Зародыш мой видели очи Твои. История любви - Сьон

там, на каком-то из высших слоев астрала, был роман с индийским махараджей, а причина, по которой «владелец» это все позволял, заключалась именно в этих кавычках, или попросту – ляжках супруги, меж которых «владелец» существовал.

Однако сегодня инхаберину можно было пожалеть: никто не заслужил, чтобы их будили облитые мочой мужья. Мари-Софи приняла из рук женщины поднос:

– Как мило с вашей стороны лично принести для него еду!

Инхаберина сморщила нос:

– Ты сегодня не скупишься на любезности, Мари-Софи, но не пытайся пустить мне пыль в глаза, я думаю, ливня, которым ты так щедро окатила моего супруга, нам сегодня на двоих хватит!

Девушка неуверенно поглядывала на инхаберину: она надеялась увидеть мальчишку, чтобы вместе с ним посмеяться, или хозяина, чтобы еще подсыпать соли на рану его унижения, потребовав компенсацию – отпуск и тому подобное – за инцидент с Карлом. Но вступать в распри с женщиной, готовой убить за минуту послеобеденной дремы, она не решалась.

Инхаберина бросила на Мари-Софи холодный взгляд:

– Он как с ума сошел, я слова не могла понять из его причитаний, подумала, что в городе случилась бомбежка и только я одна могу ее остановить! – она поджала губы. – Думаешь, приятно духовно мыслящему человеку просыпаться под такой аккомпанемент? Под брань и вопли облитого мочой мужа?

Девушка нервно сглотнула: это по ее вине инхаберина была низвергнута с астрального плана, из объятий индийского принца да прямо в грязно-серое кюкенштадтское утро. И, конечно же, Мари-Софи, виновница такой ужасной перемены, ничего хорошего не заслужила.

– Скажи, как по-твоему, это нормально будить жену, запрыгнув к ней в кровать мокрым, как пес после купания? Вопя о мести? – и нхаберина взглядом будто гвозди вбивала девушке под ногти. – Н у, говори же!

Мари-Софи поджала пальцы под бортики подноса:

– Что говорить?

– Что взрослые мужчины так себя не ведут!

Мари-Софи с трудом подавила вдруг подкативший к горлу смешок: инхаберина не собиралась устраивать разгон, ее не волновали мужнины несчастья, она пришла сюда за сочувствием! Девушка возблагодарила судьбу за столь удобный случай усугубить разлад между супругами, настроившими против нее жениха.

– Ну? – инхаберина сердито притопнула. – Или ты, может, на его стороне в этом домашнем насилии?

– Да вы что? Почему, думаете, я устроила ему сегодня королевский душ? Да потому что он и ко мне применяет насилие!

Инхаберина задохнулась:

– Эта скотина!!

Она уже собралась вылететь из комнаты, но Мари-Софи, отставив в сторону поднос, крепко вцепилась в руку хозяйки и удержала ее: инхаберина была зла на мужа сильнее, чем предполагала девушка, – она жаждала крови. И хотя это было бы не так уж и плохо, инхаберина была достаточно здравомыслящей женщиной, чтобы сознавать, что встретит со стороны властей больше понимания, укокошив супруга за изнасилование персонала, а не за то, что он прервал ее ночные грезы, тем не менее гостевой дом не мог позволить себе быть замешанным в расследовании убийства сейчас, когда от них зависела жизнь бедолаги.

– Это не то, о чем вы подумали!

– Ну? – и нхаберина не могла скрыть разочарования. – О н тебя не изнасиловал?

Мари-Софи возмущенно хмыкнула:

– Я никому не позволю меня насиловать, а уж тем более – простите – вашему мужу!

* * *

Бедолага терпеливо слушал Мари-Софи. Усевшись на край кровати, она кормила его сваренной на воде кашей вперемешку с рассказами о своих подвигах. Когда она вошла в каморку с подносом, он изображал забытье. Несчастный собирался держаться на грани голодной смерти до тех пор, пока они не сдадутся и не пристрелят его, но девушке, видимо, был дан приказ пихать в него еду независимо от того, был он в сознании или нет. И Мари-Софи послушно усадила его, нацепила на него слюнявчик и принялась добросовестно перекладывать овсянку с тарелки ему в рот. Бедолага бессильно шевелил челюстями, стараясь растерять изо рта достаточно каши, чтобы убедить ее в том, что находился в другом мире. Он задавался вопросом, была ли эта абсурдная история, которую она ему рассказывала, частью данного ей задания? Возможно, в историю были вплетены секретные детали, призванные подтолкнуть его к неосторожным комментариям? К чему-нибудь столь же наивному, как: «Да? И она дала тебе выходной, чтобы встретиться с женихом?» (На допросах они превращали самые невинные его показания в доказательства международного заговора против непреложного воззрения Фюрера на действительность.) Однако, по мере развития повествования, он начал сомневаться в том, что ее рассказ был заучен наизусть и разыгрывался как спектакль – настолько он был непоследовательным и нелепым.

Закончив кормить бедолагу, Мари-Софи позвонила вниз и вынесла поднос с посудой в комнату номер двадцать три. Инхаберина была слишком рассерженной и вряд ли поверила, что ее супруг пытался вклиниться между Мари-Софи и Карлом. Но если мешать девушке ее возраста встречаться со своим суженым – не насилие, то что это вообще? Тогда одному Богу известно, что было у хозяина на уме! И хотя инхаберина терпеть не могла ни самого Карла, ни его визитов в гостиницу, сегодня она разрешила девушке отлучиться на час во время полдника. Правда, сама она посидеть с бедолагой не могла, так как вместе с супругом собиралась отправиться в окрестные деревни за яйцами, поэтому в то время, пока не будет Мари-Софи, над ним подежурит повариха.

Когда мальчишка пришел забирать поднос и они с ним нахохотались до изнеможения, Мари-Софи накропала короткое послание на салфетке, аккуратно сложила ее, нарисовала сверху свой значок – бабочку – и попросила мальчишку отнести записку Карлу. Это было легкое поручение и стоило недорого – один поцелуй в щеку.

Насвистывая под нос «Его имя – Вальдемар, и он просто вундербар!», Мари-Софи вернулась в пасторскую каморку к своему подопечному.

Теперь оставалось только ждать. Те двое должны явиться в полдень, чтобы получить отчет о состоянии бедолаги. Инхаберина обещала позаботиться о том, чтобы они разрешили оставить бедолагу под присмотром поварихи».

12

«Мари-Софи приоткрыла мансардное окошко, сняла с себя форменное платье горничной, разложила его на кровати и достала перламутровую шкатулку – та была спрятана под бельем на самой нижней полке шкафа. Ополоснув лицо водой, что клубилась паром из умывального тазика, девушка открыла шкатулку, вынула оттуда крохотный кусочек душистого мыла и осторожно размылила его между ладоней.

* * *

Те двое дали ей разрешение, когда заглянули к ним с бедолагой в пасторский тайник, хотя она ненароком чуть сама все не испортила. Они спросили ее – да, именно ее, потому что теперь она знала его лучше всех, – безопасно