Змееед - Виктор Суворов

Из документа с расплывшейся фиолетовой печатью и подписью заместителя начальника ГУЛАГа, начальника Дмитлага НКВД СССР старшего майора Государственной безопасности товарища С. Фирина, следовало, что гражданин Свинаренко Паисий Евлампиевич освобожден из учреждения ФК 15/5 по окончании срока заключения. Справка удостоверяла, что гражданин Свинаренко, осужденный по статье 153, самой пакостной во всем УК-26, срок отбыл от звонка до звонка, и выдана бумага сия администрацией учреждения для предъявления в местные органы власти, иначе новый паспорт не дадут.

— Групповое изнасилование?

— Не виноватый я, — завопил гражданин Свинаренко. — Она сама!

— Где, падла, чемодан?

— Да заберите мой! Не брал я вашего чемодана! Я вот с вам стою. — И заревел, грязной лапой слезы по небритой харе размазывая. — Опять в зону, да? Опять? Я же с вами стою! Опять, да?

Тут только и догадались трое на носильщика внимание обратить. Он давно подскочил, замер в позе «чего изволите». Все внимание на него: ты, гад? Разводит тот руками: обыщите граждане, может, я за пазуху ваш чемодан спрятал.

Самое тут мне время было бы сказать, что носильщик этот что-то видел и уж хотел было словечко молвить, но напоровшись на взгляд…

Но не скажу я вам, граждане, этого, ибо ни черта носильщик не видел. Стоял он смирно в почтительной позе, ожидая, когда доверят ему навьючить на горб и тащить на себе груз. Не горел он желанием кому-то что-то сказать. И не пытался. И вовсе не потому, что на чей-то свинцовый взгляд напоролся. Не было того взгляда. Я вам прямо об этом заявляю.

Он просто понял, что происходит: работает залетный. А в таком деле по одному не работают. Рядом партнеры, хотя их и не видно. Молви словечко — повяжут мусора гастролера, но тем же днем от евойных партнеров пику в печень схлопочешь. Вокзал — он и есть вокзал. «Ван». А на бану и девушки непотребные промышляют, и щипачи по карманам шарят, и те работают, которые углы рубят. Носильщику в эти дела нос совать не рекомендовано. Меньше знаешь — лучше спишь. А берегущий язык да сбережет голову.

Так что и от носильщика проку нет. Молчит. И нет у него пропавшего чемодана. И ничего интересного он сообщить не способен, да и не желает говорить, если бы и было что сказать.

Звякнул тут колокол. Поплыл унылый звон над платформой.

Вы знаете, как раньше поезда отправлялись? Объясняю. Сначала три удара в колокол: дзинь, дзинь, дзинь. С расстановочкой. Потом долгий пронзительный свисток дежурного по станции. На боку у него вместо сумки — два цилиндра кожаных для флажков, желтого и красного. Это самые различимые издали цвета. (А в темноте фонарь у него с красным и зеленым светом.) Желтые флажки не разворачивали никогда. Потому получалось, что это вроде и не флажок, а палочка в руке. Перед собою он ту палочку держит, давая знать, что все в полном порядке. Проводники на ступеньках вагонов застыли, желтыми флажками о порядке сообщая. Если у кого-то в одном вагоне что-то не так, он красный флажок развернет, и все остальные тут же его сигнал повторят, чтобы и машинисту, и дежурному по станции видно было. Если же порядок везде, если только желтые флажки вверх, тогда гудит паровоз протяжно и потихоньку, как бы нехотя, отходит, тянет состав за собой, скорость набирая. Ради зазевавшихся на перроне машинист расписания нарушать не будет. Зазевавшиеся картины порядка не нарушают. Зазевавшиеся — не в счет, пусть догоняют. Пусть в следующий раз по первому звонку места занимают.

Отзвенел колокол, отсвистел дежурный, отгудел паровоз, и «Хабаровск — Москва» мягко и плавно, степенно, с достоинством, как курьерскому поезду и надлежит, тронулся.

Тот, с пистолетом, не вскочил, но влетел в тамбур, стоп-кран рванул. Не только проводника, но теперь еще и начальника поезда с пути своего отшвырнул. Заскрипел-заскрежетал курьерский, замер.

Тут уж начальник поезда власть употребил: да ты кто таков, со шпалером шастать? А какое у тебя право нарушать расписание? А штраф за такие дела знаешь какой? Я милицию вызываю, и не маши шпалером перед носом моим.

Пришлось красную корочку с мечом и щитом в нос ему сунуть: знай, собака, с кем дело имеешь, — ГУГБ НКВД СССР!

Двое с чемоданами на платформе тоже давно бы пистолеты свои выхватили, но понимают: милиция нагрянет, а скандал затевать ой как не хочется. Не рекомендовано внимание привлекать к себе и к грузу. Тем более — к пропавшему. Потому третьему, который в тамбуре, руками машут: тихо, не надо шума, отправляй!

Снова тронулся курьерский. На этот раз рывком, нервно как-то.

Мимо того пассажира в тамбуре, у которого удостоверение Государственной безопасности в одной руке и шпалер в другой, поплыла платформа с надписью золотыми буквами «Ярославль-Главный», поплыли двое его товарищей с искривленными от ужаса и непонимания мордами, поплыла девчонка с папироской, носильщик с коляской своей, и тот, вонючий, веревкой подпоясанный. Рожа у него от слез чумазая. Губы от страха дрожат.

А глаза наглые.

Прошлый раз на Северном вокзале Москвы пропал курьер с Колымы. Его так никогда и не нашли. Поэтому на этот раз сделано все для того, чтобы курьер не пропал. На этот раз курьера ждут сразу две машины — если у одной лопнет колесо, есть вторая.

Вот и «Хабаровск — Москва». Торжественно и величаво курьерский поезд делает последнюю остановку в своем долгом на многие тысячи километров пути.

До самой Москвы пассажир из ГУГБ, потерявший чемодан в Ярославле, просидел в своем опустевшем купе, уставившись в одну точку.

Ознакомившись с содержанием небольшого алого удостоверения, умолк начальник поезда. И проводник тоже. Осмелились оба в девять утра в дверь стукнуть, поинтересоваться, не нужно ли чаю. Но были посланы…

Что все это происшествие означает? Куда пропасть мог чемодан? Куда?

Хорошая мысля приходит опосля. Девчонка явно отвлекала внимание. Надо же было ее тут же схватить за пышные волосья и затащить в вагон. Эта девчонка — ниточка! Отчего же мысль эта не пришла там, на перроне? Или же не надо было в поезд садиться! Надо было в Ярославле остаться и разбираться на месте. Нет! Нельзя было этого делать! Почему? Потому, что чемодан вот прямо сейчас может находиться в поезде. Если он мог вот так с платформы исчезнуть, то мог и в поезд вернутся.

А те два лоботряса, что в Ярославле остались, догадаются ли девчонку схватить? Сумеют ли с милицией объясниться, не привлекая внимания ко всему случившемуся?

И кто утащил чемодан? Носильщик? Или все-таки проводник? Или этот вонючий групповой изнасилыцик? Ух, какие наглые глаза у того вонючего. Почему наглые? Да просто потому, что холопы всегда рады, когда пан в беде. Или все же он? Но куда он мог чемодан спрятать?

Мысль ищет спасения. Мысль уводит человека от горьких переживаний. Вот ведь — самый конец пути. Сдать груз, доложить, и — в Сандуны! Выпариться. Потом в ресторан шикарный! В «Арагви»! И к друзьям! К подругам! А отоспавшись — в театр, в кино. Какой фильм на экраны вышел! Называется «Цирк». Любовь Орлова и Сергей Столяров! Народ кинотеатры штурмом берет. Еще не дошел фильм до окраин, а песня из фильма уже и во Владивостоке, и в Хабаровске, и на Колыме звенит: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!»

В кино бы. В цирк бы. Да по подругам! Когда много денег в карманах, много и подруг. Только выбирай, какая слаще. А погуляв по Москве — в обратный путь. Две недели без забот и хлопот, сиди в окошко смотри, в карты играй да водочкой закусывай. То-то жизнь!

И вот все сорвалось. Что будет с нами? Что будет со мной? Расстреляет ведь Железный Генрих. Пришьет дело о шпионаже в пользу Гондураса. Может, застрелиться? Эх, страна моя, где так вольно… Эх, цирк! В цирке… В цирке… А ведь в цирке прячут что угодно. Прямо на арене, прямо под пристальными взглядами сотен пар глаз одновременно со всех направлений…

Что означает все это? Просто ворюга взял да и украл?

Тогда ведь ничего особо страшного. Золота на Колыме вон сколько. Следующая группа курьеров уже в пути, а за ней — еще и еще.

Но если это чья-то целенаправленная работа? Чья? Четыре часа горестных размышлений до Москвы. И никакого просвета. И никакой светлой мысли.

Тут и грянуло из всех динамиков: «Граждане пассажиры, наш поезд прибывает в столицу нашей великой Родины и всего мирового пролетариата город Москву!»

Гонец с Колымы решил пока в висок не стрелять. Авось пронесет.

— Здрасьте, Михал Борисыч, как доехали?

— Спасибо, хреново.

— Для поездки в Ярославль сразу две машины готовы.

— Не надо в Ярославль. Везите меня в Коммунарку, на дачу товарища Ягоды.

Я вам рассказал, что не было Змеееда на третьей платформе станции Ярославль-Главный в момент пропажи чемодана. Это я ошибся. Обманулся. Обмишурился. Маху дал. Считаю, настаиваю и всем рекомендую ошибки свои признавать немедленно и решительно. Не упорствуя в глупости. Начинаю с себя, беру свои слова обратно: был Змееед на той платформе в тот самый час. Просто я его не узнал. Он в Арзамас путь искал. Но Арзамас ему был вовсе не нужен. Нужно было угол рубануть. А потом нестись в Москву. И как можно быстрее. На то машина заграничная. «Форд» шестиместный. Водителем сам товарищ Холованов. Змееед с Люськой-Сыроежкой — пассажиры.