Консул - Валерий Большаков

Лобанов с раздражением почесал собственную бородищу – бритье было под запретом, голые лица привлекали бы внимание в Парфии, но до чего же вся эта волосня зудит!

В Эвропе Сергий впервые увидел парфян, так сказать, «в натуре». И мужчины, и женщины, принадлежавшие к этому воинственному народу, носили туники, покрытые обильной вышивкой, и шаровары. Всадники надевали гамаши из кожи или ткани, с завязками. Женские одеяния были куда длиннее мужских, доходя до лодыжек. Парфянки носили накидки и вуали, часто попадались головные уборы из диадемы и высокого тюрбана, поверх которого ниспадала прозрачная ткань, скрывающая лицо.

Красавицы пользовались красной помадой для губ, обводили глаза черными линиями и румянили щеки. Самое интересное, что к тем же уловкам прибегали и мужчины – эти суровые воины и пастухи искусно укладывали свои длинные волосы волнистыми прядями или завивали в ряды локонов, красили губы, подводили глаза. Городские жители унизывали пальцы перстнями, а деревенские носили серьги.

А как мутировали боги! Диффузия вер была так значительна, что в храмах появлялись изваяния гибридов. Например, Зевса-Бела-Арамазды, Аполлона-Митры-Гелиоса-Гермеса, Артагна-Геракла-Ареса или Анахиты-Иштар-Афродиты-Нанайи.[28]

– В принципе, – рассудил Искандер, – сближение вер есть процесс объективный и конструктивный, даже при всей своей кажущейся наивности. Однако это еще и размывание устоев. Эллинское начало растворяется в азиатчине… Никаких шансов!

– Как говорил мой дед Могамчери, – доверительно сообщил Эдик, – в слове «Евразия» первые три буквы следует писать с маленькой буквы, а последние четыре – с большой. Правда, Ваня?

И Ван почтительно сложил ладони, улыбнулся и сказал:

– Земли, которые драгоценный Эдик называет Азией, весьма обширны. Без конца и без края тянутся они до самого Восточного океана,[29] а племена и народы, их населяющие, так разнятся, что подчас противостоят друг другу из-за разности понимания пути… Амитофу!

– Это происходит потому, – изрек Лю Ху, – что не водится среди варваров совершенномудрых правителей из благородных мужей.

– Блажен, кто верует, – равнодушно заметил Лобанов.

– А разве не из веры родится верность? – вкрадчиво сказал конфуцианец. – И разве сами вы, драгоценный Сергий, не являетесь образцом благородного мужа, обладающего пятью добродетелями? Взгляните! Все мы послушны вашей воле и ступаем за вами.

Роксолан усмехнулся, ничего не ответив.

– Ничтожный пролетарий склоняется к стопам благородного мужа, – молвил Эдик, дурачась, – и просит указать ему путь!

– Тебе как указать, – сощурился Лобанов, – коленкой?

– Как будет благоугодно солнцеподобному предводителю…

– Договоришься у меня, – проворчал принцип-кентурион. – Вперед!

На восьмой день пути отряд под предводительством Сергия Корнелия переправился через Евфрат и Нармалхан и вышел к славному граду Селевкии.

Город был велик, уж никак не меньше Антиохии, южнее к нему притулилась Вологезия, отстроенная парфянами, а на противоположном берегу Тигра, куда вел мост, раскинулся Ктесифон, столица Парфии. Сошлись Запад и Восток…

Даже глядя через реку, можно было заметить различия в градостроительстве эллинов и парфян – Селевкия была расчленена на строгие квадраты кварталов и составляла в плане четырехугольник, а вот Ктесифон был круглым, и улицы его вились, загибались, кривились, сбегались и разбегались замысловатыми зигзагами.

– Не теряем бдительности, – настроил спутников Сергий. – Искандер, ты вроде отсюда родом, ну так веди.

– А куда? – спросил Тиндарид, вдохновляясь и жадно присматриваясь к линии городских стен.

– На постоялый двор. Приличные места тут есть?

– А как же!

Покрутившись по окраине, Искандер вывел семерку к огромному двухэтажному зданию, занимающему целый квартал. В каждой из длинных глухих стен, побеленных известкой, с неглубокими нишами-айванами, имелся проход во внутренний двор – просторную площадь, заставленную бесчисленными коновязями и поилками, иной раз – под рваными тентами. Дремлющий араб приглядывал за надменными верблюдами.

По внутренним стенам постоялого двора шла галерея, опертая на столбы, ее верх затеняли полотняные навесы.

Купцы и путешественники, земледельцы, приехавшие в город продать излишки, старались не выходить на солнце, которое весьма ощутимо припекало. Постояльцы сидели в тени и вели степенные беседы – о видах на урожай риса, который в Риме звали «парфянским пшеном», о ценах на сыр, о погоде, которая хуже некуда.

Искандер быстро договорился с хозяином, заплатил вперед, и семерка повела лошадей в конюшню, к поилкам и кормушкам.

– Не будем терять время, – решил Сергий. – Мы на базар, подыщем сменных лошадей, а вы, драгоценные философы, оставайтесь здесь. Отдыхайте, а заодно приглядывайте за вещами и лошадьми…

Преторианцы покинули гостиницу и направили стопы к базару.

– Торговые ряды прямо на берегу, – оживленно говорил Искандер, – и там очень много самых разных лошадей – и арабских, и парфянских, всяких.

– Узнаёшь хоть родные места? – осведомился Гефестай.

– С трудом, – вздохнул Тиндарид. – Ты не забывай, Траян тут здорово покуролесил в войну…

Впрочем, развалины не бросались в глаза – воссоздать строение в безводных местах, не знающих дождя, не так уж сложно. И вдоль улиц выстроились дома в один-два этажа, окружая дворики. На крышах, всегда плоских, куда вели лестницы со двора, жильцы ночевали. Вторые этажи давали убежище от запахов первых этажей, где готовили еду и справляли нужду. Между невысокими жилищами часто зеленели садики или лежали незастроенные пустыри.

Искандер стремительно шагал, уверенно сворачивая в переулки, и Чанба сердито попенял:

– Куда ты так гонишь? Боишься, что базар унесут?

– Ходи шибче! – бросил Гефестай.

– Я боюсь, – серьезно ответил сын Тиндара, – что мы можем опоздать и не спасти консула… В принципе, он уже не консул, а консуляр,[30] но какая разница? Я боюсь, что малейшее наше промедление может стоить ему жизни.

– Тем более что он там не один, – добавил Гефестай.

– Всё понял, – поднял руки Чанба, – проникся, осознал.

За рядом длинных складов открылась большая пыльная площадь, примыкающая к берегу Тигра и доходящая краем до моста.

Крепко удерживая кошельки и оружие, преторианцы окунулись в огромную людскую толпу.

Со всех сторон на них обрушился гул голосов, громкие выкрики, звон металла, ослиный рев, конское ржание, поросячий визг, блеяние овец и мычание быков.

Острый запах дыма от горящего в очагах сухого кизяка смешивался с упоительным ароматом жареного мяса и саранчи на шампурах, благоухающего свежего меда, пшеничных лепешек и чеснока, с запахом спелых дынь и фиников.