Искатель. 1979. Выпуск №3 - Сергей Наумов

Шторм порывисто стонал в снастях. Закипающая вода ревела и металась по палубе пенными языками. Раскачиваясь, трещали и скрипели мачты. Гулко хлопало полотнище сорванного паруса. Высоко на спины разъяренных волн вползала и отвесно падала резная корма, мерно погромыхивала якорная цепь. Близкого берега не было видно — все утонуло в мутной бурлящей темноте.

12

Сколько раз возносилось солнце и западало в зеленый убор лесов Богемии — не считал.

Жалкий трус с ликующим сердцем, зарывшись в полутьму летящей кареты, Алексей не по-царски суетливо обнимал Ефросинью. Все было позади: исходящая пушечным гулом Россия, бешеная постройка кораблей, его пустоцветная жизнь при дворе.

За окном в тусклом тлеющем свете плыло серебряное от рос утро, широким шагом пробегали золотистые сосновые стволы, стекленела лазурь. Рядом грешно и нежно смотрела голубыми глазами дева, лепетала, просветленная и счастливая:

— Все в народе говорят: как де будет на царстве наш государь царевич Алексей Петрович, тогда де государь наш царь Петр убирайся и прочие с ним голощекие вон! Он, царевич, душой о старине горит — богоискательный он человек!..

Держателям вирцгаузов Алексей выдавал себя то за польского полковника Кременецкого, то за купца русской армии, то за тайного советника Посольского приказа. Но ему казалось, что лакеи, фурманы, ландкучера, почтмейстеры — все знают, что он русский царевич и бежит от отца в Вену.

Та сила страха, которая ранее цепко удерживала возле отца, теперь гнала от него. И он, так давно бежавший в душе, теперь бежал во сне от вскормившей его земли. Бежал безудержно — позади мерещилась погоня. Грохот колес казался приглушенным разноголосьем мушкетных выстрелов. На экстрапочтах щедро сыпал отцовскими деньгами, наспех ел, и лучшие кони уносили его во весь опор все дальше и дальше — и днем и ночью…

Фурман, седой и взъерошенный, страшный в своей нелюдской худобе, просунулся в окошечко и что-то крикнул. Царевич понял, когда, взглянув вперед, увидел развилку дорог.

— Вена! Вена! На Вену!

Карета рванула влево, вздымая пыль.

Лишь Ефросинья мягчила сердце, не давала копиться дорожным обидам — сгорел бы без нее от напрасной злобы. И он снова припадал к алым губам и упругой груди, успевая неистово ласкать ее, словно был четверорукий.

Щетинистыми хребтинами сутулились не по-русски жидкие леса. По синему пологу неба, напоминавшему ветристую лазурь над Невой, в кружевном дымосвете плыли австрийские облака. Темнота близких оврагов таила молчаливую угрозу — снова стало не по себе, горячим удушьем залило грудь.

Алексей громко забормотал:

— Я достану российскую корону!.. Достану через иноземную помощь…

Фурман сильно потянул вожжи волосатой ручищей. Кони резко повернули в сторону — и карета с грохотом опрокинулась в глубокую канаву. Со звоном посыпались стекла, от летело и покатилось колесо. С храпом и ржанием вздыбились лошади…

Царевич вскочил, заходил по спальне — бледный, потерянный — как лунатик.

13

Всю ночь бригантина «Принцесса» пересекала Финский залив. Форштевень часто зарывался в гребни валов. За борт посносило лодки, бухты канатов, смыло трех матросов. Под утро, разбивая в ощепья поручни, рухнула грот-мачта. Под вольным разгулом ветра пушечным гулом хлопали паруса. Возле берегов Финляндии бригантину понесло к отмели, где белой гривой неистово колотился прибой.

Петр, в ночной рубашке, босой, с красными от сна глазами, выскочил на палубу, свирепо закричал растерявшемуся капитану:

— Бом-кливера ставить! Фор-стеньга-стакселя ставить! Три селя!

Матросы справились быстро. Бригантина задрожала, накренилась, залопотала парусами. Петр, насупясь, глядел суженными глазами, молчал.

«Принцесса» медленно стала отваливать от берега, где в громовых раскатах каталась крупная галька.

На второй день к вечеру море погрузилось в лиловые сумерки. По небу медленно рассыпался свет молодых звезд.

Лишь поздней ночью Петр высадился в бухте Тверминне, где стоял русский галерный флот.

В адмиральском шатре, раскинутом под навесом скалы, Петр и Змаевич выжали свои одежды прямо на хивинский ковер. Апраксин, от спешки нелепо одетый — в исподнем, но в парике, развел руками, запричитал:

— Воистину чудо, что не потонули! Нептун спас! Ах ты господи! Примите по чарке водки — простуду вышибет.

Генерал-адмирал из темного угла достал розовый графинчик, отлил против свечи, степенно поднес два серебряных стаканчика, огурчики, маковый крендель.

— Понимаешь, Матвеич, к Тверминскому баю на бригантине никак нельзя было подойти, — будничным голосом говорил Петр. — Да и лодка текла… Хорошо еще, нас ударило о песок, а то плавать бы нам сейчас стерлядками.

— Лихо было! — покивал головой Змаевич, вздрагивая от холода. — Но добрались, черт возьми! Может, и Нептун помог, да наш государь тоже не плошал.

Петр уже угрюмо стоял перед зеркалом и большим гребнем расчесывал непокорные волосы. Небрежно бросил сушиться мундир возле раскаленной печки, за мундиром полетела и треуголка. Остался в короткой куртке из лосиной кожи и башмаках на босу ногу, которые подвернулись ему на глаза в адмиральском шатре. Поднятой рукой остановил Апраксина, кашлянул трескуче и сердито.

— Зови генералов, Матвеич, не мешкай. И так в отписках дело проволочил.

— Государь! — Генерал-адмирал широко развел руки, веки его заметно дрожали. — Подсушиться бы сперва, ей-ей простуду схватить легко.

— Военный совет со мной будет, а не с моим видом!

Апраксин выглянул из шатра, помахал рукой. Голицын и Вейде, стоявшие в ожидании, тотчас вошли…

Петр встретил их молча. Лицо непроницаемо — не поймешь: не то сердит, не то притворно весел.

Полуодетый царь смутил — таким еще не видали, — не знали, куда девать глаза.

— Ну как вам живется, господа генералы? — справился царь, выпучивая взгляд.

— На беды не жалуемся, ваше величество, — учтиво улыбнулся Голицын — князь, вельможа по роду и обхождению. — Неприятеля стережем да и конфузию ему исподволь готовим. Погода военным делам сподручная. Теплынь, благодать. Как под Москвой-матушкой в конце лета.

— Швед поставил капкан, но и сам стреножен позицией, — подхватил долговязый Вейде.

— Значит, Ватранг сам себя стреножил? — недоверчиво и затаенно-зло покосился Петр, снимая куртку: в шатре становилось жарко. — Уж больно добычливо выходит! А мне сдается — русский флот остановлен шведами без единого пушечного выстрела! Скоро вся Европа будет смеяться!