Донос - Юрий Запевалов

Да, рано повзрослели дети в войну. Было ей в ту пору два с половиной года.

14

Распорядок в больнице – подъем, завтрак, обед, ужин, раздача хлеба – тот же, что и в тюремной камере. Вместе с хлебом выдают сахар, масло, молоко. Сразу после сна, еще до завтрака, выводят «на парашу». В палатах «параши» нет, только помойное ведро, поэтому два раза в день выводят в общий туалет – утром и вечером. Там умываемся, чистим зубы, бреемся ну и все остальное. Нас не торопят, когда закончим со всеми делами полностью, сами стучим в дверь – «мы готовы» и так же под конвоем возвращаемся в палату.

Палату моют ежедневно – полы, протирают на стенах пыль, каждые десять дней меняют постельное белье. Перед сменой белья – капитальная уборка камеры с дезинфекцией. Больных выводят в соседнюю камеру, «в гости» или в свободную, если она есть. А такое бывает после большой выписки, когда новых больных не принимают до выполнения этой дезинфекции.

Все работы выполняют «шестерки» – рабочие из «зеков» – от раздачи хлеба до обслуживания и в больнице, и, например, в бане. Баня раз в неделю обязательно, отказаться никто не имеет права.

В больнице мы в нашей палате установили такой же порядок, что и в нашей камере в Сизо: все общее – «дачки», молоко, масло, сахар – все это не растаскивалось по углам, вместе завтракали, варили варево ну и делили продукты, полученные с передачей: что съесть утром, побольше на обед, а что оставить и на вечер. Распределяли по дням, чтобы сразу не съесть все, чтобы не остаться без продуктов, если вдруг не получит кто-то свою «дачку».

Я, кстати, и настоящее-то сливочное масло не очень люблю, а в палате выдавалось масло очень низкой жирности, как и молоко. Я ни молоко, ни масло не ел и не пил, отдавал ребятам. Конечно, никому не говорил при этом – нате, ребята, пейте мое молоко. Просто, во время общего обеда все это съедалось и выпивалось всеми вместе, без всякого дележа или распределения.

Утром, вскоре после завтрака, врачебный обход. Лечащий врач посещает палату ежедневно. Где-то раз в десять-двенадцать дней палаты обходит Заместитель главного врача по лечебной части. Рассматривается состояние больного, корректируется лечение, решается вопрос выписки или продолжения лечения.

Уколы ставили рано утром, часов в шесть. Однажды дежурная сестра никак не могла справиться с забором крови у пацана и посетовала:

– Да как тут брать-то? Игла уже совсем тупая.

Я взорвался:

– Как игла тупая? Вы что же, используете шприцы повторно? Вы что, не знаете, что брать кровь, ставить уколы разрешается только одноразовыми шприцами? Вы что, «СПИДом» хотите нас заразить?

Что тут началось!

– Ты чего разорался! Забыл, где находишься? Да я сегодня же докладную на тебя напишу!

– Пиши. А я напишу Прокурору, что вы многократно используете шприцы.

– Напиши. На свою задницу!

И быстро скрылась. Тяжелая дверь захлопнулась.

На второй день, на утреннем обходе, наш лечащий врач сообщила мне, что все у меня теперь в порядке и лечение мое заканчивается.

– Завтра мы вас выписываем.

Я спросил у врача, нет ли у них сложностей с получением разовых шприцов, не нужна ли в этом деле помощь.

– Да нет, вроде не слышно никаких жалоб от сестер или из процедурной – ответила врач абсолютно спокойно, – во всяком случае нам для уколов хватает, трудностей с получением шприцов никаких нет, не думаю, чтобы здесь нужна была чья-то помощь.

Об утреннем инциденте с дежурной медсестрой никто не вспоминал или просто никто из врачей об этом не знали. Сестра промолчала, а мы не жаловались. Думаю, что сестра свалила на шприц свою элементарную оплошность.

Конечно, подлечился я неплохо, поправился, прошли боли в сердце, прекратились почечные приступы. Тюремная больница не санаторий и не гражданская больница, там, наверное, долго не лечат, только подправляют. Поэтому я не могу увязать конфликт с медсестрой с последующей выпиской. Все таки до этого конфликта сестра относилась к нам неплохо.

Первая военная зима выдалась в Сибири суровой. Уже в декабре морозы достигли сорока градусов. Дальше еще хуже – и в январе, и в феврале стояли сильные холода. Температура опускалась ниже пятидесяти. Словно сама природа испытывала нас – ну-ка, как вы, сможете выжить?

Школы были закрыты, да в школу и ходить-то не в чем по таким морозам. Дома обнимали буржуйки, грелись как могли. У нас с Альмухаметовыми была одна, общая на две комнаты печка «голландка». Пока были дрова, печку все же подтапливали. Но дрова к середине зимы кончились, грела только «буржуйка», топили ее чем попало – и стулья сожгли, и почти все книги отцовские. Остывала она быстро, к утру вода в бачке замерзала. И все же жили, и за хлебом ходили, и пищу добывали.

Все проходит, потеплела и зима, морозы отошли, оживал потихоньку Город. Вновь заработали школы, поликлиники, магазины, столовые.

Выжил город. Вскоре совсем потеплело, а вот и весна. Высыпали на улицу пацаны.

– Ну привет. Живой?

– Живой, как видишь. А где Юфка?

– Нету Юфки.

– А где?

– Ну где, нету. А ты молодец, выжил.

Многих к весне недосчитались. Исхудавшие, с темными лицами, но с лучезарными глазами, мы радовались, что живые, что снова вот она наша свобода, пацаны сошлись во дворе и как-то даже стеснялись друг друга – смотри, такая зима, а он живой. И я живой. А скольких нету…

Но весной новая беда. Как это часто бывает после холодной зимы теплеет рано. Вот и у нас потеплело, Тобол вскрылся, а в низовьях, на севере еще холодно, лед. Наводнение. Да какое там наводнение – Всемирный потоп. Город затоплен, по улицам плавают лодки экстренной помощи. А мужиков-то почти нет. Женщины да старшеклассники – главная рабочая сила.

И голод. К магазинам ни подходов, ни подъездов, хлеба нет, продукты все съели. Все живое снова спряталось по домам, затаились, не двигались, берегли силы. Не есть по-нескольку дней стало как-то привычным. Маленьких только подкармливали, чем было.

И вдруг – мороз. Все покрылось льдом, пацаны по улицам теперь на коньках передвигались.

Военкомат направил сотрудников по домам, обессилевших подкармливали, увозили в больницу безнадежных, которые уже сами подняться не могли. Боялись эпидемий.

Столовые «Военторга» развозили в больших котлах похлебку и хлеб. Жителям домов наливали прямо во дворах, в их собственные чашки. Ели здесь же, во дворе. Если кто-то из квартиры выйти не мог, не было сил, заходили в квартиры, кормили прямо в постели.

Пацаны, конечно, пробирались к котлу и во второй, и даже в третий раз, и если удавалось получить ещё хоть одну добавку, объедались «до обсирания».

Вода спала. На очистку города вышли все – от мала до велика. Город очистился, зазеленел. Но был все так же суров и голоден. Снесло базар, и город потерял что-то свое, самобытное.

Но жизнь продолжалась! По весне занялись рыбалкой. Чем только не ловили – плели всякие корзинки, «морды», сети, ловили просто удочками. Жгли костры, варили, жарили, запекали. Ели сами, приносили домой, запасались впрок.

Пошла ягода, появились грибы. Здесь уж работали всей семьей. Варили грибницу, жарили «жареху», делали соления, сушили – зимой все сгодится.

Хлеб теперь давали в уменьшенных порциях, но все же давали. Город был перенаселен, эвакуированные продолжали поступать, население города росло по численности именно за счет беженцев и эвакуированных. Работы в городе не было.

Но уже шли эшелоны с оборудованием, ехали специалисты. В городе решено строить танковый завод!

И сразу город ожил, зашевелился – еще бы, такая работа! Появилась огромная строительная площадка. За городом, но дойти можно пешком. Пацаны теперь издали смотрели, как работают мощные машины, экскаваторы. Близко не подпускали – военный объект, вся площадка огорожена, охрана.

Первые танки появились в городе уже зимой.

В городе организовали торжественный митинг по поводу первой отправки танков, выпущенных новым заводом, на фронт.

Большая площадь на улице Советской, самодельная трибуна, красивым строем стоят танкисты, взволнованные выступления, из которых мы, пацаны, поняли только, что здесь провожают на фронт. Колонна танков зашевелилась, выстраиваясь вдоль по улице, команда, и танки пошли. Мы долго бежали рядом, но только до первого патруля. Дальше нас не пустили.

Это были первые танки, которые мы увидели не на картинке, «живьем». Но к танкам быстро привыкли. Теперь они шли по улицам в сторону станции без остановок. Пацаны, кто посмелее, цеплялись крючком за последний в колонне танк и катили за ним на коньках до первых патрулей. Цеплялись, до поры до времени.

Один смельчак прицепился, да не за последний танк, а в середине колонны, на повороте не устоял, сорвался с крючка, угодил прямо под гусеницы следом идущего танка. Это было на моих глазах, так как я тоже был одним из таких «смельчаков».