Первые грезы - Вера Новицкая

Выхожу, кланяюсь. В первую минуту вся зала, все присутствующие сливаются y меня в глазах; я никого не различаю и боюсь даже увидеть отдельные, знакомые лица; сердце быстро-быстро бьется и, кажется, не хватает воздуху. Я глубоко вздыхаю, перевожу дух и начинаю:

Мечта

Вечер тихий баюкал природу,

Утомленную жизнью дневной,

Лишь по темному, синему своду

Плыли звезды блестящей толпой.

Словно легкой фатой белоснежной

Разубравшись, притихли сады,

И забылося дремою нежной

Серебристое лоно воды.

В этот вечер весенний, душистый,

Беспорочна, светла и чиста,

Красотою сияя лучистой,

Родилася малютка-Мечта.

Родилась от Пучины безбрежной

И от Месяца мягких лучей,

С выраженьем любви безмятежной,

С идеальной красою очей.

И от самой ее колыбели

Про людей ей отец говорил,

О страданьях их звездочки пели,

Ветер жалобы ввысь доносил.

Для того, чтобы скорби, печали

И страдания их утешать,

Из манящей, таинственной дали

Благотворные сны навевать,

Пробуждать задремавшие чувства,

Научить постигать красоту,

Идеалом возвысить искусства,

Месяц ясный послал к нам Мечту.

*

Словно горе людское стыдится

Солнца ярких веселых лучей,

Чтоб тоской иль слезами излиться,

Ждет безмолвия лунных ночей.

Вот тогда, средь уснувшей природы,

Дум никто и ничто не спугнет,

Человек рад забыть все невзгоды,

И Мечта к нему тихо впорхнет.

И улыбкой своей, как зарницей,

Душу, сердце и ум озарит,

Тусклый взор заблестит под ресницей, -

Путь светлей, снова счастье манит!

В уголочек любимый поэта

И в счастливый семейный очаг

Занесет луч надежды и света,

Озарит и холодный чердак.

К музыканту, походкой воздушной,

Незаметно она проскользнет:

Под рукою усталой послушно

Вдохновенный смычок запоет.

Сквозь решетку тюрьмы, как зарница,

Ярко вспыхнув, она промелькнет

И осветит унылые лица,

Пламень веры в сердцах их зажжет.

От улыбки ее светозарной

Много горьких забыто минут,

И за призрак ее лучезарный

Жизнь иные порой отдадут.

*

Грезой чистой великий мыслитель

Искру правды в сердцах зарождал,

A суровый, жестокий гонитель

Их на муки и смерть посылал.

За идею любви и смиренья

И за веру в Страдальца-Христа,

За святые слова всепрощенья

Злые пытки смыкали уста.

И в такие минуты малютка

Ужасалася роли своей,

Становилось ей жалко и жутко

Погибающей массы людей.

Опускались лучистые крылья,

И слезинки текли по лицу

От сознанья вины и бессилья,

И малютка спешила к отцу.

Говорила ему про мученья,

Где невольной причиной она,

Про тревогу свою и сомненья,

Состраданьем горячим полна,

Но старик с убежденьем ответил:

«Не грусти! Ради цели святой

Умирать - им покажется светел

Миг последний прощанья с землей.

Людям в мире туманном и мглистом

Хоть минуты забвенья давай,

На пути их тяжелом, тернистом,

Яркой молнией мрак освещай.

Если ж люди порой погибают

Жертвой светлой и чудной мечты,

Верь, над миром зато засияет

Солнце Правды, Любви, Красоты».

Заискрились вновь скорбные глазки,

Прояснились малютки черты,

И опять свои песни и сказки

Она шлет в мир тревог, суеты,

И опять будет души скорбящих

Теплой лаской своей согревать,

Рядом ярких фантазий блестящих

Мрачный жизненный путь освещать.

Вначале голос y меня дрожал, в груди сдавливало дыхание, я боялась, что совсем остановлюсь, но это продолжалось лишь на первых строках. Мало-помалу, сердце перестало бить тревогу, голос зазвучал сильно, я сама почувствовала, что говорю хорошо. В зале так тихо-тихо, все сосредоточенно слушают; это сознание еще больше приподнимает меня. Набравшись храбрости, я дерзаю даже разглядывать ближайшие лица. Вот милый Андрей Карлович; он доволен, это сразу видно. Синие, красные и черные (штатские) - генералы и не генералы тоже одобрительно смотрят. Но меня больше всего интересует происходящее y ближайшей правой двери. Дмитрий Николаевич по-прежнему стоит на своем месте и внимательно, не отводя глаз, смотрит на меня. Лицо y него такое хорошее-хорошее. На одну секунду глаза наши встретились, и от его светлого, ласкового взгляда вдруг так радостно сделалось y меня на сердце. Я чувствовала, как голос мой становился глубже, звонче; я вкладывала всю свою душу в это стихотворение, хотелось как можно лучше прочитать, чтобы понравилось ему, Дмитрию Николаевичу, чтобы услышать похвалу от него, увидеть его улыбку.

Я кончаю. Громко, дружно, как один человек, хлопает вся зала. Мне страшно хорошо, весело так, все сияет во мне. Я кланяюсь еще, еще и еще. Но вот Андрей Карлович делает мне призывный жест; я поспешно спускаюсь к нему с эстрады. Он не один, рядом с ним высокий, красивый, синий - наш учебный - генерал, как оказалось, попечитель; около них еще несколько превосходительств, разных цветов.

- FrДulein Starobelsky! его превосходительство желает познакомиться с вами.

Я, удивленная, вероятно, с очень глупым видом, делаю глубокий реверанс. Но тут совершается нечто, пожалуй еще невнесенное в летописи гимназии: с приветливой улыбкой попечитель протягивает мне руку:

- Прелестно, очень мило, с большим удовольствием прослушал. Не зарывайте же данного Богом таланта. Вам еще много учиться? Вы в котором классе?

- В этом году кончает, кандидатка на золотую медаль, - радостно, весь сияющий, вворачивает словечко и Андрей Карлович.

- Уже? Вот как! Очень рад слышать это. Ну, желаю всего хорошего и в будущем. - Снова, протянув руку и приветливо поклонившись, попечитель обращается к своему соседу слева. Разговаривая, он все время чуть-чуть откидывал вверх свою красивую голову, хотя, собственно, принимая во внимание его и мой рост, существенной надобности в этом не ощущалось, но, говорят, он астроном и, вероятно, по привычке иметь дело с небесными светилами, тем же взглядом взирает и на нас, земную мелюзгу. Я страшно польщена; более чем когда-либо в жизни y меня от радости спирает в зобу дыхание. Милый Андрей Карлович доволен не меньше меня.

- Поздравляю, поздравляю от души! - Он тоже протягивает мне свой пухлый, толстый «карасик».

Какой-то военный генерал говорит мне любезности, другой, штатский, старичок со звездой тоже. Я кланяюсь, благодарю и сияю, сияю, кланяюсь и благодарю. От высших мира сего перехожу к обыкновенным смертным. Но я уже начинаю быть рассеянной, мне чего-то не хватает. Боже мой, неужели же не подойдет, ничего не скажет мне он, Дмитрий Николаевич? Я обвожу глазами всю залу, его нигде нет. «Что же это?» - уже тоскливым щемящим чувством проносится в моем сердце. Я поворачиваюсь, хочу пройти обратно на эстраду, чтобы присоединиться к остальным участвующим, и вдруг вижу его, стоящего в двух шагах за моей спиной.

- Позвольте и мне поздравить вас с успехом. - Он крепко жмет мою руку. - Смотрите, не гасите же светлую, горячую, яркую искру Божию, вложенную в вас. Сколько вам же самой доставит она радостных, чудных минут, a в тяжелые грустные годины, от которых, к сожалению, никто в мире не застрахован, если, не дай Бог, и y вас когда-нибудь наступят они, сколько отрады, утешения можете вы почерпнуть в заветном тайничке своего собственного «я». Когда y человека есть в душе такое неприкосновенное святое святых, он никогда не обнищает, никогда не протянет руку за нравственной милостыней, - y него свое вечное, неисчерпаемое богатство; еще и другого наделит он, и в другого заронит хоть отблеск своей собственной яркой искорки.

Голос его звучал все глубже, все горячей, глаза светились, теплые, влажные, лучистые. Я стояла перед ним такая счастливая, такая радостная, какою, кажется, не чувствовала себя еще никогда в жизни. Зато никогда, никогда не забуду я этого голоса, этого взгляда, этой минуты!.. Я молчала и только слушала. Слезы наворачивались мне на глаза, такие блаженные, такие легкие, теплые слезы.