Белый Бушлат - Герман Мелвилл

Впрочем, если вы хотите получить исчерпывающее представление о мысе Горн, достаньте несравненную книгу «Два года простым матросом» моего друга Даны [143]. Но вы ведь умеете читать и, без сомнения, уже прочли ее. Главы, в которых он описывает мыс Горн, были, я уверен, начертаны ледяной сосулькой.

В настоящее время ужасы мыса Горн несколько поубавились. Объясняется это тем, что к нему в значительной мере привыкли, но более всего — всесторонним улучшением судов, а также мерами, принимаемыми повсеместно, чтобы сохранить здоровье команд при длительном воздействии на них неблагоприятных климатических условий.

XXV

Горячие денечки у мыса Горн

Все холоднее и холоднее; близимся к мысу Горн. Теперь настал черед грего, бушлатам, тужуркам, шерстяным курткам, штормовым курткам, непромокаемым курткам, малярным курткам, круглополым курткам, коротким курткам, длинным курткам, словом, всевозможным курткам, не исключая, разумеется, и бессмертного белого бушлата, который застегивают уже на все пуговицы и тщательно одергивают за полы, чтобы прикрыть ими чресла.

Но увы! полы эти были прискорбно куцы; и хотя на груди он был нафарширован всякой всячиной не хуже рождественской индейки и в сухой холодный день грел эту часть тела вполне исправно, однако в области поясницы был короче балетных пачек, так что в то время, как моя грудь пребывала в умеренной зоне, там, где она переходит в тропическую, мои злополучные ляжки находились на Новой Земле, откуда ничего не стоит сосулькой дошвырнуть до полюса.

Опять же повторные промокания и высушивания, которым подвергался мой бушлат, существеннейшим образом сократили его размеры, особенно сели рукава, так что обшлага неприметно доползли чуть ли не до локтей, и, надевая его, приходилось прилагать известные усилия, чтобы протиснуть руку в эту деталь моего обмундирования.

Я попытался пособить горю, обшив полы неким парусиновым рюшем или оборкой в качестве дополнения или продолжения первоначального замысла, и повторил эту операцию на рукавах.

Теперь самое время для всякой непромокаемой одежды, кастора просмоленных брюк и рабочего платья, морских сапог, шарфов, рукавиц, шерстяных носков, вязаных фуфаек, теплых рубашек, телогреек из буйволовой и подштанников из лосевой шкур.

Команде по части обмундирования предоставлена нынче полная свобода. Матросы напяливают на себя все то, что могут наскрести, пеленаясь в старые паруса и натягивая на голову вместо ночных колпаков изношенные носки. Сейчас самая пора бить кулаком себя в грудь и говорить как можно громче, чтобы поддержать кровообращение.

Холод становится все сильнее и сильнее. Наконец мы встретились с флотилией айсбергов, двигавшихся на север. После этого начались непрерывные морозы, так что мы едва не отморозили пальцы на руках и на ногах. Брр! Холодно было так, что впору огню замерзнуть.

Добравшись до широт мыса Горн, мы прошли несколько южнее его, чтобы было где маневрировать, но пока были заняты этим, угодили в штиль. Заштилеть у мыса Горн! Это хуже, много хуже, чем заштилеть у экватора.

Так мы простояли двое суток, мороз все это время стоял жестокий. Мне казалось диким, что море при такой температуре никак не хочет замерзнуть. Ясное морозное небо над головой выглядело как голубой кимвал, который зазвенел бы, если бы в него ударили. Дыханье вырывалось изо рта клубами, точно дым из трубки. Сначала была какая-то дурацкая долгая зыбь, заставившая нас убрать почти все паруса и даже спустить брам-реи.

Вне видимости берегов на этом краю обитаемого и необитаемого света наш перенаселенный фрегат, с которого доносились голоса людей, блеянье ягнят, кудахтанье кур и хрюканье свиней, казался Ноевым ковчегом, застрявшим в штиль в разгар всемирного потопа.

Ничего не оставалось делать, как терпеливо ожидать благоволения стихий и «высвистывать ветер» — обычное занятие в тихие дни. На корабле не разрешалось разводить огонь, кроме случаев крайней надобности, когда готовили пищу и кипятили воду для грелок, коими поджаривали подошвы Шкимушки. Тот, у кого был больший запас жизненных сил, имел больше всего шансов не замерзнуть. Было просто ужасно. В такую погоду любой бы с легкостью перенес ампутацию и сам помог перевязать себе артерии.

В самом деле, продлись это положение вещей еще хотя бы сутки, крайнее охлаждение воздуха и все возрастающая у нас вялость подвели бы многих из нас под нож хирурга и его помощников, но тут командиру корабля пришла гуманная мысль понудить нас к энергичному моциону.

Да будет вам известно, что когда у грот-люка на батарейной палубе появляется боцман с приложенной к губам серебряной дудкой, он неизменно возбуждает в команде живейший интерес, ибо является предвестником какого-то общего распоряжения по кораблю. «Что там еще выдумали?» — вот вопрос, которым перебрасываются матросы. Короткий предварительный свист служит для того, чтобы вызвать с постов и собрать вокруг «Старого Травилы», как зовут боцмана матросы, четырех его помощников. Затем «Травила» или «Дудка» в качестве концертмейстера высвистывает особый призыв, которому вторят его товарищи. И лишь после этого выкрикивается приказ, какой бы он ни был, и повторяется до тех пор, пока самый отдаленный угол не откликнется на него эхом. Боцман со своими помощниками играет здесь роль городского глашатая.

Штиль наступил после полудня, а на следующее утро команда была взбудоражена приказом, сформулированным и провозглашенным в следующих выражениях: «Эй, слышите там! Всей команде забавляться!».

Этот приказ, отдающийся в редчайших случаях, произвел на команду то же впечатление, что порция веселящего газа [144] или лишняя чарка грога. На время привычная корабельная дисциплина была начисто забыта, и воцарилась полная распущенность. Тут было столпотворение, там бедлам, и всюду стоял ад кромешный. Шумок после представления был ничто по сравнению с тем, что наступило. Все робкие и трусливые в страхе забились в свои норы, а здоровые и смелые зычно возликовали. Кучки матросов в самых диких нарядах словно на каком-то сумасшедшем карнавале носились по палубам и хватали кого угодно — за исключением унтер-офицеров и любителей кулачного боя — и теребили и тормошили несчастного до тех пор, пока не разогревали своей жертвы до спасительной теплоты. Одних подвязывали к горденю и бодро вздергивали наверх, других, усадив верхом на весло, катали от носа до кормы и обратно под шумное одобрение зрителей, любой из которых мог оказаться следующей жертвой. С марсов были спущены качели, на которых, как на гигантских шагах, широкими дугами окружности с востока на запад и с запада на восток раскачивали до полного изнеможения самых строптивых, особливо избранных на этот предмет, несмотря на их бурное сопротивление. Хорнпайпы [145], фанданго [146], доннибрукские жиги [147], рилы [148] и кадрили выплясывались под самым носом всемогущего командира, притом даже на священных шканцах и на юте. Кулачный бой и борьба пользовались не меньшим успехом. Тут применялись и кентуккийские зажимы и индейские захваты [149]. Шум пугал морских птиц, пролетавших мимо корабля с боязливой поспешностью.

Разумеется, без происшествий не обошлось, но на них, за исключением одного, я останавливаться не буду. Когда буйное веселье достигло своего апогея, один из фор-марсовых, весьма дурного нрава португалец, заявил, что уложит на месте всякого, кто посягнет на его неприкосновенность. Угрозу услышали несколько головорезов и, подкравшись к нему сзади, подставили ножку. Не успел он моргнуть глазом, как оказался верхом на весле среди гогочущей толпы, которая со скоростью поезда понеслась с ним по палубе. Живая масса рук вокруг него и под ним была так плотна, что стоило ему покачнуться и упасть на одну сторону, как его тотчас же выпрямляли толчком вбок, после чего он соскальзывал уже в другую, где получал новый удар. Этого португалец снести не мог и, выхватив из-за пазухи кофель-нагель, в бешенстве пошел лупить им без разбору направо и налево. Большинство его мучителей обратилось в бегство, но восемь или десять продолжали упорствовать и, не выпуская его из рук, старались выхватить у него оружие. Одному из матросов при этом досталось по голове, и он рухнул замертво. Решив, что он убит, его потащили вниз к хирургу Кьютиклу, а португальца между тем заключили под стражу. Рана, впрочем, оказалась не слишком опасной, и несколько дней спустя пострадавший уже расхаживал по палубе с перевязанной головой.

Это происшествие положило конец увеселениям; проламывать головы было в дальнейшем строжайше запрещено. В положенный срок португалец поплатился за необдуманность своих поступков у трапа, а офицерам представился лишний случай состроить шканечные рожи.