Марк Шейдер - Дмитрий Савочкин

– Ну що, – говорит вдова, – поховали, дали зарплату за п’ять рокiв, вiдшкодування, регрес, силiкоз. Зробила ремонт, дочек одягнула…

– А мой тогда смену проспал, мудак!»

С утра, проснувшись, перетряхиваю улов: воспоминания о том, кто и что говорил, кто и что делал, упоминал ли кто-нибудь какие-нибудь имена или места, рассказывал ли кто-нибудь о желтом порошке, или о Ханне, или… о Марке Шейдере? Я повторяю в уме каждую минуту вчерашнего вечера. Затем вчерашней ночи. Понимаю, что не выудил за вчерашний вечер ни черта полезного, и еду опохмеляться.

Я поставил на уши всех своих стукачей, всем своим глазам и ушам на улицах дал команду – следить за всем, что движется, а что не движется – привести в движение и следить. Официально, конечно, это называется по-другому: «мобилизовал агентурную сеть».

Я наведал всех старых знакомых – нариков, мелких пушкарей, нищих, продавщиц в комках. Затем перетряхнул всех бизнесменов средней руки, всех медсестер в поликлиниках, всех официанток в засранных генделыках. После этого я принялся за священников.

О, да!

Это старая, еще советская традиция. В свое время чекисты говорили: «Если ты не знаешь куда идти – иди в церковь». Потому что в церкви – и на это вы, даже будучи нищим, можете поставить свои последние трусы – знают то, чего больше нигде не знают. Был старый советский анекдот о двух школьных друзьях, встретившихся после долгой разлуки.

«– Ты где учился? – спрашивает один.

– В семинарии.

– И как?

– Уже майор. А ты где учился? – спрашивает второй.

– В «Вышке».

– И как?

– Уже протоиерей».

Святой отец не откажет представителю правопорядка в предоставлении полезной информации. И сколько я себя помню, мои самые лучшие стукачи, «наиболее полезный сегмент агентурной сети», всегда были в церквях, соборах или молельных домах. Практически все местные достопримечательности я посмотрел именно во время «агентурных разработок».

Вы знаете, что Спасо-Преображенский кафедральный собор был задуман как самый большой православный храм в мире? Если бы Потемкин прожил на десять лет больше, скорее всего, так и случилось бы. Но случилось по-другому. И если вы приедете в Днепропетровск и подниметесь в Нагорный район, на место закладки города, то увидите здание ровно в одну шестую его планировавшейся величины. Вокруг заборчик – так вот он как раз проходит по кайме фундамента, показывая запланированный размер храма.

Вы знаете, что Троицкий собор города Новомосковска был выстроен без единого гвоздя? (Злые языки говорят, что при его реставрации использовали гвозди, но я все же верю, что нет.) Вы стояли когда-нибудь в Соляной церкви в Артемовске? Вы слышали когда-нибудь пение церковного хора в соляной шахте, когда звуки голосов разносятся по залу, величественно отбиваясь от соляных сводов, и нападают на тебя со всех сторон, пробирая до костей? Вы знаете, что Дом камерной и органной музыки в Днепропетровске раньше назывался Брянским собором, и сейчас за него до крови бьются все христианские конфессии Украины? Вы когда-нибудь плевали со стены Свято-Успенского монастыря в Славяногорске, стоящего на скале, на огромной высоте над рекой?

Я и не увидел бы никогда всей этой красоты, если бы мне не нужна была информация от послушников, монахов, дьяконов, попов и остальных церковных тараканов всех мастей.

Я терпеливо выслушиваю их болтовню об истории всех этих церквей, монастырей и прочих богаделен, затем должен немного потрепаться о падении нравов и ухудшении общего качества времени. Да, молодежь нынче не та. И порядка теперь нет. Господи, куда катится эта страна?

Только после этого я могу задавать вопросы.

Они никогда не отвечают на вопросы сразу, как будто раздумывают. Стукач – все еще стукач, даже если он одет в рясу. Но ведь мы никогда не говорим «стукач». Мы говорим «агент». И мы говорим, что каждый, кто расскажет нам правду о ближнем своем, помогает правосудию. Ведь если правосудие – это не мы, то кто это? И в конце концов они начинают отвечать на мои вопросы.

Отец Василий мямлит и поворачивает голову, будто бы в поисках подсказки:

– Не знаю, сын мой, смогу ли быть тебе полезен в этом деле… Имени оного никогда ранее не слышал, разве что…

Он что-то прожевывает и смотрит на меня исподлобья.

– Разве что – что?

Иногда меня начинает раздражать этот цирк. Отец Василий – тот самый клоун, который придумал изображать на иконах чиновников, проталкивающих его парафию[7] в ущерб всем остальным. У меня перед глазами до сих пор стоит икона Пресвятой Богородицы, с которой улыбаются миру мэр города и губернатор области.

Говорю же – если бы не святые отцы, я бы не увидел местных достопримечательностей. Эта дивная икона хранится в церкви Покрова Пресвятой Богородицы. Мне иногда становится странно, почему никто до сих пор не додумался написать икону президента? Можно сделать так: поместить его в центр, дать ему на руки младенца Христа, а внизу, где-то у него в ногах, положить Деву Марию, Иосифа и волхвов. Я думаю, если подбросить эту идею какой-нибудь епархии, за нее могут ухватиться. В конце концов, лишние деньги еще не мешали ни одной конфессии. Особенно в условиях жесткой конкуренции.

– Разве что – что, святой отец?

Отец Василий говорит, что с одним он мог бы мне помочь. Я упоминал имя некоей девушки, Ханны. Нет, он не знает, как ее найти. Да, он слышал это имя. Нет, прямо сейчас он ничего сказать не может. Да, он, конечно, постарается помочь моему богоугодному делу и узнать побольше. Если будет воля Его.

Инш алла.

Воистину, людям, которые любят колбасу и уважают закон, не стоит видеть, как делается то и другое. Я бы добавил: людям, которые ходят в церковь, не стоит видеть, как делается опиум для народа.

Я выхожу из храма, осеняя себя крестным знамением. Прости нам, Господи, грехи наши, даже если нам по должности не положено прощать должникам нашим.

Я возвращаюсь на улицу и начинаю собирать улов на разбросанные наживки.

Ну что?

Кто-нибудь что-нибудь видел?

Кто-нибудь что-нибудь слышал?

Я снова навещаю старых знакомых. Старых приятелей. И друзей.

Рустам – пожилой татарин, который спит, кажется, со всеми кадровичками на всех шахтах Западного Донбасса. Рустам редко что-то видит или слышит случайно. Он не ходит по улицам, не прислушивается к разговорам в генделыках и никогда не ищет приключений на свою задницу. Когда-то, в другой жизни, он служил в армии и выслужил себе квартиру, шрам через всю шею и задницу, которая не хочет больше приключений. Мы подружились с ним давно, в такие незапамятные времена, что кажется, я тогда еще был без погон, а он – без седых волос.

Рустам не любит всю нашу «агентурную работу» и старается держаться от нее подальше. Он вообще предпочитает держаться подальше от всего, что пахнет приключениями, – от криминала, от ментов, от политики, даже от спирта. Но никогда не получается.

Рустам соглашается кое-что посмотреть. На следующий день он звонит и говорит, что у него дома есть кое-какие бумажки, и если я все еще не придумал ничего лучше, то могу заехать к нему и взглянуть.

Нет, я не нашел ничего лучше.

Да, я заеду после обеда.

Спасибо, Рустам, как всегда.

Да нет, уже есть за что.

Я открываю очередную папку, пока Рустам разливает вино, не прекращая болтать. Болтовня Рустама приятна: она размеренна, спокойна, будто слышишь свой собственный внутренний голос. Рустам всегда говорит на одну из двух тем: он либо травит армейские байки, либо рассказывает о своих греческих корнях. Почему-то Рустам вбил себе в голову, что он не татарин, а грек, и пытается убедить в этом всех окружающих. Донбасские греки, говорит Рустам, начали селиться в регионе с семнадцатого века, переезжая из Крыма и напрямую из Греции, особенно в восемнадцатом веке, после ликвидации Запорожской Сечи. Греков переселяли на земли, отвоеванные у татар и турок, – вытесняли ислам православием. Многие греки в то время поступали на военную или государственную службу. Некоторые города с тех пор носят греческие названия – как, например, Никополь или Мелитополь. Самые крупные греческие общины в Южной России были в Одессе и Мариуполе.

Рустам как метроном – под него легко можно уснуть. Я пытаюсь вникнуть в суть документов, подшитых к личному делу, которое принесла Рустаму какая-то из его любовниц. Здесь все личные дела всех шахтеров, которые чем-то отличились, когда-то вели себя странно, в чем-то были замешаны или подозревались в том, что были замешаны. Конечно, никаких гарантий. Конечно, ты никогда не можешь знать наверняка. В конце концов, это всего-навсего набор папок, которые подбирали несовершенные люди, исходя из своих подозрений, и вероятность того, что нужный тебе человек окажется в одной из них, очень мала. Но все же это лучше, чем ничего.

К тому же вы плохо знаете интуицию кадровичек на шахтах.