Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Флинн

Еще двое приняли Христа в свои последние дни, что порадовало Ганса не меньше, чем меня. Не винили они и нас, зная, что и наш час близится. Слухи разносятся, как стрелы, и несут столько же боли. Чума, поразившая южные страны в прошлом году, ныне опустошила даже Швейцарию. О, пусть на нас падет не такая страшная болезнь! Да минует нас чаша сия».

И все. Только фрагмент дневника. Ни автора, ни даты.

— Где-то между 1348 и 1350-м, — предположил Том, но Джуди установила еще точнее:

— Середина-конец 1349 года. Чума достигла Швейцарии в мае 1349-го, а Страсбурга — в июле, что привело ее на порог Черного леса.

Том, почувствовав, что и у нарративной истории есть свои достоинства, передал ей второй листок:

— Я нашел это во второй коробке. Прошение о возмещении убытков от кузнеца из Фрайбурга к господину Манфреду фон Хохвальду. Кузнец жалуется, что слиток меди, оставленный пастором Дитрихом из Оберхохвальда в качестве платы за вытягивание тонкой медной проволоки, был украден.

— Датировано 1349 годом, канун праздника Пресвятой Богородицы. — Она вернула ему листок.

Том состроил гримасу:

— Как будто это что-либо уточняет… Половина года в Средневековье занята празднествами в честь Девы Марии. — Он сделал еще одну пометку в своем наладоннике.

Что-то беспокоило его в этом письме, но он не мог сказать что именно.

— Хорошо… — Он сложил вместе машинописные копии, засунул их в портфель и щелкнул замком. — Точная дата не важна. Я пытаюсь понять, почему это место оставили жители, а не надул ли их священник местного ремесленника. Но, alles gefallt,[79] я узнал то, что оправдало всю поездку.

Джуди закрыла одну из картонок и подписала формуляр, отпечатанный на ее крышке. Она коротко взглянула на него:

— Да, и что же?

— Я, может быть, не иду по следу, но, по крайней мере, знаю, где его искать.

Он вышел из библиотеки и обнаружил, что на дворе уже поздний вечер, а университетский городок безлюден и тих. Учебные корпуса заглушали дорожный шум с Олни, и в воздухе стоял лишь негромкий шум ветвей. Том повел плечами от усилившегося бриза и устремился к воротам кампуса. Итак, Оберхохвальд сменил свое имя на Эйфельхайм… «Почему именно Эйфельхайм?» — праздно удивился он.

Он уже наполовину пересек прямоугольник площади, как его осенило. Согласно документу «Моriuntur», деревня была названа Эйфельхаймом как раз накануне того, как туда пришла чума и стерла ее с лица земли.

Зачем деревне, которой больше не существует, вообще менять свое название?

V

Август, 1348

Праздник св. Иоахима.[80] 16 августа

На Успение Пресвятой Богородицы Девы Марии[81] Сеппль Бауэр доставил на церковный двор свою десятину гусями. Две дюжины птиц, больших и маленьких, белых, серых и пегих, вертели с любопытством головами во все стороны, возмущенно гоготали и распирались от самодовольства с истинным высокомерием гусиного племени. Ульрика, своей длинной шеей и задранным подбородком сама весьма похожая на гуся, бежала впереди стаи и удерживала ворота открытыми, пока пастуший пес Отто не загнал птиц во двор.

— Двадцать пять птиц, — объявил Сеппль, пока Ульрика запирала ворота. — Франц Амбах добавил одну лишнюю в качестве знака признательности за то, что вы выкупили его корову у герра.

— Передай ему мою благодарность, — сказал Дитрих со степенной церемонностью, — равно как и остальным за их щедрость. — Подать в виде стаи гусей определялась традицией, а не щедростью, и все же Дитрих всегда подходил к этому как к дару. Хотя он и управлялся с огородом по преимуществу самостоятельно, и у него была молочная корова, которую он держал ради Терезии, священнические обязанности отвлекали его от выращивания пищи, и потому селяне уплачивали десятину от своего имущества, чтобы обеспечить его пропитанием. Остальная часть его бенефиция поступала от архидьякона Вилли из Фрайбурга и от герра Манфреда, в чьей милости он находился. Из своей сумы он вынул пфенниг и положил на ладонь Сеппля. Это тоже было закрепленное обычаем подношение, и по этой причине юноши деревни боролись за привилегию доставить церковную десятину.

— Я положу его рядом с моим вторым фарлонгом, — объявил мальчик, опуская монету в мешок, — и не буду употреблять на то, чтобы откупиться от своих обязанностей, как некоторые.

— Ты бережливый парень, — ответил Дитрих. Ульрика присоединилась к ним и теперь стояла с мальчиком, взявшись за руки, а Отто тяжело и часто дышал, переводя взгляд с одного на другого в тревожном беспокойстве. — Итак, Ульрика, — сказал Дитрих, — ты уже подготовилась к свадьбе?

Девочка густо покраснела.

— Да, святой отец. — Через месяц ей исполнялось двенадцать, она становилась совсем уже взрослая, а союз Бауэров и Аккерманов готовился давно.

В хлопотах, понятных только амбициозному крестьянину, Фолькмар Бауэр затеял мену с тремя односельчанами, на которую пошло несколько фарлонгов, часть скота и мешок медных пфеннигов, чтобы манс[82] Унтербах перешел его сыну. Сделки помогли также Бауэрам и Аккерманам свести свои наделы воедино в более компактном виде. Меньше поворачиваться плугу, объяснил Феликс Аккерман с глубоким удовлетворением.

Дитрих, наблюдая за тем, как юная пара отправилась восвояси, надеялся, что союз окажется столь же счастливым для самой пары, сколь выгодным он обещал быть для их родственников. Миннезингеры воспевали добродетель привязанности и ставили ее выше расчета, и крестьяне даже подражали манерам господ; и все-таки люди пытались сделать так, чтобы любовь не мешала получать выгоду. Все короли, несмотря на любовь к собственным детям, постоянно торговали ими. Как рассказывал Манфред, дочь короля Англии останавливалась в Бордо по пути на свадьбу с сыном короля Кастилии, и этот союз был заключен с единственной целью — досадить Франции. Схожим образом романтические отношения не останавливали и крестьян, хотя их царство было кратким, а владения — мизерными.

По крайней мере Сеппль и Ульрика хорошо знали друг друга, в отличие от принца Педро и принцессы Иоанны. Их родители не пожалели времени и труда, взращивая отношения между двумя отпрысками с тем же терпением, с каким они подрезали виноградную лозу в надежде на будущий урожаи.

Дитрих вошел на свой двор, к неудовольствию гогочущей церковной десятины, и взял в заднем сарае полено и нож. Он обменялся приветствиями с Терезией, хлопотавшей на грядке с бобами, оглушил поленом одного из гусей, отнес в сарай и тщательно привязал за лапки к крюку. Он перерезал гусю горло, стараясь не отсечь позвоночник, иначе мускулы могли сократиться и сделать ощипывание более сложным делом.