Круглосуточный книжный мистера Пенумбры - Робин Слоун

Конечно мы его примем. Ведь иначе какое это приключение? Выслушав жалобу старого волшебника, ты берешься помочь.

Пенумбра складывает пальцы домиком.

— Вам знакомо имя Альд Мануций?

Кэт и Нил качают головами, но я согласно киваю. Может, наконец, и школа дизайна мне пригодится:

— Мануций был из первых книгопечатников, — говорю я, — сразу после Гутенберга. Его книги до сих пор знамениты. Они прекрасны.

Я видел слайды.

— Верно, — Пенумбра кивает. — Это было в конце пятнадцатого столетия. Альд Мануций собрал в своей печатне в Венеции переписчиков и ученых и напечатал там первые издания классиков. Софокл, Аристотель и Платон. Вергилий, Гораций и Овидий.

Я вступаю:

— Да, он печатал их новым, только что разработанным шрифтом, который придумал дизайнер по имени Гриффо Герритзун. Потрясающий шрифт. Ничего подобного еще не бывало, и, в принципе, это и сейчас самый популярный шрифт. Gerritszoon устанавливают на всех маках. Но только не Gerritszoon Display. Этот приходится красть.

Пенумбра кивает.

— Все это хорошо известно историкам, а также… — Он поднимает бровь. — …Продавцам книжных магазинов. Еще, пожалуй, вам будет интересно знать, что наследие Гриффо Герритзуна служит источником процветания нашего братства. Даже сейчас издатели, покупающие этот шрифт, покупают его у нас.

— И мы не отдаем его задешево, — добавляет Пенумбра вполголоса.

У меня в голове стыкуются два кусочка паззла: словолитня FLC — это и есть Festina Lente Company. Культ, которому служит Пенумбра, живет за счет циклопических цен на лицензионные шрифты.

— Но вот в чем заковыка, — продолжает Пенумбра. — Альд Мануций был не просто издателем. Он был философом и учителем. И первым из нас. Он основал Неразрывный Каптал.

Что ж, этому нас на типографике точно не учили.

— Мануций верил, что в трудах классиков скрыты глубокие истины, и среди них ответ на наш главнейший вопрос.

Повисает напряженное молчание. Я, кашлянув, спрашиваю:

— Что за… главнейший вопрос?

Кэт, совсем без голоса:

— Как жить вечно?

Пенумбра оборачивается и пристально смотрит на нее.

Его глаза широко раскрыты и светятся.

— Когда Мануций умер, — тихо продолжает он, — ученики наполнили его гробницу книгами — по экземпляру каждой, когда-либо им напечатанной.

Ветер так крепко налегает на дверь бара, что она дребезжит.

— Они сделали это, потому что гробница была пустой. После смерти Альда тела не нашли.

Значит, у этого культа есть и свой мессия.

— Он оставил после себя книгу, которую назвал «Codex vitae» — книга жизни. Она была зашифрована, а ключ Мануций оставил лишь одному человеку: своему лучшему другу и компаньону, Гриффо Герритзуну.

Поправка: у культа есть и мессия, и первый апостол. Но этот апостол хотя бы был дизайнером. Это клево. А codex vitae… Я уже слышал о нем. Но Розмари Лапен сказала, что codex vitae — это книги с дальних полок. Я запутался.

— Мы, последователи Мануция, не один век бились над расшифровкой его codex vitae. Мы считаем, что там записаны все тайны, которые открылись ему при изучении древних, и первая среди них — секрет вечной жизни.

По стеклу барабанит дождь. Пенумбра глубоко вздыхает.

— Мы верим, что когда наконец откроем его секрет, все члены Каптала, когда-либо жившие на свете… снова оживут.

Мессия, первый апостол и вознесение. Ну-ка, ну-ка и еще пару раз ну-ка. В моих глазах Пенумбра балансирует на грани между обаятельно чудаковатым стариком и опасно чудаковатым стариком. Две вещи склоняют чашу весов в сторону обаяния. Во-первых, его лукавая улыбка, которую не назовешь зацикленной, а микромыщцы не врут. И во-вторых, взгляд Кэт. Пенумбра ее увлек. Знаете, люди порой верят в учения и постраннее этого, так ведь? Президенты и Папы верят в теории похлеще.

— О каком числе последователей мы говорим? — спрашивает Нил.

— Не таком большом, — отвечает Пенумбра, отодвигая стул и поднимаясь из-за стола, — чтобы они не поместились в одной комнате. Идемте, друзья. Читальный Зал ждет.

Codex vitae

Мы шагаем под дождем, укрываясь под одним широким черным зонтом, одолженным в «Дельфине и якоре». Нил поднимает его высоко над нами — зонт всегда держит воин, — Пенумбра идет в середине, а мы с Кэт жмемся к нему с боков. Пенумбра не занимает много места.

Подходим к темному подъезду. Сильнее отличаться от магазина в Сан-Франциско это место вряд ли могло бы: где у Пенумбры стеклянная стена и теплый свет, льющийся изнутри, здесь сплошной камень и два тусклых фонаря. Наш книжный приглашает войти. А это место предупреждает: «Нет уж, ступай-ка лучше мимо».

Кэт тянет дверь на себя, отворяет. Я вхожу последним и, перешагивая порог, сжимаю ее запястье.

Я совсем не ожидал, что внутри нас встретит такая пошлость. Я думал увидеть горгулий. А вместо этого два низких диванчика и квадратный стеклянный столик, оформляющие небольшую приемную. На столе веером разложены бульварные журнальчики. Прямо перед нами узкая стойка, за ней молодой человек с бритой головой, которого я видел утром на улице. На нем синий джемпер. На стене над его макушкой квадратные прописные буквы без засечек гласят:

— Мы пришли повидать мистера Декла, — говорит Пенумбра администратору, который едва удостаивает нас взглядом. Пенумбра проводит нас за дверь с матовым стеклом. Я все еще надеюсь на горгулий, но нет: серо-зеленый натюрморт, холодная саванна широких мониторов, низких перегородок и черных выгнутых офисных стульев. Это офис. Точь-в-точь «НовоБублик».

За потолочными панелями жужжат люминесцентные лампы. Столы расставлены группами, и за ними работают люди, которых я видел утром в бинокль космического штурмовика. Большинство в наушниках: ни один не поднимает глаз от монитора. Через их сгорбленные спины я замечаю банковские программы, почтовые ящики и Фейсбук.

Какая-то нестыковка. В этом здании, как я вижу, куча компьютеров. Наш путь вьется между кабинок. Здесь наблюдаются все тотемы офисного уныния: автомат с растворимым кофе, жужжащий холодильник-недоросток, громадный многофункциональный лазерный принтер, сообщающий миганием красной лампочки о застрявшей бумаге. Белая пластиковая доска с затертым палимпсестом мозговых штурмов. Сейчас на ней ярко-синими росчерками выведено:

Я все жду, что кто-нибудь поднимет глаза и заметит нашу маленькую процессию, но все как будто сосредоточенно работают. Тихий цокот клавиш — точно как дождь за окном. В дальнем углу слышен смешок, я гляжу туда: мужик в зеленом свитере ухмыляется в экран. Он ест йогурт из пластиковой плошки. Наверное, смотрит видео.

Со всех сторон кабинеты и переговорки: двери с матовыми стеклами и маленькими табличками. Та, к которой мы направляемся, в самом дальнем конце, а табличка на ней гласит:

Пенумбра кладет тонкую ладонь на ручку, один раз стучит в стекло и входит.

Кабинет тесный, но резко отличается от пространства за порогом. Глаза с трудом привыкают к новой гамме: здесь стены темные и яркие, обои в зеленых и золотых кренделях. Пол деревянный: он пружинит и скрипит под ногами, а каблуки Пенумбры слегка цокают, когда он поворачивается закрыть за нами дверь. И свет здесь другой: он льется из теплых ламп, а не из ртутных трубок под потолком. Дверь, затворяясь, отсекает внешний гул, который сменяется сладкой плотной тишиной.

В кабинете массивная стойка — родной брат-близнец той, из магазина Пенумбры — и за ней сидит тот самый мужик, которого я первым заметил утром на Пятой: Нос-Картошка. На нем поверх уличной одежды черная мантия. Она запахивается спереди, скрепляясь серебряной булавкой — две ладони, сложенные в виде открытой книги.

Ага, что-то начинается.

И пахнет здесь иначе. Книгами. За стойкой, за спиной Носа-Картошки тянутся до потолка заполненные книгами стеллажи. Но этот кабинет не того размера. Выходит, тайная библиотека Каптала не больше книжной лавки в провинциальном аэропорту?

Нос-Картошка улыбается.

— Сэр! Милости просим, — говорит он, поднимаясь со стула. Пенумбра вскидывает руки, призывая его не вставать. Картошка переключается на нас с Кэт и Нилом:

— Это ваши друзья?

— Это непереплетенные, Эдгар, — торопится ответить Пенумбра.

Он оборачивается к нам.

— Студенты, это Эдгар Декл. Он охраняет дверь в Читальный Зал уже… сколько, Эдгар? Одиннадцать лет?

— Ровно одиннадцать, — подтверждает Декл, улыбаясь.

Мы все, вдруг замечаю я, улыбаемся в ответ. После холодной улицы и еще более холодного офиса Декл и его каморка — как согревающее питье.

Пенумбра смотрит на меня, и его глаза смеются: