Последние каникулы - Лев Хахалин

— Второй раз будет не страшно? Не молчи! — шепнул он. — Знаешь, у меня такое чувство, будто я гору перевалил и устал ужасно. Спать хочешь? — Он встал.

— Пусти, пожалуйста. Не надо здесь, — зашептала Оля. — Я спать хочу — умираю! Пойду?

— Иди, конечно, — сказал Вадик обиженно. — Прости, пожалуйста! — Он отпустил ее и даже отошел к окну.

— Глупый мой, любимый! — тихо произнесла Оля и подождала, когда он посмотрит на нее. — Спокойной ночи!..

Покрутившись немного на кухне, Вадик лег и мгновенно заснул. Утром, попрощавшись с мамой в вагоне метро, он спросил у Оли:

— Что с тобой вчера было? Я чего–то не понял.

— Веришь мне? Значит, так надо было, — поцеловала его Оля при всех, чтобы он поверил.

Около девяти утра, когда по улицам города заспешил служилый народ, они были уже у гостиницы, где квартировал районный штаб.

Оля оставила Вадика на улице и вошла в четырехэтажное здание, сейчас такая уверенная в себе, что и не узнать. Вадик настроился скучать, но вдруг у газетного киоска услышал знакомый говорок Сашки Шимблита.

— Привет! — крикнул Вадик.

— Какими судьбами? — удивился Саша. — Приехал проведать? Меня? Два дня подряд заседали по вашим делам, — засмеялся он. — Промблема, — сказал он голосом Кочеткова. — Купировал ему истерику. Слушай, он что, гипертоник? — Вадик покивал. — Я и смотрю… Как же он продержался? Лечил его?

— Что с ним решили?

— Почетная отставка. По состоянию здоровья. Отпущен домой. Придется тебе писать обоснование задним числом. Не повезло тебе, старик! — посочувствовал он, истолковывая по–своему молчание Вадика. — Ну, ничего, потерпи! Скоро вся эта бодяга кончится, вернешься к нормальным делам, начнешь свою тему и позабудешь это приключение… Ребят только жалко. Заработков, похоже, у них не будет. Ну, а тебе, в компенсацию моральных издержек, — закартавил он, торопясь, — я районную премию обещаю. Я пошел! Ты все–таки не ко мне? На днях штаб к вам заедет. Отчет пиши! — крикнул он уже с порога гостиницы. Открыл дверь и отступил, пропуская Олю и Кочеткова. Кочетков кивнул ему и отвернулся.

— С конвоем, значит! — криво улыбнулся он Вадику. — Строем пойдем или как? Руки за спину? Ну, давай команду. — Кочетков смотрел на Вадика. — Чего уставился? Пошли, Ольга!

Он повернулся и быстро зашагал по улице вверх, на центральную площадь. Оля сделала движение, будто хотела догнать его.

— Обожди! — задержал ее Вадик. — Он еще не разряженный. Сейчас лопнет.

У поворота Кочетков обернулся и обнаружил, что идет один,

— Вот теперь пойдем, — сказал Вадик, когда Кочетков скрылся за углом. Он взял Олю за руку и останавливал, когда она, забываясь, начинала торопиться, возвращал ее на место, рядом с собой.

— Что так долго?

— Решение отряда доложила, и еще они протокол читали. Заждался?

— Ну и что они? Пришлют «варяга», как водится?

— Зачем? Согласились с нами.

— Как это согласились? — удивился Вадик.

— Согласились, и все. Ведь отряд решил. Народ. Все равно нам за все отвечать, не им, — твердо сказала Оля, и Вадик усмехнулся.

А дождик, начавшийся еще утром в Москве, теперь дошел сюда, и все моросил, накрывая серой мглою улицу с кучками сена на обочинах, крыши домов и далекий лес на горизонте. Одна за другой через площадь неслись машины, и, поглядев на бусинки воды, застрявшие у Оли в волосах, Вадик выбежал к самой проезжей части, сжимая в кулаке сложенную вчетверо бумажку мандата. Машины, с трудом, так, что даже замирали на мгновение, выбравшись на площадь, поднимались с убегающей к водохранилищу покатой центральной улицы, поэтому Вадик успел увидеть медицинский бодренький «рафик» и замахал руками.

— Ну, документ! — хмыкнул шофер, прочитав мандат. — Садитесь! — Он с улыбкой посмотрел на Олю.

— Захватите там еще одного нашего, — напросил его Вадик.

Машина рванула с места и почти сразу же нагнала Кочеткова, шагающего по кромке шоссе. Куртка на нем уже промокла на плечах. Когда «рафик» затормозил, он удивился, но, заглянув в распахнутую дверцу, увидел Олю и влез в низенький салон. Крепко хлопнул дверцей, скомандовал шоферу: «Газуй!»

В салоне, поближе к задним дверям и на носилках, стояли большие мокрые корзины; хорошо, свежо пахло землей и огурцами. Кочетков с удовольствием потянул носом воздух.

Оля сидела на откидном, докторском, сиденье, а Вадик — на запасном, спиной к ходу машины. Кочетков огляделся, все еще стоя на согнутых ногах, крякнул, когда на ухабе стукнулся головой о крышу.

— Ну, а я на место больного, значит. — Он снял корзины и лег на носилки.

Матовые стекла пропускали тусклый свет, и какие–то внезапно возникающие тени размыто скользили по ним; ревел мотор, и под полом гулко бились упругие колеса. А шофер все прибавлял и прибавлял скорость; их мотало и, чудилось, несло куда–то боком или прямо в лоб серому туману, зацепившемуся за деревья и кусты у дороги. Мотор то рычал, то звенел, они повисали на мгновения в воздухе и потом с гулким шумом обваливались на мокрую визжащую дорогу; хотелось открыть хоть окно, чтобы определиться, потому что пространство казалось бесконечным и они пронизывали его насквозь.

Кочетков вытащил папиросы и закурил. Потянуло дымом, и Оля, морщась, с трудом отодвинула стекло. Повалил свежий мокрый лесной воздух, шумы дороги стали звонче, и можно было увидеть бесконечное мелькание леса, в котором вдруг проглянули осенние тона.

— Пока ехали закупоренные, похоже было на самолет, — сказал Кочетков. — Как перед десантированием. Чего–то гудит, туда–сюда мотает, где, что — не разберешь! С парашютом не прыгал, доктор?

— Прыгал.

— С восьмисот, да? Ну, это все равно что с кровати. — Он вздохнул. — Знаете, салаги, падаешь — все чужое, не свое, руки, ноги; вдруг — хлоп! — дернет до солнышка и — спуск, как на качелях. — Он ждал от них слов, вопросов, но они молчали. Кочетков бросил на пол окурок и закурил опять. — Сто прыжков. И с дыхательным прыгал и со спецснаряжением. Было времечко! — вздохнул он. — Пока медицина не влезла — все шло нормально. Только один врач у нас был человек! Хирург! Майор. Взводный наш, — Кочетков пристроил голову на локте и так, чтобы видеть Вадика, — чуть пополам не разломился: его стропой перехлестнуло. Сам говорил: «Слышу, трещит!» А через пару месяцев — в строю.

— Значит, переломов не было, — возразил Вадик. — Просто потянул связки или мышцу надорвал. Мне отец рассказывал про такие штуки.

Кочетков тяжело смотрел на него.

— Ты про давление в штаб накапал?

— И без того вчера Шимблит выявил твою гипертонию. Хорош бы я был — узнай это от него! — Вадик усмехнулся.

— А на… всем вам это? — заорал Кочетков в лицо Вадику. — Меня не комиссуешь! Я свободный человек. Захочу — в отряд вернусь. И идите вы все, салаги!..

— Полегче, — оборвал его Вадик. — Здесь Оля!

— Ничего, перебьется! Она и не такие слова дома слышала. Верно, Оль? — Кочетков, ощерясь, повернулся к ней. Оля покраснела. — Спелись, — заключил Кочетков. — Приручил. Я думал, болтают, а выходит — правда! А, Оль? Вот Светка посмеется! А говорила: до свадьбы — нет.

— Оставь ее в покое, — бросив руку на плечо Кочеткову, сказал Вадик. — Еще слово про нее!..

— Яж тебя прибью! — сквозь зубы процедил Кочетков, рывком садясь на носилках. Он был уже подобран, как для прыжка.

— Перестаньте! — крикнула звонко Оля и привстала. — Остановите!

Но шофер гнал машину и за ревом двигателя и свистом ветра Олин голос не услышал.

— Ты мне должен, — в глаза Кочеткову сказал Вадик.

— Попробуй стребуй как–нибудь, — разваливаясь на носилках, ухмыльнулся Кочетков. — Справь мне такое удовольствие. Я обожду.

Они ехали в молчании. Потом Оля, сидевшая лицом к окну, произнесла:

— Ты мне не друг больше, Кочетков. И все, что ты мне про него наговаривал, — она протянула к Вадику руку, предупреждая его возможное движение, — все не так оказалось. Ты образованность ненавидишь, потому что от нее сомнения, а не потому что он задается. Ты идейного из себя корчишь… А со Светкой как с приблудной обращаешься… Не женишься ты на ней, Кочетков, вранье все слова твои. Правильно Вадик говорит — костолом ты. И в бедах наших ты виноват — раздавил ребят, себя одного слышишь.

Он молча поглядывал на нее, пока она говорила, потом пожевал губами и сплюнул. Отвернулся и начал насвистывать что–то. А Оля долго смотрела ему в спину, и губы у нее дергались от сдерживаемого напора слов.

Машина остановилась. Через круглое оконце шофер крикнул:

— Приехали! Мне поворачивать!

И они вышли на мокрую траву обочины. Дождь моросил, накатывая волнами. В километре впереди была деревенька, и Кочетков, подняв воротник куртки, зашагал в ту сторону.

Устроив Олю под веткой огромной, мшистой у корней ели, на коричневой сухой подстилке из игл, Вадик несколько раз бегал на дорогу — пытался остановить попутку. Но добрались до центральной усадьбы они не скоро.