Марк Шейдер - Дмитрий Савочкин

Наконец, мы кое-как закрепляем брезент на перекошенных палках и падаем.

«Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три»[6].

Есть другие варианты. Например, можно бастовать, не выходя из шахты. Несколько человек – обычно это одна смена – спускаются вниз и отказываются выходить, пока им не выплатят зарплату. Они блокируют работу на участке и сидят под землей несколько недель.

Всего нацвая в мире не хватит, чтобы заставить меня просидеть в забое несколько недель.

Можно еще круче – объявить голодовку. Но это – если здоровье достаточно крепкое. Даже несколько дней голодовки могут подорвать тебя навсегда. А затевать голодовку, если не собираешься голодать хотя бы месяц, – бессмысленно.

Можно голодать прямо перед зданием облсовета или Верховной рады – короче, того места, где вы бастуете. Это эффектно, особенно в момент, когда голодовка объявляется. Но резонанс гораздо сильнее, если ты голодаешь в забое. На самом деле здесь можно немного схитрить: все равно никто не увидит, что вы там делаете. Но отъедаться вволю не получится: через несколько дней одному из вас должно стать плохо, и его должны госпитализировать. Это нужно, чтобы подогревать интерес людей к теме. Да и когда вы, в конце концов, подниметесь на поверхность, вид у вас должен быть… ну, не слишком товарный. Не такой, как будто вы все это время были на курорте. Так что поголодать, даже под землей, придется.

Ну и совсем уже радикальный вариант – самосожжение. Это, конечно, сложная штука. На такое не любой согласится. Ведь даже если ты не планируешь умирать, хотя бы 5 процентов тела обгорит, да и ожоги должны быть второй степени – не меньше. А чтобы решиться, необходимы крепкие нервы. И желание. В общем, самосожжение – обычно не индивидуальное действие, а коллективное. Решают всей бригадой, а затем кто-то один обливается бензином и работает за всех. Или тот, на кого падет жребий, или, скорее, кто-то, у кого порядочные долги. Карточные, например. Или ему денег дадут.

Мы бастовали десять лет – может быть, пришло время развлечься?

Позавчера родственники погибших в Китае шахтеров – ну, те самые, которым я писал соболезнования, – ворвались в здание районной администрации и избили чиновников. Они пикетировали администрацию несколько дней. Они говорили, что горняков заставляли спускаться в уже горящую шахту, чтобы директор мог получить квартальную премию. Они требовали, чтобы к ним вышли и сказали, кто несет ответственность за смерть их сыновей, братьев, мужей и отцов. Они плакали и кричали и просто молча стояли под окнами.

Но к ним так никто и не вышел.

И тогда они сами ворвались в здание. Восемьсот человек, восемьсот матерей и отцов, сестер и братьев, жен и детей разломали двери, смели охрану и, словно водный поток, затопили здание. Они сбрасывали на пол вазы и бюсты, они срывали со стен флаги и портреты, они били тех, кто попадался им на пути. Они хотели найти директора шахты – и, если бы нашли его, убили. Но его не было в здании райадминистрации. Полицейские ничего не могли сделать против разъяренной толпы, и им на помощь послали дополнительные силы внутренних войск.

Я слушал об этом вчера в новостях и думал, что, может быть, хватит бастовать и пришло время переходить к чему-то более веселому?

Например, к проносу мяча на шахту.

Например, к игре в футбол в забое.

Или, например, к тому, чтобы прокладывать под землей необозначенный туннель. Можно протянуть такой туннель до Китая или до Сербии – и объединить все шахты разных стран в единую систему. Я представляю себе, как мы пробиваем последние сантиметры породы. С грохотом открывается проход в другой туннель, а там наши братья, другого цвета кожи, говорящие на другом языке, но так же, как мы, перепачканные угольной пылью, так же, как мы, проводящие большую часть своей осмысленной жизни под землей, так же, как мы, бастовавшие за что-то, и так же, как мы, терявшие друзей в забое. Мы бросаемся друг другу на шеи, что-то кричим и отлично понимаем друг друга, даже не задумываясь, кто на каком языке говорит. Настоящая встреча на Эльбе. Наша маленькая победа.

Но пока это – дело будущего. Такой большой проект надо начинать с чего-то относительно маленького.

Скажем, с прорытия туннеля в Киев.

Я придумал это на следующий день после того, как узнал о происшествии в Китае. Рассказал об этом ребятам после того, как мы закончили футбольный мини-чемпионат между бригадами. Никто не задавал вопросов. Мы нашли гезенк, который можно развивать вдоль Днепра в сторону столицы нашей родины. Мы составили график работ. Мы начали работать.

Никто из тех, кто спускается в забой, никогда не расскажет об этом тому, кто ходит по поверхности.

Больше всего мы боялись даже не того, что об этом туннеле станет известно, а того, что он не понравится пещерным троллям. Но уже через неделю мы поняли, что все в порядке. Они никак не отреагировали, несколько дней никто из наших не видел вообще ни одного тролля, а значит, до этой затеи им нет дела, и мы можем продолжать работу над ТНН.

Туннель нетипичного назначения – это просто эвфемизм для обозначения дороги на Киев. Мы ходили туда много раз, но ни разу – с целью обрушить весь этот проклятый город под землю. Ни разу до этого мы не планировали проложить туннель до города и вырыть под этим городом огромную яму, в которую он провалился бы весь, без остатка. Со всеми своими церквями и старинными соборами. Со всеми своими хорошо отремонтированными дорогами и ухоженными парками. Со своими чопорными жителями и представителями иностранных государств. С президентом, парламентом, министерствами и всеми остальными, кто правит этой страной.

Я смотрю телевизор и улыбаюсь про себя, слушая гипотезы экспертов о том, из-за чего просели дома. Они думают, что это произошло из-за вымывания почв, не выдержавших резкого промерзания. Они думают, что это произошло из-за древних карстовых пещер, в которых обрушились своды. Они думают, что дома были построены на месте древних скифских курганов.

Ни один из экспертов не предположил, что группа шахтеров провела эксперимент, чтобы посмотреть, как можно обрушить дома, убрав опоры свода в туннеле.

Они скорее свалят все на инопланетян, чем предположат такое.

Они скорее начнут говорить о божественном вмешательстве, чем о том, что бригада грозов предприятия «Западдонбассуголь» спланировала государственный переворот.

Анархическую революцию.

Вот так.

Все в порядке.

17

Рустам достает из дебрей шкафа очередное личное дело и кладет его к моему локтю. У меня есть ощущение, что личные дела никогда не попадают в его шкаф извне, что никто никогда не приносит их и не кладет туда, что они просто материализуются там или что они там были изначально.

– Вот, – говорит Рустам, – посмотри, может быть, этот?

Рустам тычет своим большим кривым пальцем в фотографию очередного шахтера из шкафа.

Может быть, этот?

Может быть. Откуда я знаю, Рустам?

Я начинаю читать новое личное дело. Почему-то мне кажется, что я узнаю его. Почему-то мне кажется, что в глубине души или еще чего-то я уже знаю, кто он и как его найти, осталось только вспомнить. Мне надо только увидеть его личное дело, и я пойму, что это он.

Марк Шейдер.

После того как я объяснил товарищу подполковнику перспективы, которые последуют за моим увольнением, меня оставили в покое. По крайней мере с виду. Конечно, каждый мой шаг отслеживается и документируется, вся агентурная сеть управления Министерства внутренних дел в Днепропетровской области теперь собирает информацию о том, где я был, кого я видел и что делал, – но ведь это мелочи. Я слишком хорошо знаю, как работает система, чтобы не суметь заставить ее видеть то, что я хочу ей показать. По крайней мере мне перестали указывать, что делать.

И тогда я начал искать Марка Шейдера.

Не поймите меня неправильно, я по-прежнему делал свою работу. Меня все так же волновали перспективы развития угольной промышленности. Я продолжал ездить от шахты к шахте и заниматься своими вычислениями после каждой аварии, все так же раз за разом применять свою простую формулу и собирать информацию, ценную с точки зрения национальной безопасности. Просто Марк Шейдер – самая большая и самая важная часть работы, если верить моей интуиции. А я привык ей доверять.

Я начал с того же, с чего и обычно: с шахтерских пьянок. Я снова надел поношенный костюм и сел за руль своего старенького «Пежо», чтобы снова трястись по колдовые*ным проселочным дорогам.

Я снова пью.

И снова напиваюсь.

Я снова треплюсь без умолку и слушаю, что говорят вокруг.

Я снова смеюсь над чьими-то анекдотами и рассказываю анекдоты сам.

«Встречаются шахтерская жена и шахтерская вдова.

– Ну что, – спрашивает шахтерская жена, – ты уже отошла, после того как твоего в забое завалило?