Призрак Проститутки - Норман Мейлер

— Сейчас семь пятьдесят одна. Вы перезвоните мне в восемь ноль три.

— Понял, — сказал я. — Восемь ноль три.

— Чао. — И телефон отключился.

Я не мог этому поверить. Во время тренировок мы мечтали быть готовыми, всегда быть готовыми к неожиданному.

Я засмеялся. Женщина, конечно, была Киттредж — кто же еще. Давно я так не веселился — с тех пор, как на моем столе побывала информация об использовании кустов в Лэнгли.

В двух кварталах от моей квартиры стояла группа телефонов-автоматов, и в две минуты пятьдесят секунд девятого я опустил десятицентовик в один из них. Носовой платок уже больше не заглушал ответивший мне голос.

— Гарри?

— Да.

— Это Киттредж.

К моему ужасу, я ничего не смог из себя выдавить, кроме:

— Да.

— Гарри, вы когда-нибудь слышали о девушке по имени Модена Мэрфи?

— Почему вы об этом спрашиваете? — Но в горле у меня уже пересохло.

— Ох, Гарри, вы же ФИЛД, да?

— Я предпочитаю не отвечать на этот вопрос.

— Я все время знала это. Нравится вам это, Гарри, или нет, но Хью посадил меня на ваше место. И я читаю ваши отчеты.

— Все?

— Все. И вы не знаете последствий.

Прошло ведь года полтора с тех пор, как мы общались, и возобновлять отношения с такого было чертовски неприятно.

— Киттредж, могу я вас увидеть? — спросил я.

— Пока нет.

— Почему?

— Потому что я не хочу встречаться с вами за спиной Хью и, безусловно, не хочу смотреть на вас обоих за ужином en famille[178].

— Как Кристофер?

— Божественный ребенок. Я готова погибнуть ради него.

— Мне б хотелось увидеть его. Как-никак я его крестный.

Она вздохнула.

— Есть у вас почтовый ящик?

— М-м… да, есть.

— Дайте мне его номер. — И как только я дал, добавила: — Думаю, наш деловой уговор снова вступает в силу. Я пришлю вам большое письмо.

— Скоро?

— Я его отправлю завтра. Оно уже составлено у меня в мозгу.

— А как мне с вами связываться?

Выяснилось, что у Киттредж тоже есть почтовый ящик.

— Могу сказать лишь, что вы — чудо.

— Терпение, — сказала она и повесила трубку.

4

20 октября 1961 года

Дорогой мой Гарри!

Хотя я и не знаю, что произошло с вами за последний год, развязка в заливе Свиней наверняка сказалась на вас. Вы настолько связаны со своей работой, что любая беда в управлении, безусловно, воспринимается вами как личная утрата.

Я, конечно, вижу перед собой Херрика Хаббарда образца 1959 года — мы ведь не общались с тех пор. В этой связи я не хочу, чтобы вы мысленно видели меня такой, какой я была после той страшной истории в Парагвае.

Я изменилась, насколько может измениться человек за пару лет, — короче, я совсем не та. Можете себе представить, что за исключением тех дней, когда раз в месяц появляется Хью и четыре раза в неделю приходит хорошая местная женщина из Мэна убраться и присмотреть за Кристофером, я сижу в Крепости уже свыше года совсем одна, работаю над книгой и забочусь о сыне!

Целая зима, проведенная почти в одиночестве в Мэне, похожа, думаю, на то, как если бы ты находился в водолазном колоколе. Там, на дне, ты мобилизуешь последние свои ресурсы, зато, выскочив на поверхность, чувствуешь себя невероятно сильным. Так получилось и со мной. У меня был любопытный год. Я вывела важнейшую психологическую теорию. (Важнейшую для меня. Возможно, полезную в весьма скромных размерах для остальных.) Я не собираюсь сейчас подробно описывать ее вам, скажу лишь, что существуют две проблемы, наименее разрешимые психоанализом: нарциссизм и психопатия. Никто не знает, как их лечить. Последователей Фрейда можно сопоставить в этих вопросах с картографами XIV века, которые оставляли большие пустоты на картах мира.

А вот Альфа и Омега, если допустить их существование, дают возможность к этому подойти. Я не чувствую в себе достаточно сил, чтобы дать вам исчерпывающее представление о моей теории, скажу лишь, что пыталась создать об этом книгу, на что ушли все литературные способности, какие у меня есть. День за днем в течение целого года я трудилась над книгой и обнаружила, что это выше моих сил. В моей личной жизни просто не было такого, что помогло бы подкрепить мой тезис тысячью примерами из повседневности. Я хотела создать magnum opus[179], освещенный обаянием интеллекта, а вынуждена была снова признать, что я всего лишь очередная неглупая девчонка, слишком рано родившая, слишком рано выскочившая замуж, и сижу я на берегу, опустив всего один палец ноги в реку карьеры. В такой позиции Историю не делают.

Примерно в это время (это было около года назад) Хью начал донимать меня, настаивая на возвращении в Вашингтон. До тех пор это было состязание между моей волей и его. Мы оба отчаянно страдали, но не признавались в том, что так жить неудобно. Наконец он сказал: «Я хочу быть человеком женатым. Я всю жизнь пытаюсь бежать от неизбежного. И не хочу под конец осесть в монашеской келье».

Это меня очень тронуло. Вы знаете, он обожал свою мать и даже до десяти лет спал с ней в одной постели. Я думаю, для нее это был способ держать на расстоянии его отца. Потом случилась беда. Хью в одиннадцать лет не только потерял отца, но и вынужден был жить с мыслью, что его мать, возможно, убийца. Он отдалился от нее и юность провел в одиночестве. Вот тогда он занялся скалолазанием. Можете представить себе этого молоденького замкнутого юношу, в одиночестве осуществляющего восхождения в Скалистых горах свободным стилем — тогда даже термина такого не было! Нельзя не поражаться бездонности отчаяния, которое он сдерживал с помощью столь радикального лечения большим риском. Внезапно после стольких лет брака я поняла подлинную сущность мужа и глубоко сострадала ему.

Но лишь одной частью своего существа. Моя Альфа растаяла. А моя Омега была тверда как камень. Я поражалась самой себе. Я впервые поняла, какая я жесткая со стороны Омеги. Я написала Хью, что вернусь, только если мы изменим основу нашего брака. Я не соглашусь снова быть на положении жены, от которой все скрывают. Возможно, он не понимал, но одной из причин лихорадочного состояния, которое нападало на меня в Конюшне, была потребность в чем-то будоражащем, желание получить удовлетворение от светских контактов — например, присутствовать на ужинах, где обсуждалась замена Даллеса. Что за глупость! Этого было бы недостаточно.

В таком случае чего же я хотела? Я хотела быть приобщенной к работе Хью. К его секретам. Он не мог на это согласиться, пытался объяснить, что я прошу его нарушить клятву. «К черту твою клятву, — сказала я ему. — Наш брак освящен. Это клятва посильнее».

Наконец он согласился впустить меня в святая святых. И я вернулась не только в Вашингтон, но и к его работе. Правда, лишь к части ее, но Хью намерен уполномочить меня (какой термин!) сотрудничать в одном или двух его проектах. (Которые он именует «штуками».) Я обнаружила, как мастерски проводит Хью сделки: кончилось, можете не сомневаться, тем, что я получила меньше, чем могла бы. Не важно. То, чего я добилась, уже достаточно интересно. Теперь я его младший компаньон, а так сладко приобщиться к парочке секретов! Мне кажется, ему даже нравится раскрывать тайные ходы своего ума. Домашний покой грозит не подниматься выше уровня наших щиколоток.

Впрочем, ситуация не такая уж серьезная. Хотя мы по-прежнему сражаемся. У нас была жуткая ссора в ноябре. Прошло не больше месяца с моего возвращения в Вашингтон, как к нам явилась моя старая подруга Полли Гэлен Смит. Я знаю, вы помните ее по нашей переписке между Вашингтоном и Монтевидео, но я не могу припомнить, много ли я рассказала вам о Полли. Ее муж Уоллес Райдаут Смит больше не работает в Госдепе, а перешел в ЦРУ и стал теперь важной шишкой на другом нашем конце — в администрации. Большая нудота еще не ступала по коридорам Фирмы. Я вам не писала как-то о них? Полли, как я, по-моему, говорила, была многие годы фантастически неверна Райдауту Смиту — не количественно, но она любит прыгать в пропасть. Думаю, все очень просто: она любит мужчин, как вы, мужчины, похоже, любите нас.

Так или иначе, мы с Полли отлично ладим, потому что мы такие разные. Она снова пришла ко мне за месяц до инаугурации президента и попросила об «одном чертовски важном одолжении». Не могла ли бы я разрешить ей воспользоваться в среду днем на час Конюшней, пока Хью на работе, а я поеду по магазинам? Ее друг живет в Джорджтауне в двух кварталах от меня с одной стороны, а она — в трех кварталах с другой. Ее друг сейчас самый занятой человек в христианском мире, а они абсолютно без ума друг от друга. Кто же все-таки он? Это государственная тайна, ответила она. Ничего не выйдет, сказала я: ведь существуют Кристофер и горничная. Глупости, сказала она: Кристофер в два часа дня еще в детском саду, а горничная по средам не приходит. Она все вынюхала.