Адептус Астартес: Омнибус. Том II - Энди Смайли

— Глайдеры… — оцепенело пробормотал Ика. За его спиной ревела гора.

А голос в голове прошептал: Значит, можно продолжать двигаться.

Почему бы и нет.

Терять все равно нечего.

Дал уже был около груды, перебирал разваливающиеся на части аппараты, выбирая лучший комплект. Он забросил за спину сложенные крылья и начал закреплять на груди ремень. Его глаза светились решимостью. Ноги Ики подгибались от заполняющего разум отчаяния, но он просто протянул руку и взял первый попавшийся комплект. Бессильно повисшие измочаленные крылья выглядели почти бесполезными, а крепления представляли собой что-то вроде перекрещивающихся полос плетеной чамаковой веревки.

Неважно. Надевай.

Гора исторгла яростный утробный рев. Мчащийся из пасти туннеля воздух обрел физическую мощь и начал отодвигать близнецов к краю. Один из двух юношей широко раскрыл глаза и бросился к груде глайдеров. Последний выживший просто стоял и смотрел, ожидая.

И на его голову обрушился весь мир.

Племя Кальтума погибло. Остров Кальтум был истерзан, как полумертвый человек, бросающийся на своего мучителя и старающийся удержать внутри собственные внутренности.

Шторм приблизился с голодной злобой, безликий и беспощадный.

Вселенная, сожалея не более, чем человек о раздавленном насекомом, протянула руку и стерла с лица земли целый народ.

Ветер с хлопком развернул изодранные крылья глайдера Ики и понес его через далекий океан. Несмотря на сильную тряску, юноша увидел, как склон горы будто превратился в гигантскую водосточную трубу, изливающую свое содержимое в каскадах переливающихся радугой брызг — но все это было далеким, незначительным. Воющий вокруг ветер заглушил крики.

Затем все кончилось: через долю секунды головокружения реальность собралась воедино и Ика обнаружил, что неуправляемо парит, подхваченный потоками. Выбитый из легких воздух возвращался судорожными вдохами, в голове отдавался тяжелый ритм пульса. Поблизости пролетел на полностью расправленных крыльях пытающийся сохранить равновесие Дал. Турбулентный поток грубо ударил Ику, и он, наклонился, ненадолго сорвавшись в падение, отчего затрепетали искореженные крылья и хвостовые пластины. Спуск стал более ровным, но равновесие было неуклюжим, и неизбежно должно было закончиться плачевно.

Рядом вскрикнул третий юноша, который добрался до груды глайдеров за секунды до появления воды из туннеля. Бросив быстрый взгляд в его сторону, Ика увидел падающие вниз обломки и обрывки деталей, превращающиеся в облако кусочков ткани и обломков металла. Маленькая фигура в центре, бестолково размахивающая руками, падала в далекий океан. На всем протяжении пути он кричал.

Траектория Дала выровнялась, он вновь оказался перед Икой, оглянулся, на его лице царила приводящая в бешенство ухмылка, а в глубоко посаженных глазах мерцало… Торжество?

Затем подгоняемые бурей близнецы посмотрели вперед, туда, где ветер разбивался о вершины Бритвенного Хребта. Лететь по ветру было нельзя, сохранение положения и высоты — единственный шанс на спасение. Окровавленные и истерзанные, опустошенные морально и физически, близнецы хранили молчание, а перед ними возвышалась приближающаяся Призрачная Вершина.

Когда все закончилось, мир был черным. Не унылая, сухая чернота огненной бури или другого акта насилия, а скорее отполированная чернота скользкого от воды камня. Сама земля была разорвана на части, счищена со скал как скальп с черепа. И, конечно, были развалины, но не много. Не стертые с лица земли хижины или искореженные транспортные средства, а скорее рассеянные участки пыли, которые, возможно, ранее были домами, или брызги жидкого металла, выбитые и отброшенные яростной молнией.

Ика и Дал выползли из ставшего им убежищем подвала и уставились на то, что осталось от их жизней.

Ни на первый, ни на второй день настоящей боли не было. Близнецы должны были погрузиться в отчаяние, но вместо этого они бродили по уничтоженному острову в состоянии фуги.

На третий день братья начали осознавать реальность. Иногда они плакали, но этого явно не хватало, чтобы победить отчаяние. Потребность выговориться, излить душу, оставалась неудовлетворенной. Они не могли найти в себе сил ни смотреть на друг друга, ни разговаривать.

На четвертый день, когда животы начало сводить от голода, вновь вернулось оцепенение. Они находили себе какое-нибудь дело или старались отвлечься — например, запутавшуюся морскую птицу или наполовину успешную попытку рыбалки — и все казалось нормальным, пока разум не позволял себе блуждать. Тогда память о… событиях возвращалась. И каждый раз приходила боль: бесконечная петля воспоминаний и реакции.

На пятый день прилетел глайдер.

«Каждый мужчина тринадцати лет да явится в Плоский город в тринадцатый день тринадцатого лунного месяца каждого года. Волею Империума.»

Он почти пролетел мимо, увидев с высоты своего полета только изломанные остатки сообщества: место обитания племени, превратившееся в голую скалу по прихоти бури изменчивого мира.

Но Дал пустил в далекий призрак солнечного зайчика с помощью обломка зеркала, и глайдер начал снижаться, приближаясь к последним выжившим с острова Кальтум. И они взошли на борт, чтобы умереть.

Эластичные крылья Ики дважды издавали шипение, когда рвалась ткань, и дважды он наклонялся под невозможными углами, готовясь к смертельному падению в волны.

Дважды голос в голове говорил: «Да — позволь мне умереть!» И дважды он выравнивался, так или иначе находя способ сохранить положение. Призрачная вершина больше не возвышалась над горизонтом мира. На таком расстоянии она и была всем миром.

— Где мы приземлимся, брат? — сказал Ика, глядя вперед, где без усилий держался в воздухе Дал. Брат не ответил. Ика позвал его еще раз, на этот раз громче, — Я говорю, где мы при…

— Я слышал, — Дал обернулся, пронзив брата пристальным взглядом. — Откуда мне знать? — затем он шевельнул плечами, спустился пониже и пронесся вперед.

Время от времени ветер, казалось, поддерживал Ику снизу, как будто чтобы нежной рукой покачивать его тело, но на самом деле лишь чтобы швырнуть его высоко в воздух или обрушить вниз, кувыркающегося и беспомощного. В такие моменты лишь фаталистический импульс — уверенность в том, что не имеет значения, продолжить борьбу или сдаться — позволил ему изо всех сил избегать таких карманов и ям и сохранять положение.

С каждой секундой он приближался к Призрачной Вершине, пока она, казалось, не стала планетой, падающей на Гатис, чтобы неизбежно с ним столкнуться, и засыпать все сущее хаотическими планетарными внутренностями и артериальной лавой. Ике хотелось, чтобы так и случилось, чтобы он мог оседлать гребень этого огненного катаклизма и сгореть в воздухе подобно ничтожной искре.

В этом подвешенном состоянии он едва ощутил пальцы силы, снова копающиеся в его разуме. Ике не хватало сил, чтобы вызвать рвоту, и от психического контакта он лишь беспомощно разевал рот. Голос библиария Трина вновь проник в его мозг, пульсируя за глазными яблоками.

— Там… — прошипел он, и глаза самопроизвольно устремили взгляд на поверхность скалы, где — если бы Ика сам посмотрел против бьющего в лицо потока воздуха и сосредоточился — он мог бы разобрать темный провал над плоским выступом. Еще одна пещера. Юноша увидел, что Дал отреагировал точно так же, повернув лицо к далекой платформе.

И близнецы устремили свои опустошенные, израненные тела к выступу, и неуклюже, неловко спустились на него.

Камень показался мягкой периной, приняв на себя тело Ики и смягчив его падение. Какой-то частью мозга юноша осознавал губительность посадки, отдаленно фиксируя распространяющуюся боль, но был не в силах вздрогнуть или застонать.

Дал, конечно, был уже на ногах. Он сорвал с себя гибкие крылья, затем сжал кулаки и триумфально вскинул их в воздух.

— Первый! — выкрикнул он в сторону горы, развернулся и посмотрел на задыхающегося брата глазами, полными безумия. — Я победил тебя!

Ика недоуменно пробормотал:

— Ч-что?

— Я победил тебя. Я пришел первым, — ухмылка Дала расширилась. Она была похожа на уродливую глубокую рану на его бледном грязном лице. — Теперь мы умрем, н-но это не будет иметь значения, потому что… потому что, когда это случится, ты будешь знать, что я лучше тебя, и мир будет знать, что я пришел первым, и, и… — Усмешка превратилась в нечто иное — гримасу боли и гнева, который сверкал в глазах и исторгал из них слезы. Слезы текли по лицу, пока Дал не умолк, не в силах продолжать говорить. Ику удивила и испугала истерика брата, неспособного ничего понять. Впервые на его памяти Дал был похож на ребенка — переломанного и опустошенного полным ненависти миром — но тем не менее ребенка, со всей раздражительностью и мелочностью, которыми может обладать только ребенок.