Владимир Высоцкий без мифов и легенд - Виктор Бакин

Вспоминает А.Меньшиков: «В тот год я почувствовал... Да нет, увидел! — в труппе резкое похолодание к Высоцкому. Про него как-то не так шутили — шутили уже с нескрываемой завистью. Причем это делали люди, которые потом, после его смерти, будут охотно де­литься воспоминаниями о том, как они любили Высоцкого и как он их любил. А тогда было столько язвительности».

В.Абдулов: «Беда Юрия Петровича — в театре было вечное «бо­лото». И это «болото» не любило Володю... Шушукались, занимались сплетнями, и это больно ранило, когда доходило до него».

Это потом, после смерти, все станут «друзьями», а сейчас, и уже давно, многие в театре просто завидовали Высоцкому. Завидо­вали его таланту, его успеху и популярности, его поездкам по все­му миру, его лихой езде на «мерседесе», не замечая его масштаб и совершенно другой путь. Очень трудно человеку с амбициями (а актеры все с амбициями — профессия такая) признать кого-то из находящихся рядом гением. Они все считали себя очень талантли­выми и незаслуженно обделенными. А тут Высоцкий постоянно в лучах славы... Им хотелось, чтобы он оставался тем Высоцким, ко­торый в 64-м пришел наниматься в ИХ театр, — в «затертом буклированном пиджачке, в ботинках со стоптанными под 45 граду­сов каблуками».

В.Золотухин пишет в своем дневнике: «Володю, такого затяну­того в черный французский вельвет, облегающий блузон, сухопаро­го и поджатого, такого Высоцкого я никак не могу всерьез воспри­нять, отнестись серьезно, привыкнуть. В этом виноват я. Я не хочу полюбить человека, поменявшего программу жизни. Я хочу видеть его по первому впечатлению. А так в жизни не бывает».

А то, что западная красавица, тем более кинозвезда, способна вот так, за здорово живешь, полюбить их коллегу, пусть даже сверх­талантливого, им и в голову не могло прийти.

А.Васильев: «Для всех нас он был — Володька, Вовка Высоц­кий... Ведь тогда мы пели его песни, совершенно не подозревая, что они гремят по всему Союзу. Они гремели, но этот гром до нас не доходил. И вдруг — Марина Влади! И в нашем театральном возду­хе повисло:

— Марина Влади — звезда! И наш — Вовка Высоцкий! Ну, ведь «не по Сеньке шапка»! И куда же его занесло? В Париж!

Был такой шелест... Вообще люди завистливы, а актерская бра­тия — тем более. И, что греха таить, во мне это тоже было».

Кроме зависти бытовой — к машине, к загранпоездкам, — была еще и зависть профессиональная. Многим актерам с завышенной самооценкой казалось, что Высоцкий такой же, как они, а может, где-то и похуже... А ему не было чуждо «ничто человеческое». Он был очень честолюбив, хотел играть интересные роли, стремился со сцены говорить от своего имени, делать каждую роль своей в собственном смысле слова. Он понимал, что в любой роли публи­ка ждет появления Высоцкого, ждет подтверждения и углубления своего знания о нем.

Н.Дупак: «Актеры... Да они же угробили его завистью».

Конечно, Высоцкий знал об этом... Вначале взрывался, возму­щался, а в последние годы отвечал почти полным равнодушием...

Был обижен В.Шаповалов за отобранную и уже подготовлен­ную роль Лопахина, В.Золотухин, не допущенный Высоцким к Гам­лету. Не подпустил Высоцкий ни И.Дыховичного, ни своего лучшего друга И.Бортника к роли Свидригайлова, а В.Смехов, подталкивае­мый «шефом», просто отказался от этой роли, предвидя последст­вия. Однажды чуть не дошло до драки с А.Васильевым, когда тому пришлось подменять вышедшего из формы Высоцкого... Дружба дружбой, а роли врозь! К любимой роли Высоцкий относился как к любимой женщине — своего рода актерский максимализм.

Не последнюю роль в непростых отношениях Высоцкого с кол­легами играли и его личные черты характера, о которых актер Алек­сандр Трофимов сказал: «Владимир в последние годы держал себя очень замкнуто... Он всегда проходил достаточно независимо, что мог­ло показаться и высокомерным... И это, наверное, порождало в труп­пе — я не говорю про всех — какую-то неприязнь, даже злобу».

Никто не изобрел отдельного статуса общения с уникальными личностями. И даже у мудрого психолога Любимова порой не хвата­ло терпения и такта в обращении с Высоцким. Очень сложно впи­сывалось явление Высоцкого в повседневные отношения постанов­щика спектакля и актера, на котором держится репертуар.

Вот картинка, описанная В.Смеховым в его воспоминаниях:

«Высоцкий опоздал на час на репетицию.

—  Ну и где этот господин? Ага, ну спасибо, что посетили нас, почтили своим вниманием...

—  Юрий Петрович, я вам все потом...

—  Не надо мне ваших объяснений, Владимир Семенович! Знаю я вас всех насквозь! Ролью надо болеть, такие роли на дороге не ва­ляются... Ну что вы там под нос себе бурчите?.. Это Шекспир, здесь дыхание должно быть крупное, здесь строка должна идти широко, а вы... что вы там бормочете? И в каком вы виде сюда пожаловали? Что за кокетка! Разве Гамлета можно в таком виде? Прилетел... опо­здал... подкатил в «мерседесе»... и в бархатных штанах... о чем вы ду­маете? В облаках всемирной славы купаетесь? А ну, снимите к чер­товой матери эти брюки, репетируйте в нормальной рабочей фор­ме или вообще не надо ничего!».

Тактика отношений менялась в зависимости от обстоятельств. Еще из воспоминаний В.Смехова: «Помню, как Володя после «раз­вязки» появлялся в дверях зала, где Юрий Петрович вел репети­цию. И вот Хозяин видит: в проходе — чистенький, благоухающий Высоцкий. Режиссер кинул указания тем, кто на сцене, и начал тихо пятиться к дверям, а сравнявшись с бывшим нарушителем, по-приятельски прошептал: "Володь, сигаретка хорошая есть?"»

Наступил период, когда Высоцкому просто надоело актерство как таковое. Нараставшее чувство недовольства собой, беспокоя и угнетая, становилось невыносимым. Выступая 26 марта прошло­го года в зале МВТУ им. Баумана, он сказал об этом так: «Я вообще предпочитаю в человеке... творца предпочитаю исполнителю. По­этому в этом смысле я с меньшим уважением отношусь к своей как бы «основной профессии» — актерству; с меньшим уважением, чем к своему сочинительству, которое мне чаще дает минуты дейст­вительно... я не знаю, может быть, это громко сказано, но — мину­ты вдохновения. Потому что, в общем, стоит заниматься творче­ством, только когда ты ощущаешь вот это происходящее помимо тебя, которое выливается на бумагу, потом — вот сюда, в аудито­рию. Я это больше люблю».

Он не хотел быть чужим исполнителем, когда сам был перепол­нен неосуществленными замыслами. Ремесло актера для Высоцкого-поэта было лишь одной из потребностей души. Работу в театре он воспринимал как постылую службу, дававшую статус легально­сти, необходимый для получения служебных характеристик при по­лучении виз. Если в 65-м году он говорил, что служба в театре по­могает ему сочинять, то теперь он стал ощущать актерство как тор­моз для поэтического творчества. Ему хотелось быть независимым, а независимых актеров не бывает. Еще в 71-м году, после того как он добился для себя главной роли мирового репертуара, он с гру­стью говорил Карапетяну: