1919 - Игорь Николаев

— Бог войны, — пробормотал себе под нос Мартин.

— Чего? — не понял Шейн.

— Бог войны, — повторил Мартин громче. — Так называл артиллерию Наполеон. Кажется…

— Знавал я одного Наполеона в Нью-Арке, то был здоровенный негр, почти что семи футов росту, боксер и вышибала в ресторане. Уж какой у него был «крюк» с левой — просто шик и блеск!

— Это другой Наполеон, — сдержанно ответил австралиец.

— А, вот и я думаю… — согласился Шейн.

До сего момента Мартину было относительно спокойно, но сейчас, видя неумолимо тронувшийся каток вполне однозначных приготовлений, он ощутил холодок в районе солнечного сплетения. Весь фронт пришел в движение, тайное, скрытое. Это движение, неумолимое и размеренное, управляемое сонмом регулировщиков, зарождалось где-то глубоко в тылу, сливаясь из множества ручейков и направлений. Ручейки объединялись, уплотнялись, превращаясь в единый сплошной поток. Поток, набирающий силу по ходу движения, останавливающийся у самой линии фронта, подобной тонкой неустойчивой плотине.

И как-то очень не хотелось думать, что произойдет, когда эта плотина падет…

— Будет весело, — поделился предположением Шейн. — И шумно.

Более всего удивлял и отчасти пугал даже не масштаб разраставшегося движения, а тишина, сопровождавшая его. Точнее, тишины как таковой, конечно, не было, но и привычного шума, грохота, лязга, неизбежно сопровождавших подобные перемещения, также не наблюдалось. Все, что могло греметь, шуметь, лязгать, — было тщательно привязано, обмотано материей и на совесть смазано. Даже регулировщики с широкими белыми повязками на руках, уже измотанные и злые, ругались едва ли не шепотом, яростно размахивая своими флажками.

— Не, точно будет весело, — повторил Шейн, но без прежней жизнерадостной уверенности в голосе. Даже американец, любитель еды и грубых шуток, был подавлен разворачивавшейся вокруг них картиной финальной подготовки к некоему событию. Событию, которое старательно избегали называть вслух. Событию, которое спустя считанные часы неизбежно (это было понятно даже самому недалекому бойцу) подхватит и их взвод, бросив в самый центр грядущего…

«Кроты» готовились. Весь блиндаж был заполнен шорохом, клацаньем, постукиванием металла о металл. Время от времени слышались приглушенные просьбы помочь, придержать, передать то и это.

Даймант тщательно завязал свои высокие ботинки, намертво затянул узлы, сунул за высокие голенища запасную пару шнурков. Просто удивительно, сколько незадачливых солдат погубила не вовремя развязавшаяся обувь… Походил по их с Мартином «номеру», высоко поднимая ноги и с силой опуская подошвы на дощатый пол, отвечающий протестующим гулом. Ботинки сидели крепко, надежно.

Янки подтянул штаны, проверил, не ослабли ли «эсмарховы подтяжки» из единого куска эластичной ткани, которые можно было использовать как жгут при ранении. Одернул рубашку из плотной фланели, натянул китель. Развернул пакет, из тех, что раздал поутру лейтенант. В пакете лежал сложенный защитный жилет Chemico — шесть фунтов слоеного «сэндвича» из льна, шелка, хлопка и резины. В свое время солдаты немало намучились в попытках хоть как-то защитить себя. Стальная броня казалась наилучшим выходом, но быстро обнаружилось, что обычная кираса зачастую увечит владельца, даже не будучи пробитой: пуля или тяжелый осколок на близком расстоянии буквально вбивали защиту в тело бойца. Тогда-то и появились облегченные «мягкие» варианты. Поначалу такие защитные корсеты или просто «бронежилеты» поддевали под кирасы, затем стали носить и вместо них, особенно тяжеловооруженные пехотинцы, которые вынужденно считали каждую унцию поклажи.

Шейн поднял жилет на вытянутых руках, придирчиво осматривая дюйм за дюймом. На потертом светло-коричневом муслине черным химическим карандашом было крупно написано:

L5

Tunkiss

Worce

France

Nov 1917

И еще какие-то буквы, которые Мартин не разглядел.

— Вроде не с покойника, дырок не видно, — ворчливо заметил американец. — И то хорошо. Нет ничего хуже одежды с мертвеца.

Он нырнул в «чемико», продираясь сквозь плотную, жесткую ткань, как пловец через заросли, извиваясь всем телом.

— Как в смирительную рубашку залез, — глухо поведал он на середине пути.

Мартин не стал интересоваться, где и когда янки познакомился со смирительной рубашкой, он лишь тяжко вздохнул. Как ни оттягивал огнеметчик этот момент, но пришло время и ему облачаться в «рабочую форму». Австралиец вытянул из-под нар тяжелый ящик из-под снарядов 18-фунтовой пушки и с усилием водрузил его на стол. Но открывать не спешил, исподтишка наблюдая за Шейном.

Тщательно одернув бронежилет, проверив, насколько свободно рукам, Даймант с явным предвкушением взялся за свою ременную сеть для револьверов. Не спеша, с видимым удовольствием, он затянул сбрую, щелкая многочисленными застежками, став похожим на даму с извращенной открытки по Захер-Мазоху. Мартину как-то сунули из-под полы такую перед самой отправкой на фронт, в Мельбурне, и он до сих пор краснел до корней волос при одном воспоминании об этом.

Австралиец затаил дыхание, а Шейн начал рассовывать по кобурам свои смит-вессоны, предпочтя их менее мощным «Уэбли». С каждым установленным на место револьвером его лицо все более отчетливо приобретало выражение растерянности и искренней обиды на мироздание. Беннетт прилагал немыслимые усилия, чтобы не рассмеяться в голос. Уместив последний ствол, Шейн в некоторой растерянности повернулся вправо-влево, затем неуверенно подпрыгнул на месте, при каждом движении лязгая, как Жестяной Древоруб.[75] Американец был похож на ребенка, которому вместо леденца подсунули кубик соли.

— Тяжело? — участливо спросил Мартин. Он давно, как только увидел заготовку, подумал о том, о чем напрочь забыл Шейн, охваченный энтузиазмом творца: каждый револьвер, даже без патронов, — это почти два с половиной фунта, соответственно, шесть револьверов потянут на все пятнадцать — ноша, в общем, посильная, но не для солдата, и так навьюченного, подобно мулу. Но огнеметчика немало задела тогдашняя подколка американца, и Мартин промолчал, чтобы со временем вернуть шутку.

— Чтоб мне провалиться! — все с той же безмерно удивленной обидой возопил американец. — И тебе тоже, ну что стоило сказать словечко!

— Хе-хе, это тебе за «зажигалку», — сказал Беннетт.

— Ты злобный и мстительный, — сообщил ему Шейн, разрываясь между обидой и юмором происходящего. — Ядовитый, как ваши павианы!

— У нас нет павианов, не живут, — сказал Мартин, улыбаясь во весь рот. — Вот пауки — да, страшно ядовитые. Еще, говорят, в океане хватает всякой пакости, но на побережье я почти не бывал.

— Павиан, паук — один хрен! — зло ответил Шейн. — Ну что же теперь делать?

— Сними, — посоветовал Мартин.

— Ну уж нет, не для того делал! Можно сказать, впервые в жизни что-то сбацал честным трудом и своими руками.

— Хм… — Техническая задача на удивление захватила бывшего австралийского инженера. — Оставь два, а в кобуры засунь гранаты. Как раз поместятся, если взять Миллса.

— А что, мысль! — Шейн поднял палец к потолку, захваченный красотой идеи. — И потом — раз — выхватил, дерг кольцом за карабин и бросил. Только вот сколько оставить…

Пока американец считал, какое соотношение револьверов и гранат будет для него подъемно, Мартин, нервно сглотнув, откинул крышку своего ящика и по одному предмету стал доставать содержимое.

Английский костюм огнеметчика образца восемнадцатого года в теории должен был бы неплохо защищать хозяина — хорошо выделанная кожа дополнительно пропитывалась каким-то огнеупорным составом. Говорили, что на испытаниях «Mk.18» поливали бензином, поджигали, и ему с этого ничего не случалось. Возможно, так оно и было, но в войсках костюм не любили (так же как и более ранний вариант из асбеста) и почти не использовали — плотная кожа в холод дубела и сковывала движения, как та самая смирительная рубашка Шейна. В теплое время года костюм за считанные минуты превращался в душегубку — в самый раз выжаривать вшей.

Однако, в бытность свою санитаром, Мартин видел не только раненных в живот, но и огнеметчика, пострадавшего от собственного баллона. Вид несчастного, у которого ребра и позвоночник черными прутиками выступали сквозь оплавленную, сожженную плоть, на неделю лишил Мартина сна и заставил очень тщательно относиться к защите. Тем более что в английских огнеметах использовали раствор желтого фосфора в сероуглероде, причем этот раствор разбавлялся большим количеством скипидара. На воздухе адское зелье через несколько секунд самопроизвольно воспламенялось. Это упрощало конструкцию, снижало бесцельные потери огнесмеси, но достаточно было малейшей пробоины в баллоне, чтобы оператор нажил себе очень большие неприятности. Попросту — сгорел заживо. Кроме того, в силу вполне понятных причин — вес и объем снаряжения — огнеметчик не мог, подобно обычному пехотинцу, легко и свободно ползать в складках местности и надевать дополнительную броню. Так что толстая жесткая кожа костюма обеспечивала хоть какую-то защиту от пуль и осколков на излете.