Черная книга коммунизма - Стефан Куртуа

«Право выбора [в Советы] имеют только те, кто добывает средства к существованию производственным или иным общественно полезным трудом. Но что такое производственный или иной общественно полезный труд? Слишком растяжимое определение. Столь же растяжим декрет, касающийся лиц, лишенных права голосования, к которым относятся те, кто использует наемный труд для достижения прибыли. (…) Нетрудно заметить, что при избирательной системе, принятой в Советской Республике, проще простого заработать клеймо капиталиста и лишиться избирательного права. Эластичность определений, применяемых в избирательном законодательстве, открывает шлюзы для разнузданного произвола. Дело здесь не в законодательстве, а в его объекте. Сам термин «пролетариат» не подлежит точному, юридически безупречному определению».

После замены понятия «патриот», применявшегося при Робеспьере, понятием «пролетарий» категория врага стала весьма растяжимой — в зависимости от проводимой в данный момент политики. «Враг» превращается в основной элемент коммунистической теории и практики. Цветан Тодоров уточняет, что «враг — главное обоснование террора. Тоталитарное государство не может существовать без врагов. Если их нет, приходится их изобретать. Назначенные врагами не заслуживают пощады. (…) Враг — это несмываемое, наследственное пятно. (…) Иногда приходится слышать, что евреи преследовались не за свои дела, а просто за то, что они евреи. Так же поступают и властители-коммунисты: они требуют репрессий (а в кризисный период — уничтожения) против буржуазии как класса. Достаточно простой принадлежности к этому классу, делать что-либо необязательно».

Остается важнейший вопрос: зачем уничтожать «врага»? Традиционная роль репрессий заключалась, как известно, в «наблюдении и наказании». Или фаза «наблюдения и наказания» осталась в прошлом? Так ли безнадежен «классовый враг»? На этот вопрос ответил Солженицын, показав, что в ГУЛАГе отношение к уголовникам было заведомо лучше, чем к политическим. Это объяснялось не только практическими соображениями (уголовники играли роль пособников охраны), но и «теоретическими» выкладками. Ведь советский режим гордился тем, что создал «нового» человека, и тем, что способен перевоспитывать закоренелых преступников. Это было одним из главных направлений коммунистической пропаганды и в сталинской России, и в Китае Мао Цзэдуна, и на Кубе Фиделя Кастро.

И все-таки, зачем разить «врага» насмерть? В конце концов, разделение на врагов и друзей — далеко не новое предназначение политики. Еще в Евангелии сказано: «Кто не со мной, тот против меня».

Новизна здесь состоит в том, что Ленин говорит не только: «Кто не со мной, тот против меня», но и — «Кто не со мной, тот должен умереть». Кроме того, он переносит сферу применения этого лозунга с политической жизни на жизнь общества в целом.

При терроре противник становится сначала врагом, затем преступником, исключенным из жизни общества. Исключенность почти автоматически приводит к идее уничтожения. Ведь одной диалектики «друг — враг» мало для разрешения фундаментальной проблемы тоталитаризма — стремления к созданию нового, очищенного, неантагонистического человечества. Осуществиться это должно благодаря мессианскому марксистскому проекту, согласно которому пролетариат объединяет всех людей и делает их подобными самому себе. Этот проект реализуется посредством насильного объединения партии, общества, империи и отбрасывания всех, кто не вписывается в схему. Логика политической борьбы сменяется логикой исключения, идеологией уничтожения и, наконец, физическим истреблением всех «нечистых». В конце концов такая логика приводит к преступлению против человечности.

Коммунисты некоторых стран Азии, например Китая и Вьетнама, относятся к проблеме немного иначе: там под влиянием конфуцианской традиции придается больше значения перевоспитанию. Заключенный, именуемый «учеником» или «воспитанником», обязан изменить свое мышление под наблюдением наставников-тюремщиков. В этом «перевоспитании» видится лицемерие, отличающее его от банального уничтожения. Не более ли это бесчеловечно — принудить противника к смирению перед палачом? Красные кхмеры, наоборот, сразу сделали выбор в пользу радикального решения: сочтя, что о перевоспитании части народа нечего и думать, ибо народ слишком «испорчен», они решили сменить народ. Отсюда уничтожение всего образованного населения, вообще горожан, которому, впрочем, предшествовало психологическое истребление обреченных, истребление личности: несчастные должны были заниматься «самокритикой», позоря самих себя, что все равно не спасало их от казни.

Главари тоталитарных режимов присваивают привилегию отправлять себе подобных на смерть, считая, что имеют на это «моральное право». Оправдываются они всегда одинаково: в своих действиях они руководствуются якобы научной необходимостью. Размышляя о корнях тоталитаризма, Цветан Тодоров пишет:

«Созданию идеологического обоснования тоталитаризма способствовал сциентизм,[160] а не гуманизм. (…) Связь между сциентизмом и тоталитаризмом не исчерпывается оправданием зверств чисто научной (биологической или исторической) необходимостью: надо уже быть поклонником сциентизма (пусть «дикого»), чтобы уверовать в полную прозрачность общества и возможность переделать его революционными средствами согласно собственному идеалу».

Троцкий в 1919 году доказывал это следующими словами:

«Пролетариат — класс, находящийся на историческом подъеме. (…) Буржуазия в наше время — вырождающийся класс. Она не только не играет главной роли в производстве, но и разрушает методами империалистического захвата мировую экономику и культуру человечества. Тем не менее буржуазия обладает колоссальной исторической живучестью. Она цепляется за власть и не собирается ослаблять хватку. Так, она угрожает увлечь за собой в пропасть все общество. Необходимо лишить ее власти, а для этого приходится рубить ей руки. Красный террор — это оружие, обращенное против обреченного на гибель, но огрызающегося класса».

Далее он делает следующий вывод:

«Насильственная революция стала необходимостью именно потому, что насущные требования истории не могли быть удовлетворены средствами парламентской демократии».

Снова перед нами обожествление Истории, в жертву которой позволительно принести все на свете, и неизлечимая наивность революционера, воображающего, будто своей диалектикой он способствует созданию более справедливого и более гуманного общества, хотя прибегает для этого к преступным методам.

Гораздо жестче высказался спустя 12 лет Горький:

«Против нас ополчается все, отжившее свой срок, отмеренный историей, и это дает нам право считать себя бойцами непрекращающейся гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдается, его уничтожают».

В том же году Луи Арагон облек эту мысль в стихи:

«Голубые глаза РеволюцииПылают необходимой жестокостью».

Но еще в 1918 году Каутский подходил к этой проблеме куда смелее и откровеннее:

«В действительности наша конечная цель — не социализм, а устранение всякой эксплуатации и угнетения, направлены ли они против какого-то класса, партии, пола или расы. (…) Если нам сумеют доказать, что мы ошибаемся и что освобождение пролетариата и всего человечества может произойти только на основе частной собственности на средства производства, то нам придется отказаться от социализма, что не станет отказом от нашей конечной цели. Мы должны будем сделать это именно в интересах достижения конечной цели».

Каутский явно ставил гуманизм впереди марксистской научности, хотя являлся ее виднейшим представителем.

Умерщвление — задача педагогическая: человеку свойственно естественное колебание перед необходимостью прикончить ближнего, поэтому наиболее эффективная педагогика заключается в том, чтобы заранее отказать жертве в праве быть человеком! Ален Бросса справедливо отмечает:

«Варварский ритуал чисток, работа на полные обороты машины уничтожения тесно связаны в речах и действиях палачей с анимализацией Другого, низведением воображаемых и действительных недругов до животного состояния».

И действительно, на московских показательных процессах прокурор Вышинский — интеллигент, юрист, человек, получивший хорошее классическое образование, — бессовестно оскорблял обвиняемых, сравнивая их со зверями:

«Застрелить, как бешеных псов! Смерть банде, скрывающей от народных масс свои хищные клыки, свой плотоядный оскал! Уничтожить стервятника Троцкого, исходящего ядовитой пеной, которой он брызжет на великие идеи марксизма-ленинизма! Обезвредить этих лгунов, фигляров, жалких пигмеев, бессильных шавок, мосек, лающих на слона! (…) Долой это подлое отродье! Покончим с презренными помесями лисицы и свиньи, со смердящей падалью! Истребить бешеных собак капитализма, замысливших расчленить лучших сынов нашей советской земли! Заткнем им глотки их же зверской ненавистью к вождям нашей партии!»