1919 - Игорь Николаев

Троица угрюмо возилась с тремя странными предметами. Два приспособления, больше всего похожих на увесистые чемоданы с веревочными петлями вместо ручек, соединялись друг с другом черными проводами. Еще один толстый ребристый кабель отходил от ящика размером чуть меньше обувной коробки, с рукоятками по бокам. Всю эту комбинацию из трех ящиков и проводов старались собрать, но, судя по сдавленным проклятиям, получалось у них не очень.

— Что это? — рискнул спросить Дрегер. Он прекрасно знал, как раздражает солдата не вовремя сказанное под руку слово, но было очень уж интересно.

— Ночное око, — коротко и непонятно ответил один из троицы.

— Все, теперь вроде должно заработать, — радостным шепотом сообщил второй.

— Аккуратнее, не разбей стекло, — предостерег третий.

Теперь Уильям заметил, что помимо рукоятей на малой коробке еще и поблескивали небольшие линзы, одна едва заметно светилась мутно-серым светом.

— Новая научная придумка, — соизволил более внятно пояснить первый. — Специальное приспособление, чтобы видеть ночью. Вот этой… — Он с видимым усилием водрузил на плечо нечто похожее на большой прожектор. — …Как бы светим. А в окошке все видно.[77]

— Можно взглянуть? — спросил Дрегер с большим любопытством, но без особой надежды.

— Нет, — ожидаемо ответил скаут и пояснил: — Чертова штука снова не работает. Проклятый прогресс…

— Проверь аккумулятор, — потребовал кто-то из троицы.

Лейтенант промолчал. Скауты ругались и тихо гремели своим чудесным, но неработающим прибором.

А славно было бы, подумал Уильям, если бы и в самом деле получилось приспособление, позволяющее видеть ночью как днем. Сейчас, с наступлением ночи, нейтральная полоса казалась материализованным воплощением кошмаров Босха. По обе стороны, влево и вправо, тянулась череда изломанных, уродливых линий, спаянных в безумной композиции. Часто вспыхивающие осветительные ракеты освещали вкривь и вкось поставленные жерди, смертоносную паутину колючей проволоки, переломанные доски на месте бывших инженерных сооружений — память о перемещении линии фронта. Подобно древним капищам высились терриконы вздыбленной разрывами земли, чередуясь с угольно-черными провалами, ведущими, казалось, в саму преисподнюю.

И трупы…

Когда-то, на первом году войны, в порядке вещей были перемирия, заключаемые противниками с целью погребения покойных. Эти времена давно прошли, и теперь тысячи, если не миллионы, брошенных неизвестно где мертвецов словно посылали молчаливые проклятия небесам и бывшим собратьям. Дрегер вспомнил, как впервые вдохнул ядовитый воздух передовой, насыщенный сладковато-терпким, тяжелым запахом разложения. В первые недели на фронте Уильяму казалось, что этот смрад вездесущ, он пропитал все, даже одежду и волосы. Со временем запах смерти стал привычным, он никуда не исчез, но стал частью быта, такой же, как артиллерийские налеты, вши и неосторожные самоподрывы.

Сейчас где-то на мертвой пустоши, среди рядов колючей проволоки ползли несколько человек, отчаянных сорвиголов. Конечно, каждый такой поход тщательно готовился, наблюдатели вычисляли точное расположение пулеметов и вражеских дозоров, расписание патрулей и офицерских проверок. Но все же в любой момент каждый из разведчиков мог зацепиться за «колючку», задеть спуск сигнальной ракеты, звякнуть консервной банкой с камнями. Насторожить врага и умереть, так и не поделившись ценным знанием. А это значит, что ранним утром, когда артиллерия проведет короткую, без пристрелки, но бешеную по интенсивности артподготовку и вперед пойдет первая волна пехоты, они могут наткнуться на построенный дот, попасть под огонь незамеченного пулемета или передислоцированной батареи… А то и еще хуже — противник догадается о готовящемся наступлении.

Но уберечься от немцев — это еще не все, это лишь три четверти дела, необходимо еще вернуться к своим, не попав под их огонь. Ведь английские часовые своих разведчиков не окликают и не отзываются.

Порыв свежего ночного ветерка овеял лица прохладой, донес с немецкой стороны звуки губной гармоники — кто-то играл печальную протяжную мелодию.

— Добрый день, — произнес за спиной смутно знакомый голос.

Уильям обернулся. Ну, конечно, давешний француз-танкист, тот, что неостроумно и оскорбительно пошутил относительно «обители Марса». Что здесь делает французишка?

— Вечер, — неприветливо ответил лейтенант вместо ответного приветствия.

— Что? — не понял танкист.

— Добрый вечер. Вечер, а не день, — поправил Дрегер, вернувшись к созерцанию нейтралки. Француз промолчал.

Минуты сменяли одна другую. Скаут щелкнул крышкой часов — дорогого швейцарского хронометра с фосфоресцирующими стрелками, не иначе — дар самого Ловата, тот зачастую покупал снаряжение для скаутов за собственный счет. Он ничего не сказал, но молчание разведчика было красноречивее любых слов.

— Слишком рано, — заметил француз, мягкий галльский акцент придавал его словам какую-то особенную проникновенность.

— Сегодня за пленными не ходили, — пояснил скаут. — Опасно. Только посмотреть, не построили ли «колбасники» что-нибудь новое. И проверить проходы.

Сразу несколько «светильников» вспыхнули прямо над окопами, залив окрестности ослепительно-белым светом. Осветительные снаряды медленно опускались на небольших парашютиках, роняя снопы искр, как рождественские шутихи. Скауты рефлекторно пригнулись, хотя их убежище и так было вполне глубоким — верхний край проходил на уровне глаз мужчины среднего роста. Танкист остался прямым, как доска, выдавая себя как человека, которому не приходилось кланяться пулям. А может быть, ему было просто больно или неудобно наклоняться из-за корсета.

Из-за спины раздалось прерывистое гудение. Что-то небольшое, похожее на крест, пронеслось на малой высоте поодаль, удаляясь в глубь немецких позиций.

«Жук», вспомнилось Дрегеру. Двенадцать тысяч по ветру?..

Минуло еще с четверть часа или чуть больше.

Внутренне он был готов к чему-то подобному, но, когда впереди, где-то на условной границе нейтральной полосы и немецкой передовой, взметнулся яркий всполох, Дрегер содрогнулся. На черном фоне оранжевый, химически чистый свет казался особенно ярким и противоестественным.

— Идиоты, — севшим голосом произнес скаут. — Все-таки полезли вглубь… А там «светляки».

Что такое «светляк», Уильям знал, хотя доселе не видел. Так назывались световые сигнальные мины — запаянные стеклянные трубки со специальными порошками. Их закапывали или просто засыпали мусором, клали в грязь. Стоило неосторожному раздавить хрупкий сосуд, как порошок вступал в реакцию с воздухом, давая безвредную, но яркую вспышку. Обычно «светляков» высеивали полосами, в зависимости от состава порошка, чтобы дежурные пулеметчики могли сразу открыть огонь на соответствующую цвету дистанцию.

На немецкой стороне вспыхнули сразу три прожектора, их жадные лучи шарили по нейтральной пустоши. Залаяли пулеметы, не жалея патронов — длинными очередями. Заухали бомбометы. Германцы методично обрабатывали весь прилегающий участок, не экономя патронов и мин. Англичане не остались в долгу — ударили в ответ. Дрегер пригнул голову, несколько близких разрывов осыпали окоп земляной крошкой.

Взаимный обстрел длился почти десять минут, затем постепенно сошел на нет. Неожиданно у немцев снова заиграла гармоника.

— Все, — сказал старший скаут, и это короткое слово было произнесено так, что стоило целой эпитафии.

— Подождите, лейтенант…

Французский танкист догнал Дрегера в самом конце траншеи. Уильям вежливо, но безразлично смотрел, как тот привалился к земляной стенке, жадно хватая ртом воздух.

— Я спешу, — произнес англичанин.

— Понимаю. — Француз все никак не мог отдышаться. — Сейчас… пара слов…

Неподалеку вновь вспыхнула перестрелка. Теперь «люстры» запускали на всем протяжении видимого фронта, по обе стороны нейтральной полосы. Белый мертвящий свет четко и контрастно освещал траншею, снующих по ней людей и бледное лицо танкиста.

— Время, — напомнил лейтенант. Обостренным чутьем он ощущал, что приготовления к наступлению вошли в решающую стадию, когда их уже невозможно скрыть от противника, и начинается гонка на время. Штурмовой батальон, в который входил и его, Дрегера, взвод, шел во второй волне наступления, но все равно следовало поторопиться.

— Да, простите… — Танкист наконец отдышался. — Я не задержу, всего пара слов. Первое — я приношу извинения.

Дрегер от души понадеялся, что тени скрыли безмерное удивление, отразившееся на его лице.

— Извинения? — уточнил он.

— Да. Мой выпад был… недостоин. Но дело в том, что я — Судья. Судья Годэ.