Зародыш мой видели очи Твои. История любви - Сьон

– Но на мне цветастое платье, и я иду здесь, значит, сегодня ты можешь называться Цветочно-розовой аллеей. Будем надеяться, что Творец таки передумает лишать нас речи. Мне моя еще как понадобится – чтобы умилостивить Карла!

* * *

В дверях дома стоял герр Абенд-Анцуг, сосед Карла, и, похоже, никак не мог решить, войти ему или выйти. Он был странно одет, совершенно несообразно со временем суток: на нем был наглаженный выходной костюм и лакированные танцевальные туфли. Видимо, он переминался там уже довольно долго, потому что, лишь завидев Мари-Софи, закричал:

– Добрый вечер!

Пожелав доброго дня, Мари-Софи уже собралась было проскользнуть мимо него, но он, скакнув назад, загородил ей вход.

– Говорят, что вы хорошая девушка, и я этому верю!

Он с явным предвкушением ожидал ее ответа. Мари-Софи придала лицу нейтральное выражение, которым она успешно пользовалась в общении с любвеобильными гостями Gasthof Vrieslander: сейчас у нее не было ни времени, ни желания выслушивать разглагольствования о своей персоне.

Герр Абенд-Анцуг решил подкорректировать свое заключение:

– Конечно же, это так!

Мари-Софи лишь вздернула уголки губ, но эта реакция его вполне устроила, и он хихикнул:

– Матушка знает, что говорит! – т еперь стало ясно, что герр Абенд-Анцуг загородил девушке путь не для того, чтобы та помогла ему решить застигшую его на пороге дома экзистенциальную дилемму; и он продолжил: – Чего не скажешь о той свинье, которую, я полагаю, вы пришли навестить. У нас тут не слишком много требований к мансардным жильцам, но это уже перебор! Мы самих себя не слышали: он тут такой погром устроил, когда вернулся утром!

Мари-Софи побледнела.

– Да! То «Интернационал» горланил, то мебелью гремел, или кто его знает, чем там еще. Кто-нибудь мог бы быстренько позвонить в полицию! – герр Абенд-Анцуг с подчеркнутой серьезностью заглянул девушке в глаза.

Мари-Софи не знала, что и думать: Карл крушил мебель и распевал «Интернационал»? Он же терпеть не мог коммунистов – они с ним плохо обошлись. Карл как-то прочитал ей стихотворение – призыв к борьбе, которое он по наущению радикалов сочинил для профсоюза трубочистов, но те его так и не опубликовали. Он, должно быть, здорово наклюкался. Если застукают за коммунистическими делишками, неприятностей не оберешься.

– Да-да, именно так! Мы с моей матушкой как раз обсуждали, как печально представлять вас в лапах этого животного. Матушка так и сказала: «Что она стелется перед этим Карлом, такая хорошая девушка?» И еще добавила: «Ей найти достойного жениха – раз плюнуть! Такой-то красавице!»

– Благодарю вас с вашей матушкой за добрые слова в мой адрес, но, судя по тому, что я сейчас услышала, бедняжка Карл, должно быть, болен. Я лучше пойду за ним поухаживаю, чтобы вы с вашей матушкой могли помечтать в покое, а не под его тарарам.

Мари-Софи вежливо откланялась герру Абенд-Анцугу, однако это произвело на разодетого господина совсем противоположный эффект, и он повел себя с ней даже чересчур галантно, учитывая, что она была всего лишь скромной горничной.

– Возможно, фройляйн согласится со мной поужинать… Или как еще назвать роскошную трапезу в середине дня? Видите ли, меня призывают в армию воевать со славянами, мой поезд уходит сегодня вечером, и поэтому сейчас у меня время ужина.

Герр Абенд-Анцуг опустился на одно колено, и Мари-Софи мысленно помянула Всевышнего. Этот герр явно не верил в победоносную войну, раз собрался сделать ей предложение прямо здесь, на пороге.

– Все они хотят сделать нас вдовами…

Герр Абенд-Анцуг сконфуженно глянул на бормочущую себе под нос девушку, закатал штанину, сунул пальцы в носок, выудил оттуда тугой, перетянутый затасканной резинкой рулончик купюр и стряхнул с него крошки от печенья:

– Моей матушке было бы несказанно приятно, если все здесь увидят, что я обедаю в хорошем ресторане с такой девушкой, как вы.

Мари-Софи мило ему улыбнулась и отрицательно потрясла головой:

– Благодарю вас за беседу, герр Абенд-Анцуг. И сделайте одолжение вашей матушке, вернитесь живым домой.

При этих ее словах он поднялся с колена, отступил в сторону и потянулся ко лбу в поисках шляпы, которой там не было.

* * *

Мари-Софи осторожно постучала в дверь Карла, но ответа не последовало. Она постучала сильнее, прислушиваясь к движению в комнате. Что за черт, о чем он там думает? Ей с таким трудом удалось вырваться с работы, а он даже не соизволил вылезти из постели. Так разобидеться за одно-единственное пропущенное воскресенье в так называемом зоопарке – это уж слишком! С силой шлепнув ладонью по двери, она решительно развернулась:

– Ну и дуйся дальше!

Этажом ниже открылась дверь, и на лестничной площадке возникла седовласая старушка ростом с семилетнего ребенка:

– Чтобы разбудить герра Мауса, нужны иерихонские трубы, дитя мое!

С трудом поднявшись до середины лестничного пролета, она простерла к девушке руку:

– Я тут с полудня ношусь вверх-вниз, как чертик на ниточке, все пытаюсь его разбудить, хотя и предпочла бы этого не делать, он такой хороший, когда спит, – в искривленных подагрой пальцах торчала сложенная салфетка с нарисованной на ней бабочкой: это было послание Мари-Софи к Карлу. – Сюда приходил подросток, чтобы доставить герру Маусу это письмо, но сказал, что боится герра Мауса, и я вызвалась передать письмо вместо него. Забери это, милая, не люблю держать у себя письма чужих людей, мне всегда хочется их прочитать, а ты ведь все равно уже здесь.

Девушка спустилась к чертику на ниточке и взяла из ее рук салфетку.

– Передай мальчонке мои приветы, такой приятный молодой человек, прочистил мне раковину на кухне, рассказывал всякие нелестные истории о твоем женихе и взял за все про все как за кружку пива.

Старушка хихикнула и захромала по ступенькам вниз. Девушка покрутила в руках собственное послание: может, попытаться еще раз постучаться? Хотя бы только для того, чтобы поздороваться с ним, может, тогда он будет в лучшем настроении, когда они встретятся в следующий раз? Но прежде, чем Мари-Софи решила, как ей поступить, послышался шепот:

– Она уже убралась к себе?

В проеме приоткрытой двери поблескивали покрасневшие глаза Карла. Девушка утвердительно кивнула своему любимому: на его бледном помятом лице отпечатались глубокие складки от подушки, в которых угадывался текст: «Что-то неразборчиво… снова неразборчиво… бедолага… бедолага…»

Приоткрыв дверь пошире, он сделал ей знак подняться к нему на площадку. Мари-Софи потрясла головой, ей совсем не нравился его вид: он был наполовину одет или наполовину раздет, светлые волосы прилипли ко лбу, правая лодыжка замотана окровавленным носовым платком.

– Я проторчала здесь уже четверть часа,