Заря генетики человека. Русское евгеническое движение и начало генетики человека - Василий Бабков

Закон формообразовательного взаимодействия наследственности и среды касается любых мыслимых свойств и признаков – морфологических, физиологических, качественных, количественных, и, что особенно важно помнить в связи с сюжетом примечательной статьи В. П. Эфроимсона, ему подчиняются и такие сложные признаки, как особенности высшей нервной деятельности и поведения животных, в частности психики человека. Закону этому подвластно становление и таких интегративных характеристик, как инстинкты, темперамент, возбудимость, ум и память, склонности к определенному виду деятельности, способности и таланты, общие черты характера, вроде доброты и жизнерадостности, угрюмости и злобности, и такие эмоциональные реакции, как любовь и сострадание, ненависть и ярость, инстинкт самосохранения и инстинкт самопожертвования – эгоизм и альтруизм. Эти «душевные», подчас чисто человеческие свойства в отношении их зависимости от наследственности и среды не могут оказаться каким-то исключением и быть противопоставлены «телесным» признакам. Форма и функция находятся в нерасторжимой связи, и все «духовные» проявления психики зиждутся на структурных особенностях нервных клеток, анатомии и архитектонике мозга, гормональной деятельности системы желез внутренней секреции, интенсивности и качественных биохимических особенностях обмена веществ, и в значительной степени они являются производной всей «физической», материальной организации живого существа, покоясь на совокупности тех морфофизиологических признаков его конституции, относительно которых никто и никогда не усомнится, что они определены наследственностью и средой.

Что касается содержания понятия «среда», то слово это надо понимать здесь в его самом широком, всеобъемлющем значении. В той мере, в какой дело идет о становлении самых высших этажей психики и, в частности, этических норм поведения, первостепенное значение имеет, конечно, отнюдь не температура, влажность, освещенность, состав атмосферы и пищи, т. е. не те внешние условия или абиотическая среда в узком смысле понятия, которую зачастую имеет в виду биолог, говоря об условиях развития организма. В этой связи для человека первостепенное значение имеет прежде всего среда социальная – человеческое окружение, воспитание в семье и школе, трудовые навыки и общественные отношения, ужасы войны и спокойствие мира, пресыщенность богатства и голод безработицы, обычаи, этические каноны и идеалы, мировоззрение данной эпохи, данного народа или государства, укоренившиеся там верования и накопленные знания, понятия о дурном и хорошем, добре и зле, доблестном и постыдном, дозволенном и беззаконном, нравственном и безнравственном, святом и греховном. Словом, для становления этики отдельной личности средой являются прежде всего весь социальный фон, все культурное наследие и этические нормы жизни общества, в котором формируется сознание его сочлена.

Проблема относительного значения внутреннего и внешнего – наследственности и среды в развитии любых черт морфофизиологической организации живых существ и в том числе любых характеристик психики и поведения высших животных и человека, кратко сформулированная как альтернатива «природа или воспитание» (nature or nurture), насчитывает не менее ста лет научной истории. В аспекте индивидуального развития сложного организма из внешне простой яйцеклетки в сущности та же проблема еще много дольше существует в форме альтернативы «преформация или эпигенез» [481] . В настоящее время эту «вечную проблему» можно, однако, считать бесповоротно решенной. Она четко решена в том смысле, что это именно никоим образом не альтернатива, что роль наследственности и среды в развитии любых мыслимых свойств ни в коем случае нельзя противопоставлять друг другу.

В ходе эволюции наследственная программа развития во всей ее невообразимой сложности выковывается в горниле естественного отбора, стоящего на страже непрестанного приспособления организма, сообщества и вида, к которому он принадлежит, ко всей совокупности условий среды и создающего поражающую воображение целесообразность организации живых существ. Сложнейшая наследственная конституция, вся эта совокупность миллионов генов становится в ходе прогрессивной эволюции пригнанной к окружающим условиям, как уникальнейший ключ, подобранный к фантастически мудреному замку. Поэтому как факторы становления организации наследственность и среда, преформированное и эпигенетическое, представляют собой подлинно нерасторжимое единство противоположностей, так что вместо противительного союза «или» между ними должен стоять соединительный союз «и». Не «наследственность или среда», но «и наследственность и среда», не «природа или воспитание», но «и природа и воспитание», не «преформация или эпигенез», но «и преформация и эпигенез».

И вот, хотя это почти самоочевидное положение представляет собой азбучную истину, проверенную и доказанную всей практикой биологии бесчисленное число раз, вокруг этого решенного вопроса вновь и вновь разгораются битвы. На практике даже в среде биологов, особенно неискушенных в генетике (например, среди физиологов), а тем более за пределами собственно «чистой» биологии – на обширных и жизненно важных границах соприкосновения биологии с медициной, агрономией, а главное – социологией (в области педагогики, криминалистики и т. п.), эта давно «снятая» проблема неудержимо возрождается вновь и вновь.

Сторонники формирующего значения среды ломают копья с адептами наследственности, утрируя и доводя в пылу борьбы взгляды своих противников до абсурда, обвиняя их во всех семи смертных грехах, а сами впадают в тяжкий грех абсолютизации отстаиваемых ими положений. Защитники значения чисто биологических сторон природы человека, например, наследственной биологической неодинаковости отдельных людей, несмотря на всю научную неопровержимость этого факта, могут заслужить упрек в забвении того (тоже бесспорного) положения, что человек «животное социальное», услышать тяжкое обвинение в беззаконной биологизации явлений, подведомственных якобы всецело компетенции социологов, и быть причисленными к социал-дарвинистам, а то и получить позорное клеймо расизма. В то же время сторонники могущества внешних условий, всесилия факторов социальной среды получают упреки в недооценке биологии человека, в генетической неграмотности (и в самом деле не столь уже редкой), в ламаркизме и идеализме, поскольку формирующее значение среды зачастую сопровождается утверждением об адекватной передаче результатов ее влияния по наследству (вспомним пресловутый афоризм «порода входит через рот»), и в конечном счете могут получить нелестный ярлык «догматизма», тем более что такие взгляды подчас действительно являются отголоском укоренившихся обывательских предрассудков и пережитком закоснелых догм.

Острота этих споров понятна; она вызывается тем, что та или иная исходная посылка – примат «природы» (наследственности) или примат «воспитания» (среды) – приобретает значение постулата, с неизбежностью влекущего за собой бесчисленные практические следствия в важнейших областях теории и практики, – в области философии и методологии науки, социальной политики, образования, здравоохранения, стратегии сельского хозяйства (методы создания сортов и пород) и прочее и прочее. И в зависимости от того, какой из постулатов признан исходной аксиомой, следствия эти сплошь да рядом могут оказаться диаметрально противоположными. Именно этим, скажем в скобках, оправдано и то внимание, которое с риском заслужить упрек в тривиальности и в том, что автор ломится в настежь открытую дверь, уделяется здесь этому вопросу.

Итак, в качественной постановке проблема «снята» и в действительности не существует. Взамен противопоставляющего «или» должен быть союз «и», и противники, занявшие в силу общих и принципиальных убеждений полярно противоположные позиции, должны понять, что они находятся в плену ложных экстремистских взглядов и сражаются с ветряными мельницами.

Вопрос остается, однако, вполне правомочным в количественной постановке, и это верный показатель того, что он перестал быть областью домыслов и веры и стал предметом точных наук: какова доля участия или удельный вес наследственности и среды, природы и воспитания, кооперативно участвующих в формировании признака, в конечном проявлении каждого конкретного свойства?

Это далеко не праздный вопрос, и факты показывают, что он не имеет однозначного, пригодного для всех случаев жизни решения. Принципиальное решение для всех свойств одно – «и наследственность и среда», их удельное отражение в конечном выражении разных свойств может быть количественно очень различным.

Дети белых родителей, зачатые, родившиеся и выросшие как в условиях полярного холода, так и в условиях экваториальной жары, останутся белокожими, хотя, может быть, и покроются загаром на экваторе; дети родителей-негров и там и здесь останутся чернокожими. Высокий удельный вес наследственности и малая роль влияния среды на пигментацию кожи очевидны, но это никоим образом не означает, что факторы среды не принимали участия в развитии этого признака, а говорит лишь о том, что во всем диапазоне взятых внешних условий «норма реакции» данной («белой» или «черной») наследственной конституции на все значения средовых условий устойчива и практически одинакова. С другой стороны, каждый знает, что одно и то же животное, пусть это будет собака, на голодном и биохимически неполноценном пайке и в забросе вырастет хилым, забитым и, может быть, трусливым заморышем, хотя в сытости и в холе оно превратится в рослого и храброго красавца. Здесь очевидно сильное влияние среды, хотя это опять-таки отнюдь не означает, что наследственность безразлична: в одних и тех же условиях голодовки иные наследственные конституции хоть и с трудом, но выживут, другие же обнаружат недостаточную выносливость и станут жертвой болезней. Здесь легко уловимы как роль среды, так и роль наследственности.