Белый Бушлат - Герман Мелвилл

Как и в лагере на суше, так и на шканцах в море фанфары одной победы мешают слышать приглушенные барабаны тысячи поражений. В известной степени это относится и к тем военным событиям, которые носят нейтральный характер и не приносят ни славы, ни позора. И подобно тому как ряд нулей в силу одного своего множества вырастает во внушительную цифру, лишь только во главу ее ставят какое-нибудь однозначное число, так и толпа офицеров, из которых каждый взятый в отдельности никакими способностями не отличается, будучи собрана вместе, может покрыть себя боевой славой, если ее возглавит такая цифра, как Нельсон или Веллингтон. И все потому, что слава настоящих героев после их смерти переходит по наследству к их оставшимся в живых подчиненным. Одного большого ума и большого сердца достаточно, чтобы наэлектризовать целый флот или целую армию. И если бы все люди, с возникновения мира способствовавшие военным победам или поражениям народов, были собраны вместе, нас удивило бы, что героев среди них оказалось бы всего небольшая горстка. Ибо нет ни капли героизма в том, чтобы в облаке дыма и пара вкатывать в порт и выкатывать из него пушку или же взводу по команде стрелять из ружей, ибо твердость руки зависит здесь от чисто физических причин и зачастую может быть у человека с самым робким сердцем. Люди, отнюдь не отличающиеся храбростью, будучи собраны вместе, могут проявить даже безрассудную отвагу. Однако неверно было бы отрицать, что в отдельных случаях даже самые скромные чины выказывали больше героизма, чем их коммодоры. Истинное геройство заключено не в руке, а в сердце и в голове.

Но все же существуют в американском флоте неспособные офицеры или нет? Отвечать на этот вопрос американцу — задача не слишком благодарная. Белый Бушлат вынужден опять уклониться от него, ограничившись ссылкой на один факт из истории родственного флота, каковой по продолжительности своего существования и количеству судов дает гораздо больше примеров всякого рода, нежели наш собственный. Это и является единственной причиной, почему в настоящем повествовании я ссылаюсь на него. Благодарение богу, я далек от каких-либо несправедливо враждебных чувств.

В архивах Английского адмиралтейства имеются косвенные свидетельства, что в 1808 году, после смерти лорда Нельсона, когда Средиземноморской эскадрой командовал лорд Коллингвуд [151] и когда сердечная болезнь побудила его ходатайствовать об отпуске, из списка в более чем сто адмиралов не нашлось ни одного, кто мог бы без ущерба для родины его заменить. Этот факт Коллингвуд засвидетельствовал своею смертью, ибо, когда он потерял надежду, что его когда-либо сменят, здоровье его вконец расшаталось, и он вскоре умер на своем посту. Так вот, если такое оказалось возможным в столь славном флоте, как английский, чего можно ожидать от нашего? Впрочем, никакого позора в этом нет. Ибо надо знать, что, для того чтобы стать всесторонне образованным и умелым морским генералиссимусом, требуются исключительные способности. Скажу больше, незаурядная степень героизма, таланта, рассудительности и честности необходимы даже для того, чтобы командовать простым фрегатом, а в этих качествах посредственному человеку бывает отказано. Между тем они являются не только формальным требованием, они на самом деле жизненно необходимы для того, чтобы быть достойным командиром корабля; и офицер, не обладающий перечисленными качествами, не имеет морального права занимать этот пост.

Что касается лейтенантов, то среди них попадается изрядное количество шкимушек и моряков на бумаге. Многие коммодоры помнят то чувство тревоги, которое испытывали они порой в походе, вступая на палубу линейного корабля, в то время как ночную вахту на нем несли некоторые лейтенанты.

Согласно последнему «Списку состава Американского военного флота» (1849), у нас сейчас 68 капитанов, получающих все вместе из государственного казначейства 300.000 долларов в год; 297 коммандеров [152], получающих 200.000, и 377 лейтенантов, получающих около полумиллиона; далее 451 кадет и гардемарин, получающие также почти эту же сумму. Принимая во внимание общеизвестный факт, что некоторые из этих офицеров никогда не назначаются в плавание, ибо Морское министерство прекрасно знает их неспособность, что другая часть занята разной писаниной в обсерваториях или вычисляет логарифмы в гидрографических управлениях и что действительно достойных офицеров, являющихся опытными моряками, только и делают, что переводят с корабля на корабль, дав им короткий отпуск для передышки, — принимая во внимание все это, не будет преувеличением сказать, что немалая доля вышеупомянутых полутора миллионов представляет собой закамуфлированную пенсию, выплачиваемую лицам, живущим за счет флота, но фактически не несущих флотской службы.

Ничего подобного нельзя сказать ни о баковом начальстве — боцмане, артиллеристах и т. д., ни об унтер-офицерах — марсовых старшинах и т. д., ни о матросах 1 статьи. Ибо если хоть кто-либо из них окажется не на высоте положения, его немедленно разжалуют или уволят со службы.

Правда, опыт учит нас, что ко всякому крупному государственному учреждению с большим количеством служащих присасывается множество ни к чему не пригодных людей, которых налогоплательщику приходится содержать, ибо в таких учреждениях протекции столь могущественны, что просачивания бездарностей не предотвратить, хотя бы оно происходило в ущерб достойным людям.

Тем не менее весьма прискорбно, что в такой стране, как наша, похваляющейся политическим равноправием всех сословий, матрос, добившийся ранга офицера, является в настоящее время неслыханным исключением. А ведь в былые времена такие случаи были нередки, и офицеры из матросов оказывались весьма полезными служаками, в немалой мере способствовавшими славе своей страны. Можно было бы упомянуть ряд приказов, подтверждающих это положение.

Разве не хорошо было бы, если бы все институты в нашей стране были устроены на один манер? Любой американский гражданин может надеяться стать президентом — коммодором нашей эскадры штатов. Хорошо бы поставить американского матроса в такие условия, чтобы и он мог надеяться когда-нибудь командовать отрядом фрегатов.

Но если есть достаточно оснований считать, что во флоте числится некоторое количество неспособных офицеров, еще большее количество фактов подтверждает, что у нас есть и другие, из коих как природные свойства, так и учение сделали в высшей степени умелых моряков, а о некоторых можно даже сказать, что их не столько красит их место, сколько они красят его.

Единственной целью настоящей главы является подчеркнуть, что та лестная репутация, которой в глазах большинства пользуются все представители столь популярного ныне рода оружия, есть, в сущности говоря, заслуга лишь отдельных личностей.

XXVIII

Подальше от мыса Горн

Идем полным ветром. Дуйте, дуйте, вы, бризы; пока вы попутны, а мы возвращаемся домой, веселой команде нет до вас дела.

Следует упомянуть здесь, что в девятнадцати случаях из двадцати переход из Тихого океана в Атлантический вокруг мыса Горн совершается гораздо быстрее и связан с меньшими тяготами, чем переход в обратном направлении. Дело в том, что штормы приходят по большей части с веста, да и течения идут оттуда.

Правда, если нестись в фордевинд на фрегате в такую бурю в какой-то мере и выгодно, все же плавание в таких условиях имеет и свои отрицательные стороны и связано с известными неприятностями. Несоразмерный вес металла на спардеке и гон-деке вызывает сильную качку, торговым судам незнакомую. Мы все время катились и перекатывались на курсе словно земной шар на своей орбите, черпая зеленые валы то правым, то левым бортом, пока наш старый фрегат не привык нырять, словно водолазный колокол.

Люки иных военных кораблей не слишком защищены от непогоды. Это в особенности относилось к люкам «Неверсинка». Они были попросту накрыты порванной во многих местах парусиной.

В хорошую погоду команда обедала на гон-деке, но так как последнюю заливало почти непрерывно, мы были вынуждены столоваться в кубрике, этажом ниже. Как-то раз, когда первая вахта небольшими группами, по двенадцати-пятнадцати человек в каждой, уселась обедать и полулежа поглощала содержимое бачков, котелков и мисок, на судно напал такой приступ качки, что в одно мгновение миски, бачки, матросы, куски солонины, хлебные сумки, вещевые мешки, ящики для сухарей принялись кататься слева направо и справа налево. Задержаться не было возможности; уцепиться можно было лишь за палубу, да и та осклизла от содержимого бачков и вздымалась под нами, как будто в трюме фрегата возник вулкан. В то время как среди страшного гвалта мы таким образом катались на собственных седалищах, как на салазках, фрегат сильно накренился под ветер, крышки люков отдались, и нас окатили каскады забортной воды. Потоп был встречен бесшабашной матросней восторженными криками, хотя на мгновение мне показалось, что нас действительно затопит, столько воды мы зачерпнули.