Зверь - Ги Декар

Постепенно я продолжал урок. Скоро он знал наи­зусть основные сюжеты из Священной истории, кото­рые, как и всех детей, приводили его в восторг. После Ветхого завета последовал рассказ о страстях господ­них. Жак был очень взволнован, и, поскольку представ­ление о времени было у него еще не совсем точное, он с беспокойством спросил: «Папа тоже был среди тех злых людей, которые убили Христа?» — «Нет, дитя мое. Твой отец, так же как и ты, как все мы, только часть тех, для кого Господь стал искупителем». Я восполь­зовался упоминанием об отце, чтобы развить еще смут­ное у него понятие о семье. Я объяснил, что у него есть еще мать, которую ом должен любить всем сердцем и уважать. Много раз он выражал удивление по поводу того, что не часто встречается со своими близкими и в особенности с матерью. Я только и мог ему ответить: «Она скоро приедет...» Действительно, она приехала по­чти через год. К сожалению, это свидание, на которое я возлагал большие надежды, было удручающим.

—        Мадам Вотье сама нам здесь рассказала об этом,— сказал председатель Легри,

Ивон Роделек как будто удивился этому замечанию и, покачав головой, не спеша сказал:

—      О чем мадам Вотье, несомненно, не знала, так это о том, что ее сын хотел покончить жизнь самоубий­ством после того, как выбежал из приемной, где она напрасно пыталась удержать его в своих объятиях.

—    Объяснитесь, мсье Роделек,— попросил председа­тель.

—      Детали не имеют значения: Жак, забравшись на чердак главного здания института, прыгнул вниз, как только понял, что я его там нашел. К счастью, он попал на копну сена, которая смягчила удар. Только спустя несколько дней мне удалось вырвать у него признание, почему он сделал это. Он сказал мне: «Я подумал, что вы пришли для того, чтобы снова отдать меня этой жен­щине. Лучше умереть, чем встретиться с ней снова. На­прасно вы будете говорить, что она моя мать: я знаю, что она меня не любит. Она никогда меня не любила. Я узнал ее по запаху. Она не занималась мной, когда я у нее жил. Никто меня там не любил, кроме Соланж». Я долго размышлял об этой семейной драме. И в конце концов пришел к выводу, что с взрослением Жака кон­фликт будет ослабевать, постепенно, со временем все образуется. Между тем я урезонил Жака, он меня вы­слушал и сделал над собой большое усилие, чтобы луч­ше встретить мать, когда она еще раз приехала через год. Но во время этого второго свидания я понял, что мой ученик никогда не будет любить ни свою мать, ни кого-нибудь другого из членов своей семьи. Долго я ос­тавался в недоумении, спрашивая, в чем причина такой озлобленности...

—     И вы нашли ее? — скептически спросил генераль­ный адвокат.

—         Думаю, что да. Впервые приехав в Париж за Жаком, я не мог не заметить, что его отъезд в Санак был большим облегчением для всей семьи, в том числе и для матери,— надо это сказать. Видеть это было тя­жело, и я понял, что именно мне предстояло создать для несчастного ребенка новую семью, в которой он чувствовал бы себя любимым и окруженным заботами всего нашего братства.

После второго приезда мадам Вотье в Санак я по­считал, что было бы разумным реже устраивать эти сви­дания сына с матерью. Был ли я не прав? Не думаю. Если бы я продолжал настаивать, произошло бы самое худшее — Жак перестал бы доверять мне, он перестал бы верить всем, а между тем для успешного развития было необходимо, чтобы он сохранил доверие.

—      У Жака Вотье были хорошие отношения с други­ми воспитанниками?

—        Он был отличным товарищем. С самого начала все его полюбили в Санаке за доброжелательность. Че­рез несколько месяцев им восхищались, удивлялись упорству, с каким он учился.

—        Был ли среди его товарищей Жан Дони, кото­рый специально занимался им?

—       Да, был. Я специально выбрал Жана Дони — сле­пого,— чтобы он опекал Жака. Выбор был продуман — они стали неразлучными друзьями на многие годы.

—       До прибытия в Санак Соланж Дюваль,— вставил генеральный адвокат Бертье.

—       Когда Жаку пришло время сдавать экзамены, я подумал, что Соланж Дюваль могла бы стать ему луч­шей помощницей. Будучи неплохим человеком, Жан претендовал на особые права в дружбе — ему не по­нравилось, что девушка стала занимать большое место в жизни Жака. Он был не прав. Я объяснил ему, что в дальнейшем он все равно не сможет заниматься со своим младшим другом: ведь всего через несколько ме­сяцев ему предстояло занять место органиста в соборе в Альби, где он работает до сих пор. Соланж Дюваль должна была его заменить. Жан Дони согласился с мои­ми доводами и доказал, что не помнит обиды, когда на­рочно приехал из Альби, чтобы самому сесть за орган в нашей часовне в день бракосочетания.

—      Свидетель может нам сказать, — спросил гене­ральный адвокат Бертье, — какими мотивами он руко­водствовался, приглашая Соланж Дюваль с матерью в Санак?

—        Никакими мотивами я не руководствовался,— спокойно сказал Ивон Роделек,— я только подчинился необходимости. Воспитание Жака было бы неполным, если бы он не испытал нежности в той форме, которая есть любовь, доведенная до самоотречения. Нужно было дать этому чрезвычайно чувствительному ребенку пол­ное представление о понятии «любовь» — о любви к ближнему, о любви к самому себе, что позволило бы ему осознать свое человеческое достоинство. Только Соланж Дюваль могла дать ему представление о неж­ности. Чем больше размышлял я о странной судьбе этих двух детей, тем больше обретал уверенность в том, что мой девятнадцатый слепоглухонемой не предназна­чен в будущем к одиночеству, как это было с его пред­шественниками. Я поговорил с нашим врачом — докто­ром Дерво,— он придерживался такого же мнения. Раз­ве не лучше было бы, если бы в нем заговорили самой природой обусловленные стремления и желания, вплоть до желания плоти? Такой день придет, и никакой закон не запрещает Жаку радоваться человеческими радостя­ми. Человек не создан для того, чтобы жить в одиночест­ве, если только он самим небом не предназначен для спа­сения душ человеческих. Разве не само Провидение в его бесконечной мудрости устроило так, что на пути не­счастного ребенка встретилась Соланж Дюваль?

Каждую неделю Соланж писала Жаку. Я вниматель­но читал эти письма, отвечал на них вместо Жака, ко­торый еще не мог этого делать, и складывал в ящик письменного стола. Однажды наконец я перевел их по Брайлю и вручил Жаку. Он с жадностью прочитал их. Успехи сделал не только мой ученик. Повзрослев­шая Соланж писала совершенно замечательно. Уроки, которые с согласия матери по моей просьбе давала ей в Париже сестра Мария из приюта Милосердия, пошли на пользу. К совершеннолетию Соланж могла бы иметь солидные знания, необходимые для того, чтобы помо­гать Жаку. Ибо я был теперь уверен, что мой ученик не сможет в будущем жить один и что ему нужна внима­тельная подруга. И я позаботился о том, чтобы мона­хиня подготовила такую подругу,— она регулярно пи­сала мне из Парижа и рассказывала об успехах своей воспитанницы.

Я посоветовал сестре Марии постараться, чтобы тон­кая и чувствительная девушка не заподозрила о наших дальних планах в отношении ее будущего и особенно чтобы она не догадалась, что из ее писем мы знаем о ее чувствах, очень чистых, к Жаку. Мы с сестрой Мари­ей решили, что Провидение само распорядится, когда придет время. Соланж с Жаком были еще очень моло­ды, нужно было ждать их совершеннолетия. Сначала его достигнет Соланж, а когда Жаку будет двадцать один год, ей исполнится двадцать четыре. Но это и не­плохо— лучше, если спутница жизни будет постарше, хотя бы для того, чтобы руководить в семье.

Таким образом, читая и перечитывая письма, пере­веденные мной по Брайлю, Жак узнал сердце девушки, которая когда-то научила его просить любимые кушанья и подарила Фланелль. «Когда она приедет?» — спраши­вал он без конца. Поэтому, узнав от мадам Вотье, что она не может больше держать служанку, я написал ма­дам Дюваль и предложил работу в институте — она бу­дет кастеляншей, а двадцатилетняя хорошо образован­ная Соланж заменит Жана Дони. Мадам Дюваль с радостью согласилась. Через месяц рядом с моим уче­ником была та, которую он так долго ждал и которая, как он считал, не должна больше его покинуть. Оши­бался ли я, поступая так? Не думаю.

—      То есть вы полагаете,— спросил председатель Легри,— что Соланж Дюваль была идеальной подругой для юноши с его тройным недугом?

—       Она была единственно возможной подругой. Но зачем об этом говорить в прошедшем времени? Соланж Вотье до сих пор остается идеальной спутницей жизни для своего мужа.

—       Только он сам мог бы сказать нам об этом,— за­метил генеральный адвокат Бертье.— К сожалению, по­ведение подсудимого по отношению к жене после пре­ступления свидетельствует скорее о том, что он не впол­не ей доверяет.