Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский

жалобой и наговором это не выглядело, а вместе с тем – попало, куда следует. «Вот змеища!» – читалось в сощуренном взгляде Грязного, который был уверен, кажется, что Федька всё сочинил. А если и не сочинил, то изыскали они с воеводой пригодный повод возобновить недавние речи о боярских недовольствах и изменах, явно зревших в Москве подспудно задолго до Собора.

– Так… А нынче что, те же всё? Молчком, или тоже с присказками? Ладно, после доложишь обстоятельно.

Федька поклонился с ладонью на сердце.

Иоанн кивнул, поведя бровью, и разрешая Федьке садиться. Тут с невнятным рычанием прорвало воеводу Басманова, и он грохнул себя кулаком в грудь в досаде, подымаясь:

– Государь! Всё кубло это стародубское да ярославское не уймётся! Одна шайка они все, говорю, им веры нет (Тетерина, чай, помните?!), и Бундов этот не краше, а испросить бы его, накой он к Щенятьеву-то в монастырь мотался после Собора сразу? У нас, государь, на каждого роспись есть, и не на одни пироги, чай, по теремам катаются, а то не нагляделись друг на дружку за неделю сидения думного, не набеседовались! И Борька Сукин440 не лучше, только хитрее – помалкивает, под себя больше гребёт! Что и Курцев, и нашим и вашим… Чего ждать, коли они уж не таясь такое несут, иль не знают, что до тебя их блядословие тотчас и докатится? Да уж верно, не одни они такие! Да слова – что, пустое как будто, а ведь за ними дело кроется! Нельзя прощать, давить их надо, пока не поздно, вот что. И Ловчиков твой, Афонька, себе на уме…

– Полно, опять за своё ты, Алексей, – прервал его Иоанн устало, словно передумав гневаться, – Сукин один справляется там, где пятеро запнутся. Сам знаешь… И всё-то мне перечишь. Нет, не об этих я сейчас… Знаю, что говорится, а более – помышляется по мне. Ты пошто моего Филиппа невзлюбил, скажи? С ним, кажется, никто из вас ни единого разу не видались, а видались – так и знать не знались, и что за вина на нём к вам? Когда нам ждать его, как разумеешь?

– Спешному гонцу нашему, со сменными, считай, вёрст по двести в день с ночью отмахать можно, – мрачно вслух считал Басманов, – значит, при удаче с Божьей помощью за неделю добрался. Игумену Филиппу пока собраться, пусть и немедля, да почтенно отбыть, с провожатыми, без помех если, да по пути нигде не задерживаться… Сейчас уж точно на Божьей дороге441, ожидать должно в канун именин государыни, а то и скорее. Чай, он мешкать не станет – на такое дело зовут! Как быть игумену Филиппу с людьми его близ Новгорода, тут же застава Вяземского до нас вестового выпустит с упреждением, государь, – и он со смирением поклонился.

– С лазутчиками Челядина наперегонки… – негромко молвил с места Вяземский.

– Так ответь же мне, чем не мило вам решение моё? Знаю, расшипелись все, как не взял я и Пимена, и Германа не взял, и всех иных, что советовали мне. И вы – туда же?! Не довольно ли мне спорщиков?

Вздохнув тяжело, воевода вымолвил тихо и проникновенно:

– Был бы враг я тебе, государь, так не пискнул бы. Недруг вторит, а друг – спорит. Вины игумена Филиппа не мне считать, об них не ведаю. Однако… Уж изволь, государь мой, начистоту?

– Говори.

– Едино молю сейчас, выслушай меня, государь, не как супротивника, а как советчика себе доброго. Нет мне в том, что скажу, никакого своекорыстия! Так вот… Об игумене Филиппе мы, стало быть. Нужно паче чаяния подспорье тебе здесь, где все – грязны да своекорыстны, плюнуть некуда – в гада точно попадёшь, и попы все единым елеем мазаны! И своры боярские заодно с ними – от кого чают, того и привечают! От веку так повелось. Каждому мечтается через митрополита, ими поставленного да тобою принятого, надёжную себе защиту возвести и прибыли всяческие стяжать, то дело известное. Тебе ж противен рядом всякий нечестный пастырь, чуждый в себе правды и Божьего суда не страшащийся… Одно дело – мы, многогрешные слуги твои, во прахе и грязи трудов насущных подвизающиеся. Другое – патриарх на престоле православном. На том, что ты, великий государь, высоко держишь твердыней всего христианского мира, за всех – один.

Иоанн слушал его внимательно, остальные молчали, дыханье затая. Слишком уж прямо, точно и опасно выходила речь воеводы Басманова. И даже Федька что-то оробел, очи потупив и сидя, не шелохнувшись, от такого внезапного отцовского откровения, что посмел он Иоанновой души коснуться суждением. Когда же окрепнувшим голосом продолжил воевода, Федька невольно поднял на него взор и загляделся, как тогда, на площади, в Рязани, перед битвой.

– Настоящего владыку бескорыстного зрить возле себя чаешь, опорой себе и укреплением, и через ту силу – царству всему твоему благо желаешь вдвойне сотворить. Колычёвы вон ликуют, а иные горюют, – воевода невесело усмехнулся, – а зря: и прежде их Фёдор Степанович от семейства отомкнулся442, а ныне инок Филипп и вовсе – ломоть отрезанный, и не станет нипочём ради родичей процветания и выгод каких душою своей кривить, как иные в сане и чинах…

– Верно говоришь… – отозвался Иоанн, глядя на сурового Басманова пристально, остро и выжидательно. – Так в чём же спор твой мне дружеский? Разве неправильного желаю? Коли сам ты признаёшь сейчас, каков мне митрополит нужен, и каков есть Филипп?

– Да, признаю… Выслушай же до конца, государь мой, и уж более об этом, клянусь здесь сейчас пред тобою и образом Всевышнего, – Басманов осенился знаменьем на красный угол, – не помяну и словом. Как скажешь, так пусть и свершится. Если и впрямь таков игумен Филипп, то не будет меж им и тобою того совета, об котором загадываешь. Знать того наверняка не могу, не знаю, но сердцем и разумом предчувствую. Кто чужд мирскому, как сможет мир судить? Не можно в один строй с боевыми конями быка выставить, потому как бык по силе десяти коням равен, быть может, да под седлом ходить не выучен, и в урочный час слушать поводьев не станет… Так же точно не выйдет быку со львом сочетаться: хоть бык в схватке и льву иному не уступит мощью, а всё ж они друг дружке не товарищи, если вместе сойдутся. Спору нет – рачителен и сноровист игумен в вверенной ему обители, там, ото всего здешнего вдалеке, и в своей схиме443. Тут же у нас дела иные, государь. Кесаревы. Впрочем, ежели мнится мне только всё это, а выйдет, государь мой, по-твоему правильно,