1919 - Игорь Николаев

— Да. Мой выпад был… недостоин. Но дело в том, что я — Судья. Судья Годэ.

— Я слышал про вас, — осторожно произнес Дрегер. Про Анри Годэ, по прозвищу Судья, слышали многие, следовало признать, у этого человека и в самом деле были основания критически относиться к англичанам.

— Хорошо, тогда мне не придется объяснять. Это было первое. Второе — я пойду в бой вместе с вашим взводом, на TSF.

— Добрая весть! — На этот раз Дрегер даже не пытался скрыть радость.

К девятнадцатому году пехота научилась ценить танковую поддержку, но понимающие люди особо радовались не обычной коробке на гусеницах, а ее более редкой разновидности — TSF.[78] Идея была простая, но, безусловно, гениальная — посадить артиллерийского корректировщика под прикрытие брони, снабдив его мощной радиостанцией. Оставалась сущая «малость» — добиться надежной работы последней и наделать таких машин побольше. «Радиотанк» Рено появился на фронте весной восемнадцатого, очень быстро завоевав уважение своих и лютую ненависть немцев. Изначально механизированные корректировщики применялись в интересах танковых частей и пехотных соединений от бригады и выше, но понемногу «спускались» к нижестоящим подразделениям. Их никогда и никому не хватало, поэтому известие о том, что в интересах взвода будет работать бронированный корректировщик с дальностью связи до восьмидесяти километров, искренне радовало.

— «Форт»? — уточнил Дрегер.

— Да. Ваш майор сумел убедить командование, что без поддержки тяжелой артиллерии его не взять. Но большие пушки нужны и другим, поэтому придется стрелять экономно и точно, то есть с нашей помощью.

— Я рад, — коротко сказал лейтенант и, шагнув вперед, протянул французу руку. Тот пожал ее.

— Просьба, — произнес танкист, заметно теряя уверенность, даже с некоторой робостью.

— Что угодно, — коротко отозвался Дрегер.

— Я… я никогда не боялся боя… Хотел бы… чтобы вы поняли правильно…

— Я пойму правильно, — ответил лейтенант. — Говорите смело.

— В общем… — начал Годэ, запинаясь на каждом слове. — Завтра… Как бы сказать…

— Я понял, — серьезно сказал лейтенант, дождавшись очередной паузы. — Мы будем беречь вашу машину.

— Поймите правильно! — с видимым облегчением вырвалось у Анри. — Я не боюсь, но пехота слишком часто не понимает, зачем мы нужны.

— Мы понимаем, — все с той же серьезностью сказал Дрегер. — Без вашей корректировки мы все поляжем у «Форта». Или от батальона останутся ошметки. Я все понял правильно.

— Встретимся на передовой, — произнес Годэ, выдохнув, будто сбросил с плеч тяжкий груз.

— До встречи. Был рад знакомству!

— Взаимно. Хотя я бы предпочел… иной повод.

Искренний смех лейтенанта утонул в шуме очередной минометной дуэли. Дрегер зашагал к месту встречи со скаутом, который должен был вернуть его в расположение взвода, на душе стало немного теплее, словно после общения со старым другом.

— Бегом! Бегом! — орал фельдфебель с таким неистовством, словно победа рейха зависела от громкости его истошных воплей. — Поднимай ноги выше, жалкий уродец!

Кальтнер и рад был бы исполнить указание, но ботинки, набравшие воды, мокрыми тисками стиснули утомленные ноги, вынуждая тащить их волоком. А наставник-изувер лишь ярился еще больше:

— Кайзер смотрит на тебя, ты, позор армии и Германии!..

Фельдфебель оборвал тираду на полуслове, хрипло закашлялся, как морж, фыркая и отплевываясь.

— Негодяй, посмотри, я сорвал из-за тебя голос! Это будет тебе стоить лишнего часа занятий! Бегом!! Бегом!!! А теперь лег и пополз под проволокой!!!

Хейман оценивающе взглянул на небо, прикидывая, сколько осталось до рассвета. Фельдфебель орал, Кальтнер полз под проволочными рядами, собирая на промокшую шинель килограммы грязи.

Из всех новобранцев лейтенанта более всего беспокоил похожий на херувима Эмилиан Кальтнер, тот самый, который угостил командира чашкой кофе. Прочие новички достаточно быстро разобрались в уставе и неписанных правилах взвода, они пока мало что умели, но по крайней мере искренне старались. Эмилиан же был словно не от мира сего, он искренне не понимал, что такое армия, и воспринимал окружающее как некий уровень ада, куда его отправили за непонятные прегрешения. У белобрысого ангелочка все валилось из рук, затвор заедал, на стрельбищах пули летели куда угодно, только не в мишень. Ботинки натирали, шинель висела на нем, как на вешалке, а каска болталась, как на деревянном «болване» для примерки. На первой же тренировке по штыковому бою юноша сначала промахнулся мимо чучела, а затем ткнул его так, что не смог вытащить штык, засевший в соломе.

Хейман с горечью наблюдал за этими эволюциями, вспоминая призыв тринадцатого и четырнадцатого годов, невольно сравнивая тех бойцов с жалкими, недокормленными призывниками девятнадцатого. Эта печальная мысль тянула за собой следующую, еще более скверную: если даже в штурмовики берут таких бесполезных детей, то кого же направляют в рядовую пехоту?..

Минувшим днем Кальтнер окончательно утомил лейтенанта своей бесполезностью и нежеланием постигать военное ремесло. Хейман отогнал неуместное воспоминание о чашке кофе и приказал фельдфебелю обратить самое пристальное внимание на горе-солдата. Тот все понял правильно, и вечер превратился для Эмилиана в один непрерывный марафон, сплошное испытание силы духа. В три часа ночи бодрый инструктор вновь поднял юношу и, не обращая внимания не недовольное ворчание разбуженных солдат, выгнал его из блиндажа, отправив на полосу препятствий. Фельдфебель орал так громко, что разбудил Хеймана, и Фридрих, после безуспешных попыток вновь призвать сонное забытье, решил посмотреть, как обстоят дела с перековкой негодного человеческого материала. Тем более что ноги неожиданно и на удивление почти совсем не болели.

Он вдохнул прохладный ночной воздух, насыщенный влагой. Выпала роса, и Фридрих вспомнил старый народный способ лечения ног — ходить босиком по росе. Захотелось стащить сапоги и просто побродить, чувствуя голыми стопами свежую прохладу мокрой травы.

Тем временем фельдфебель столкнул Кальтнера в глубокую яму, до половины заполненную водой. Юноша карабкался наверх, скользя и поминутно сползая по глинистой стенке, если же по недоразумению он все же добирался до верха, инструктор сбрасывал его обратно, кончиком ботинка, старясь не запачкать обувь. Когда Эмилиан в очередной раз с громким плеском свалился в глубокую лужу, он уже не пытался встать, скорчившись в жидкой грязи.

— Мерзавец, ты что, хочешь, чтобы я сам спустился к тебе!? Хочешь, чтобы я испачкал свой чистый мундир?!

— Зигфрид, достаточно, — негромко сказал Хейман, и вопль фельдфебеля как ножом обрезало. — Вы славно потрудились, отдохните.

Зигфрид отдал честь и бодрым шагом двинулся прочь. Лейтенант подошел к яме, критически взглянул сверху вниз на Эмилиана. Мальчик затравленно съежился, словно стараясь уменьшиться в размерах. Целиком измазанный в глине, он был похож на готтентота из ныне потерянных владений,[79] лишь слезы прочерчивали неровные дорожки на черно-коричневых щеках.

«Чем мне приходится заниматься?..» — с горечью подумал Хейман. В его душе отвращение к самому себе боролось с неприязнью к Кальтнеру, своей беспомощностью заставляющему лейтенанта превращаться в злобную скотину.

Командир вздохнул и аккуратно присел на корточки на краю ямы, так, чтобы не свалиться. Лейтенант вытащил из кармана небольшой прямоугольный предмет, блеснувший серебром в лунном свете.

— Шоколаду? — неожиданно спросил он.

Кальтнер все с тем же страхом смотрел на Хеймана.

Лейтенант аккуратно опустил плитку вниз, так, чтобы юноша мог ее поймать. Шоколадка едва не выскользнула из дрожащих пальцев Эмилиана, тот крепко, словно не веря своему счастью, ухватил ее обеими руками, уронив при этом винтовку. При виде этого лейтенант скорбно поджал губы, но комментировать не стал.

— Ты считаешь меня жестоким человеком, — произнес Хейман, не то спрашивая, не то утверждая. Скорее второе, так как он продолжал, не дожидаясь ответной реакции. — И это так. Я жестокий и бездушный командир, который вполне целенаправленно издевается над тобой. Но дело в том, что моя жестокость направлена тебе во благо.

Эмилиан протяжно всхлипнул. Шоколад он по-прежнему крепко сжимал в ладонях, словно ожидая, что лакомство вот-вот придется отдать обратно.

— Скоро ты пойдешь в бой, — продолжал меж тем Хейман. — А бой — это такая страшная вещь, которую ты себе просто не можешь вообразить. Пока не можешь. Настолько страшная, что… Говорят, есть те, кто в первом бою не намочил штаны, но я таких не встречал. Кроме меня самого, естественно. В бою враг делает все, чтобы тебя убить. Бомбы, снаряды, пули, ножи, дубинки, газ, огонь — все для того, чтобы забрать твою жизнь. А умирать — страшно. Очень больно и очень страшно, поверь мне.