В поисках солнца (СИ) - Берестова Мария

Тем досаднее было осознавать, что женщина, умеющая вести игру на таком уровне, осознанно рискнула его расположением ради какого-то безалаберного шута.

Михар впервые в своей жизни столкнулся с ревностью, поэтому не узнал её. Он принял её за чувство оскорблённого достоинства.

Магрэнь нанесла ему оскорбление — и теперь её должно было поставить на место.

— Я не позволял вам войти, — холодно обозначил он свой гнев и свою доминирующую позицию, продолжая смотреть в окно.

Магрэнь на несколько секунд замерла, принимая правила игры и выбирая ответ.

— Но и не запрещали, — спокойно отметила она, с одной стороны, отказываясь признавать своё подчинённое положение, с другой — не желая идти на конфликт.

Он, так и не повернувшись, досадливо скривился. В конце концов, он не запретил ей войти именно потому, что хотел, чтобы она вошла, и она, очевидно, прекрасно это поняла.

— Вы совсем страх потеряли, Магрэнь, — сухо отметил он, намекая, что ей не стоило бы провоцировать его гнев своей дерзостью.

— Чего ж ещё мне бояться? — незамедлительно отреагировала она, имея в виду, что после его сегодняшних угроз терять ей уже нечего.

В её вопросе явно дрожали обида, и негодование, и вызов: мол, вы что, только тем и будете заниматься, что угрожать мне всякими мерзостями!

От этой её совершенно неприкрытой обиды ему сделалось весело; он ясно дал ей сегодня понять и осознать, что её судьба и даже сама жизнь — полностью в его руках, и что судьба эта будет теперь весьма незавидной из-за того, что она оскорбила его. Он неоднократно ломал так людей, и теперь его невольно восхищало то, с каким мужеством она продолжала бороться, даже со своих незавидных позиций продолжая выводить игру себе на пользу.

Он догадался, что она потому и пришла теперь к нему сама, чтобы отыграть себе пару очков за счёт его восхищения — и что она, очевидно, планирует демонстрировать силу своего характера во всей его красе, чтобы очаровать его и перехватить инициативу в этой партии.

Это было забавно.

Это было… непривычно приятно.

Он знал, что она потому и сделала ставку на дерзость, что догадалась, что ему это будет приятно; но это только усиливало его восхищение ею.

«Никаких ссылок! — твёрдо решил он в этот момент. — Слишком хороша, чтобы от неё отказаться!»

Однако уступить сразу он и не подумал; ему было интересно схлестнуться с нею в противостоянии и посмотреть, как она шаг за шагом отвоюет у него свои позиции.

С трудом подавив улыбку, он старательно привёл лицо к холодному и безразличному выражению, убедился в отражении, что взгляд его выражает злость, обернулся к ней, сложил руки на груди, осмотрел её с ледяной строгостью и в самых вульгарных выражениях изъявил намерение незамедлительно овладеть ею в весьма грубой форме.

С большим недовольством он отметил, что она инстинктивно дёрнулась было назад, а в глазах её мелькнул страх; однако, она почти тотчас овладела собой и замерла, выразив взглядом холодную настороженность.

Не дождавшись от неё ответа, он пожал плечами и отвернулся обратно к окну, высказывая таким образом позволение ей удалиться, коль скоро к игре с высокими ставками она не готова.

Она, впрочем, не ушла. С минуту она так и стояла у дверей, раздумывая. Быстро осознав, что вульгарная его угроза была осознанной провокацией, она чуть заметно улыбнулась, догадавшись, что ей предлагается игра, а значит, ссылка отменяется.

Она подошла к нему — ступая довольно тихо, но каблуки, однако, чётко обозначили её перемещение в пространстве.

Он с любопытством ждал, что она будет делать дальше; она, подойдя к нему вплотную, обняла его со спины и прижалась к нему.

Этот жест весьма его удивил, если не сказать — потряс. Её недавний инстинктивный страх ярко свидетельствовал, что она не готова к физической близости с ним, и поэтому он ждал словесной баталии, а не прямого контакта.

Тут до него дошло, что она потому и обняла его, что хотела ошарашить этим неожиданным жестом.

— Это согласие? — насмешливо и язвительно переспросил он, имея в виду своё ранее грубо высказанное намерение и желая ошарашить её в ответ.

Однако, вопреки выбранному тону, рука его поднялась и легла поверх её руки, бывшей теперь у него на груди. Он движением почти незаметным, если не сказать — нежным — сжал её ладонь, выражая этим жестом и восхищение, и уважение.

Она улыбнулась; он, конечно, этого не видел, но считал улыбку из её голоса, когда она мягко ответила:

— Это поддержка.

Михар хмыкнул. Он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что она теперь отчаянно юлила, пытаясь улучшить своё положение при нём после высказанных им сегодня угроз, но ему всё же было приятно то, каким образом она пыталась к нему подольститься.

С минуту они молчали.

Потом он спросил:

— Что это за запах на вас?

Духи её успели чуть выветриться за день, но они стояли теперь вплотную, поэтому он ощущал их весьма ясно.

— Это апельсин, — с лёгким звенящим смешком объяснила она, — и немного сандала.

— Сладко и свежо, — отметил он, затем уточнил: — Вы хотели выразить своё удовольствие от того, что я обсуждаю с вами дела вашего завода?

Она моргнула, с трудом принимая ту мысль, что его не просто заинтересовал язык её духов — что он так легко научился его расшифровывать. Потому что, конечно, она выбрала с утра этот аромат именно потому, что ей было радостно, что она предвкушала это утреннее обсуждение и, действительно, хотела выразить и благодарность, и удовольствие.

Его проницательность так поразила её, что она призналась в том, что планировала удержать при себе:

— И фрезия.

— Фрезия? — непритворно удивился он, оборачиваясь, но не отпуская ту её руку, которую держал, и вглядываясь в её чуть смущённое лицо.

В Анджелии фрезии было принято дарить на помолвку, выражая тем симпатию и доверие.

Не то чтобы Михар хорошо разбирался в языке цветов, но в связи со сделанным им Магрэнь предложением он освежил в памяти соответствующие параграфы учебника по этикету, поскольку ему предстояло публично оказывать ей знаки внимания, полагающиеся любимой невесте.

— Это слишком тонкий намёк, Магрэнь, — с огорчением и досадой высказал он и уточнил: — Я не умею отличать все эти ваши запахи.

Она почувствовала себя в высшей степени странно.

Он находился слишком близко — почти обнимал её — и лицо, и глаза его теперь были слишком близко, гораздо ближе, чем она привыкла, и поэтому ей было некомфортно и даже немного страшно смотреть ему в глаза.

Её, к том же, смущало отчётливое недовольство в выражении этих глаз — и ещё больше смущало то, что недовольство это он обращает к самому себе, и связано оно с тем, что он не умеет считывать её намёки ароматами во всей полноте её задумки.

— Может быть, мне просто нравится запах фрезии? — из вредности возразила она.

К её глубокому удивлению, он улыбнулся. Потом отпустил ту её руку, которую всё держал — ей показалось, что от того, что он хотел было поднять её и провести по её волосам. Но он поймал себя на этом жесте и тут же руку опустил. Спокойно, чуть насмешливо сказал:

— Если бы так, Магрэнь, вы бы мне сейчас не назвали этот аромат прямо.

От неожиданности и удовольствия она рассмеялась, всей кожей чувствуя, что он ею любуется.

Он сделал несколько шагов от неё, в сторону своего стола, потом обернулся и сказал:

— Вы восхитительны, Магрэнь, и умеете этим пользоваться. Я вижу приёмы, которые вы используете, — он сложил руки на груди и телом опёрся на стол, — но, вместо того, чтобы раздражаться, всё восхищаюсь и восхищаюсь… — задумчиво пожевал губами он, уходя в свои мысли.

Она осталась стоять у окна, обернувшись к нему. В спину ей теперь светили солнечные лучи, отчего с его позиции казалось, что она светится. Магрэнь, в самом деле, рассчитывала именно на такой эффект.

Наконец, выйдя из своих размышлений, Михар бросил на неё долгий изучающий взгляд — в нём совсем не было того восхищения, о котором он говорил только что, но, тем не менее, она в самой пристальности этого взгляда увидела подтверждение того интереса, который она в нём вызывала.