ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3) - Пантелеймон Кулиш

ассоциации, и появлялись в виде колонистов среди одичалого края. Без так называемой

ассистенции и без условия взаимной помощи ни одно панское семейство не дерзало

явиться к подданным, попробовавшим безнаказанного самоуправства.

С удивлением узнали тогда козаки, что им нельзя оставаться в шляхетских имениях

при своих войсковых правах и вольностях. Надобно было—или отказаться от

козакованья, или, забрав свою движимость, переходить в те королевщины, которые

назначались коммиссарами для козацкого жительства. Но удивление переходило в

ярость, когда стали делать различие между вписанными и невписанными в козацкий

реестр. Первых просили удалиться из имения; от вторых требовали чиншей, податков и

отбутков, или

*) Хмельницкий пишет в нем: „посылаем войсковой реестръ*, а реестр был в руках

у короля в начале января. И потом: „Те, которые, по заключении мира, умертвили

урядников, своих панов, наказаны но мере вины в бытность в Киеве пана воеводы*, а

киевский воевода был в Киеве снова в январе, т. Ш.

12

90

.

панщины. Хмельницкий долго не объявлял Зборовского договора, на* конец

разослал от Малороссии универсал, повелевающий повиноваться панам дединам и

панам урядникам под страхом смертной казни.

Таким образом обещания, которыми завлекал он в козацкое войско вотчинных и

ранговых, иначе панских и королевских подданных, оказались обманом. Обнищавшие,

„изнужившиеся“, по выражению Бунакова, реестровики, вместо переходов в козацкие

поселки, завопили в панских имениях о зраде. „Зрадила нас наша старшина! зрадив нас

и сам гетьман!. Дьишут одним духом з нашими нашийниками, з нашими душманами!

накладають с панами! вырубают Хях6мъ“!4) Такие восклики гремели всюду, где

собирались герои поджога и грабежа шляхетских дворов, панских домов и всякой

движимости. Начались повсеместные бунты. Повторились убийства над панами и

отмщения за них со стороны панов Кто на разоренное козаками хозяйство вернулся в

сопровождении надежного почта, те брали верх над бунтовщиками, и в этом случае на

своевольных мужиков действовал не столько страх оружия, сколько уверенность, что

паны в состоянии охранять их самих от козакующей голоты, затевавшей и

поддерживавшей бунты. Те же паны, которые не обеспечили себя ни надворною

дружиною? ни подмогою соседей, спешили убраться за добра ума в более безопасные

местности.

Политика Хмельницкого, часто противоречившая собственным правилам,

поставила его между двух лагерей. С одной стороны все христианское общество, в

гражданственном строю своем, требовало от него приноровления к правилам жизни,

выработанным веками культуры; с другой—орда головорезов и хищников домогалась

от него полной свободы, не желая знать, что это значит и к чему такая свобода приведет

в ближайшем будущем. Взявшись выместить за Чаплинского на всех его укрывателях,

он отрекся от солидарности с тем классом, к которому принадлежал отец его,

Чигиринский подстаростий, сложивший голову рядом с великим Жовковским; но

теперь видел, что не сдобровать ему в роли Ко-

*) Бъгрубати Ляхом значило говорить по-польски, вести себя поляшески, например:

Ой пъе Сква и гуляє,

Ляхби вырубке...

.

91

зацкого Батька, и потому делал уступки панской республике, которая приютила его

отца в бедственном положении и взлелеяла собственное детство его.

Чтобы занять умы, взволнованные бунтовщиками, Хмельницкий созвал в

Переяславе генеральную раду. На ней был прочитан и принят козаками реестровый

список, посланный к королю. Этим актомъ* завоеванным под Збаражем и Зборовым,

Козацкий Батько сложил с себя ответственность перед разбойною массою в том, что не

ведет ее потати Ляхгф, а, вместо того, еще карает смертию панских убийц. Все козаки,

имевшие, в глазах черни, преимущественное право на козацкия вольности, признавало

законным и естественным тот порядок вещей в Украине, который был ниспровергнут

по поводу гонитвы Хмельницкого за его обидчиками. Чтоб отменить их общее

решение, голодная и сравнительно безоружная чернь должна была бы убить не одного

Хмельницкого, но и сорок тысяч реестровиков, вместе со всеми теми, которые

пользовались выгодами их положения по за реестром.

Так из-под ига панского люда посполитые перешли под иго козацкое, потому что

гетман карал их смертью за бунты против панов, а сорокатысячный

привелигированный Козацкий Народ, за реестром доходивший до статысячного,

содержался на счет ра. боты людей посполитых. Это была новорожденная, хоть и не

законнорожденная, шляхта, которой недоставало только государственной нобидитации.

То, что говорит о себе в кобзарской думе Иван Канивченко, сподвижник Филоненка,

было символом веры каждого козака:

И вже мени не честь, не подоба По риллях спотыкати,

Жовти сапчянци каляти,

Дороги сукни пылом набивати... *)

Теперь людям доснолитым, не шляхтичам и не козакам, предоставлялось делать

сравнение между тем временем, которое пред-

'*) Хлебопашество в жизни Козаков (пишет достойный оппонент костомаровских

изображений козачества в Смутное Время Московского Государства, г. Беляев)

являлось элементом развращающим, слишком оседлым, и потому пахать землю, сеять

хлеб, например у Донцов, строго воспрещаюсь: „а станут пахать, и того бить до смерти

и грабить4*, говорит одна войсковая грамота 1590 года по Хоперским и Медведицким

городам. („ Минин и Пожарский", стр. 207).

92

,

шествовало Хмельнитчине, и тем, когда „козацкая слава разлилась по всей

Украине*.

По свидетельству Самовидца, до бунта Хмельницкого, „поспольство во всем жили

обфито (изобильно): в збожах (хлебах), в бидлах (скоте), в пасекахъ*; досадовали их

только не привычные для украинцев „вымыслы великие от старо стов и от их

наместников и Жидов. Бо сами державця на Украине не мешкали (не жили), тилько

уряд держали, и так о кривдах людей посполитых мало знали, альбо, любо (хоть) и

знали, только, заслеплени будучи подарками от (панских) старост и Жидов

арендарей, .же (что) того не могли узнати, же (что) их салом по их же шкуре и мажут: з

их подданных выдравши, оным даруют, щб и самому пану вольно бы узяти у своего

подданного, и не так бы жаловал подданный его. А то леда (какая-нибудь) шевлюга

(шваль), леда (какой-нибудь) Жид богатится, по килько цугов коней справляет,

вымышляючи чинши великие, поволовщины, дуды, осып, мерочки сухие, з жорнов

плату и иное, отниманье фольварков, хуторов,— що натрафили на человека одного, у

которого отняли пасеку, которая всей Земле Польской начинила беды*...

По свидетельству же всех современных документов, в эпоху Хмельницкого

свирепствовала ужасающая нищета в той массе, которая, увлекшись козацким

промыслом, помогла козакам отделить на свой пай сытный кусок хлеба на счет старост,

державцеви арендаторов Жидов, а сверх нищеты свирепствовал козацкий произвол, без

всякой апелляции. В тех же местах, где козаки не сидели на шее у донаторов и

гречкосеев (названия у них презрительные), — в тех местах свободно разгуливали

татарские загоны. Козаки перебили или предали Татарам панов, которые набирали

бывало из своих сел охотников догонитвы за хищниками; вооружали их на

собственный счет, водили в „неведомыя* поля по примеру древнего князя Игоря, и

нередко, как это мы знаем по „русскому воеводичу*, слагали буйную голову в бою с

неверными, Теперь некому было охранять от Орды не только мужиков, но и козацких

жилищ. Ворота в Украину стояли Татарам настежь; Зборовский договор отдал под их

кочевья все Черноморие, от Азова до Чигирина, от Чигирина до Акермана, и если они

уводили в неволю даже собственных сподвижников, Козаков, то каково было

положение доматоров и гречкосеев!

В то время, когда Хмельницкий просил короля об освобождении Тетеревского и

Котовича из тюрьмы, прибавляя: „а мы за на-

.

93

яснейший маестат вашей королевской милости готовы жертвовать жизнью (zdrovvie

swoje ronic)“, — в то самое время Адам Кисель изображал королю положение дел в

Украине такими словами: „После моего первого киевского обжога, о котором я

уведомил вашу королевскую МИЛОСТЬ, — лишь только Хмельницкий велел снять

головы и тем, которые у берегов козатчины начинали мятеж в панских имениях, и тому,

что назывался гетманом на Запорожье, мужики несколько приутихли. Однакож, желая

подействовать еще сильнее в этом случае, Хмельницкий намерен в скором времени