Власть оружия - Виктор Ночкин

— Ничего не поменялось, все по-прежнему… Хороши девки харьковские… покуда молчат. А как рот разинут, никакой красоты не хочется.

Йоле бы и тут обидеться, но она смолчала, только пистолет вертела так и этак, примерялась, хороша вещица! Мажуга бросил:

— Спрячь игрушку! На будущее вот тебе правило: на человека ствол не наставляй, если не хочешь в него стрелять! Сейчас разговор будет, ты помалкивай, в спор не лезь, заноза, и мысли при себе держи.

— Так я ж молчала всю дорогу.

— То мне и удивительно. Но, чую, ненадолго твоего молчания хватит, запасец на исходе, так ты уж, сделай милость, держись.

Каратели стали лагерем у дороги, над кругом из самоходов высилась башня, прожекторы на ней глядели в разные стороны, в полосы света размеренно вплывали лопасти ветряка, и снова возносились к темному небу. Мажуга повел сендер медленней, вглядываясь в канавы, поросшие кустарником, которые тянулись вдоль дороги. Не зря глядел — из кустов показались двое карателей, один махнул рукой — узнал, стало быть. Йоля спрятала подарок в кобуру.

— Дядька Мажуга, патронов дашь?

— На месте дам. У этого пистолета магазин на пятнадцать зарядов, я уж прикинул, чтоб тебе нечасто перезаряжать. Как подумаю, что ты своими пальчиками магазин снаряжаешь, да потом его суешь в гнездо криво, да не попадаешь в спешке… Так, думаю, чтоб пореже совать пришлось.

— А что пальчики?

— Твоей ручкой только кошельки из чужих карманов таскать. Не для оружия эти пальчики. Эх, Йолька…

Тут они въехали в освещенный круг около лагеря, Мажуга вырулил между бронеходом и мотоциклеткой, ввел сендер в лагерное кольцо. Посередине жарко пылали костры, расхаживали каратели, позади башни, по другую сторону, кто-то горланил песню, отбивая такт по прикладу. Слышались смех и веселые крики. Для карателей нынче время веселое. Несколько человек обернулись, когда сендер подъехал к кострам, остальные продолжали веселье.

Из бронехода выбрались веселый Курчан и печальный Самоха — этому увальню поход был не в радость.

— Ну что, Мажуга, разузнал чего? — спросил пушкарский управленец.

— Узнал, да тебе в этой новости маловато счастья. Далеко Граф укрылся.

— Но ты узнал, где он?

— Узнал, конечно, и вещь при нем. Пока что. Покупатель уже нашелся, и вскоре с Графом встретится, ежели до сих пор не поспел. Арсенал, слыхали о таком местечке?

— В Донной пустыне… — протянул Самоха, — далеко.

— Ну, так поскоку мы вызнали, что требовалось, пора гнездо незаконных оружейников разносить! — сделал собственный вывод Курчан. Для него здесь имелась возможность отличиться, раздолбать конкурентов, стать героем-карателем. Таких в Харькове очень уважают! — Щас по ним вдарим! Слышь, Мажуга, далеко до тудова?

— Погоди маленько, еще не время выступать, — осадил парня Игнаш. — Чуток позже надо бы, чтоб под рассвет подгадать, самое сонное время. Уговор-то помнишь?

— Какой уговор?

— Живым оттуда никто не должен уйти.

На лице Курчана возникла глуповатая ухмылка:

— Уж чего-чего, а это мы — в лучшем виде! Со всем нашим удовольствием!

Не слушая уговоров выступить попозже, кудрявый пушкарь умчался раздавать распоряжения. Тут же у костров загомонили, песня смолкла, зато раздались радостные возгласы: бой — это значит, добыча, веселуха! Среди костров заметались длинные тени, каратели побежали готовить оружие и машины к выступлению.

Игнаш привалился к горячему пропыленному капоту сендера и принялся сворачивать самокрутку. Йоля следила за ним из кабины и помалкивала, она уже заметила: если дядька закуривает, значит что-то вертит в голове, и не нужно к нему лезть. Самоха топтался рядом. Вроде, хотел что-то спросить, да не решался. Игнаш пыхтел самокруткой, вспыхивал красный огонек, вокруг шумели, сворачивая лагерь, бойцы, а Йоля вдруг отчетливо осознала, что прежняя жизнь миновала, канула, и больше не вернется. Нет больше уличной воровки, грязной и нахальной, есть девица, на которую все встречные озираются, и глядят, как на диковину какую. Тем временем Самоха наконец решился:

— Игнаш, послушай, чего скажу.

— Чего?

— Ты со мной до Корабля съезди.

— Нет резона.

— Деньги, вот тебе резон.

— Самоха, я уже срубил прилично, с Асташкой уладил, мне боле не надо. И между прочим я потратился, чтобы насчет Графа вызнать. Четыре процента посредникам, цех пушкарей мне вернет. Цена товару — полтысячи золотом и две тысячи серебром, сосчитаешь, проценты.

— А ты что, неужто не хочешь на ракетную установку поглядеть, не увидеть, из-за чего столько шума? Я ж тебя знаю, ты — человек! Ты ж не угас пока.

— И что?

— Ты такое увидишь, чего никогда не видывал. Я покажу тебе, как эта вещь работает. Это не оружие, Игнаш, это…

— Песня? — подсказал Ржавый. — Ты мне уже говорил.

— Это песня, которую раз в жизни спеть можно, понимаешь? — в голосе оружейника что-то странное прорезалось, невероятное для толстого выпивохи, торгующего смертью. Даже Мажугу проняло, когда пушкарь это высказал. — Прикинь, Игнаш, если не теперь, ты никогда в жизни не увидишь, никогда! Чего бы ты ни достиг, как бы высоко ни поднялся, а этой песни тебе боле не слыхать! Вот для чего ты живешь, Игнаш?

Мажуга бросил окурок под ноги, затоптал.

— У меня есть цель в жизни, и она осталась дома.

— Видел я твои цели, Игнаш. Ничего-то ты не знаешь… даже жалко мне тебя. Да что я говорю с тобой о песнях, разве ты пел когда? Эх…

Самохе не хватило слов, чтобы объяснить свои непростые мысли, и он удрученно махнул рукой. Подошел Курчан — этот тоже разве что не пел на ходу, шел, подпрыгивал, даже светился изнутри, таким счастливым был.

— Сейчас выступать будем! Расскажи, Мажуга, как это место выглядит, что там? Какая оборона, сколько человек?

— Бараки из старого бетона, вот так друг к дружке пристроены, — Игнаш показал руками, какую форму имеет постройка, — окон мало, и те кирпичом заложены, ворота плевые, а ограды вокруг считай, что нет, «колючка» натянута, это от мутафагов, разве что. Любой самоход проломит, не заметив. Вот с бараками придется повозиться. Народу с полсотни, не меньше — это те, что на виду. Ну а сколько в подземном цеху трудятся, сам прикинь. Вам, оружейникам, лучше знать, как производство налажено, какая обслуга нужна.

— А что клепают?

— Видел дробовики, пистолеты простенькие — те вроде местные. Но что на месте точат, а что привозное, под сборку, — Игнаш развел руками, — тут без понятия.

— Десятка два, а то и больше, считая водителей, и кто на подхвате, — подсчитал Самоха. — Полтора десятка, это уж точно.

— Ага, ага… — бормотал Курчан, он уже прикидывал план атаки. — Значит, оградка хлипкая, атакуем с разных сторон. А в окна не выскочить? Я к тому, чтоб не разбежались сзаду где, пока мы вход распечатывать будем.

— Мы в одном крыле были, — Мажуга подал плечами, — да и то все под лавки разгорожено, не разглядишь. Мотоциклеткам вели, по кругу чтоб разъехались, вперед не совались. Они перехватят.

Взревел мотор бронехода, водитель прогревал на холостых. Потом затарахтели мотоциклетки, а дальше уже все перекрыл рев двигателей башни. Курчан прокричал что-то, но его слова потонули в грохоте, полосы прожекторного света уже двинулись в стороны, машины карателей пришли в движение. Молодой пушкарь махнул рукой и побежал к орудийной платформе, Самоха пошел к башне.

На марше колонна вытянулась вдоль дороги. Мотоциклетки умчались далеко вперед, а сендер Мажуги оказался в середине построения харьковчан, следом грохотала на ухабах артиллерийская платформа, позади нее высилась боевая башня. Луч прожектора с ее верхушки ощупывал окрестности, скользил по плоским холмам и зарослям колючего кустарника. Ночью пустошь из желтой превратилась в черно-белую, в свете прожекторов молчаливый пейзаж казался непривычным и удивительным, особенно странно было Йоле, она в прежней жизни не знала полной темноты так же, как и яркого солнечного света. В диковинку ей была и боевая гусеничная башня — казалось невероятным, что такая громадина может двигаться, и даже довольно ходко, не нарушая походного строя.

— Дядька Мажуга, — крикнула она, перекрывая рев и грохот идущей колонны, — а как она может так быстро катить? Башня-то? Она ж тяжеленная!

— Не такая и тяжелая. Она ж не из железа, — пояснил Игнаш, — корпус больше из люминия, а сама кожами обтянута. Три слоя, не то четыре. Пуля не возьмет, а весу меньше. И не тискай пистолет! Рано еще.

Йоля послушно убрала руку с кобуры. А только очень уж приятно было ощущать под пальцами эту тяжелую рубчатую рукоять. Дареный пистолет делал девчонку уверенней, она ощущала себя сильной и… как бы это сказать, более полной, настоящей. До сих пор она была единственной такой — среди вооруженных мужчин, слабой такой, ну а теперь совсем другое дело.