забивать гвозди и орудовать рубанком?

– Не представляю тебя с рубанком.

– Тем не менее, все дни, проведенные на даче, я держал в руках только

инструменты. Безумная скука. Была еще одна причина, по которой

задерживаться на даче я не любил. В городе папа целыми днями пропадал

на работе, и мы виделись только по вечерам, а за городом он был везде и

всегда. Никакой личной жизни.

– Ты же был маленький.

– После одиннадцати я начал задаваться соответствующими возрасту

вопросами.

– А что у меня такое между ног?

– Угу. Этим вопросом я впервые задался именно на даче, и соседские

мальчишки объяснили мне, что это такое, как это работает и какими

альтернативными способами можно от этого получить удовольствие. Отец

ведь не занимался моим половым воспитанием. Правда, я с трудом себе

это представляю. Где-то в двенадцать я уже начал заниматься онанизмом

и, естественно, очень боялся, что отец меня рассекретит. Еще хуже было

то, что в своих сексуальных фантазиях я видел по большей части

мальчиков.

– Ты считал себя ненормальным?

– Нет, совершенно не так. Я боялся отца, а свои фантазии и

100

предпочтения считал вполне естественными.

– Ты начал рассказывать о случае на даче.

– Да-да. Отец положил меня с собой и очень скоро заснул. А я не умею

спать с кем-то, сам по себе тяжело засыпаю, да еще боюсь потревожить

чужой сон. Отец нестерпимо храпел, постоянно ворочался, я же на краю

кровати призывал утро. И тут началось глупое. Я не мог справиться с

возбуждением и начал дрочить прямо под боком у отца…

– Сумасшедший.

– У меня, наверное, было помутнение в мозгах. Знаешь, я попкой терся о

его бедро, и страх, что он проснется меня только раззадорил. Потом он

повернулся на бок и навалился на меня. Я, естественно, затих и через

несколько минут тоже повернулся к нему. Папа спал. Я совсем перестал

себя контролировать, скользнул рукой по его волосатому животу, и он не

шелохнулся. Я дотронулся до его члена, тем временем мастурбируя свой.

– Боже.

– Отец перевалился на спину, но опять не проснулся, и тогда я стянул

одеяло и стал изучать его тело. Потом перебрался к нему в ноги и

дотронулся до его члена языком.

– Нет, ты меня разыгрываешь.

– Если бы. Дома я пересмотрел папину коллекцию порнографии и знал,

что делать. Я сосал член, а он тем временем медленно разрастался.

– Твой отец не спал?

– Да. Я ничего не подозревал, пока он вдруг не застонал. Я страшно

испугался, но он молча надавил мне на голову и заставил продолжить.

– Насильно?

– Нет. Понимаешь, я вдруг понял, что он лежал и получал удовольствие,

он, может быть, даже не отдавал себе отчета в том, что происходит. И я

тоже сбрендил.

– Жуть, значит, он тебя не остановил, не наорал на тебя?

– Он кончил мне в рот, потом обнял меня, поцеловал в ухо и опять

заснул.

– Невероятно. Но за что ты его в таком случае ненавидишь? Ведь он не

принуждал тебя, не сделал тебе больно, даже потом не унизил.

– Не знаю, поймешь ли ты. Поступив так, отец как будто благословил

меня.

101

– На что?

– На порок. Своими действиями папа как будто показал мне, что так

можно. А так нельзя. И именно тем, что он не избил меня и хотя бы в

грубых выражениях не объяснил весь ужас моих действий, он как бы стер

грань между «можно» и «нельзя». Он лишил меня морали.

– По-моему, ты додумываешь.

– Знаешь, притом, что папа был очень сложным человеком, он всегда

оставался для меня авторитетом. Он мне многое запрещал и так меня

воспитывал. Он меня колотил, но за дело. А в том случае, когда

необходимо было проявить настоящий гнев, отец поддался собственной

слабости и именно что благословил меня.

– Все-таки ты не прав. Ну, положим, он тебя наказал, но ведь таким

образом не перевоспитать. Ты бы остался при своих желаниях, только

подавлял бы их и боялся. Ты сам ведь сказал, что нельзя подавлять

сексуальное влечение, нужно научиться его преобразовывать.

– Вань, проблема не в этом. Уже в двенадцать лет я был очень умным

парнем, и объясни мне отец мой проступок – я бы понял. Через некоторое

время я бы сделал соответствующие выводы, а так остался с фактом, что

порок – это нормально и что даже мой отец не видит в этом ничего

ужасного. Проблема не в сексуальной ориентации, а в узаконивании моим

отцом похоти и греха. Ведь, в конце концов, избил же он меня за то, что я

однажды убил котенка, и я моментально понял, что совершил что-то

ужасное, а, чуть повзрослев, понял, что именно. Таким образом отец

научил меня ценить чужую жизнь. Разве это не замечательный урок?

– Да, может быть.

– Проблема в попустительстве, оказанном умному человеку. А умным

людям вообще ничего нельзя спускать с рук. Проблема в том, что на

некоторое время папа отказался от ежовых рукавиц воспитания и позволил

мне растерять жизненные ориентиры. Позже, может быть, я так и остался

бы педиком, но идеально знал бы, что нельзя следовать своей слабости и

четко бы представлял, что такое похоть. С тех пор я аморален, я

постепенно деградирую. Я даже знаю, в чем моя проблема, но не могу ее

разрешить при всем желании, потому что подсознательно с некоторых пор

не считаю это проблемой. И отец как несомненный для меня авторитет дал

добро не только на похоть, но вообще на порок.

102

– И как же ты теперь?

– Я хочу себя изжить. Ты не заметил кое-чего схожего в моих

взаимоотношениях с отцом и с тобой?

– Нет. Надеюсь, это разные вещи.

– И ошибаешься. Ситуация повторилась. Я только что способствовал

твоему разложению, я дал тебе понять, что испытывать похоть и

удовлетворять ее по одному только желанию – можно и нужно. Я как

оружие замедленного действия, как моральная эпидемия. Ты уж извини,

Ваня, но и до тебя я совратил не одного натурала, и ни один из них не

сумел мне противостоять. Гуляет по миру такой мальчик, удивительно

похожий на девушку, будит в нормальных мужчинах странные желания и

удовлетворяет их. И ни разу он не встретил действительно сильного

человека, способного дать ему отпор, а все остальные были заражены его

порочностью. Этот мальчик мечтает, чтобы его уничтожили. Просто кайдан

какой-то.

– Чего?

– Японские истории о злых духах.

– Мне кажется, ты как-то слишком себя ненавидишь и опускаешь.

– Поверь, заслуженно.

– Нет, так нельзя. Это нездоровое поведение.

– Ладно, Ванечка, я как-нибудь справлюсь.

– И оружием себя называть, эпидемией – это как-то…

– Патетично?

– Нет, скорее, незаслуженно.

– Смотри-ка, кто такой Витгенштейн, не знаешь, что такое сублимация и

кайдан, не знаешь, а вот слово «патетика» тебе знакомо. Ты еще не